Страница 11 из 28
— Что вы возитесь? Вы врач или нет?! — раздраженно крикнул Лаврентий Павлович. — Не тяните, действуйте!
Лукомский, видно, очень остерегался лежащего перед ним человека, по приказу которого были брошены в застенки лучшие медицинские умы, но грубый окрик вывел светило из оцепенения. Прежде всего, разрезали на Сталине одежду, потом начался осмотр. Члены Президиума перешли в большую столовую, и расселись за тем самым столом, где обычно происходили ночные пиршества. Лица у присутствующих были растерянные, один Лаврентий Павлович с самодовольной улыбкой прохаживался взад-вперед. В течение многих часов Сталину не оказывалась помощь, к Хозяину не допустили даже обслугу. В дверях появился профессор.
— У товарища Сталина не действует правая рука, парализована левая нога, он потерял речь. Обширный инсульт. Состояние критическое.
— Он выживет? — спросил Ворошилов.
— Даже при благоприятном исходе человек может еще жить, но, что он останется полноценным и трудоспособным, маловероятно, — как бы извиняясь, проговорил доктор.
— Маловероятно! — с ударением повторил Берия. Лицо его разрумянилось. — Говорите, тяжелая болезнь?
— Очень тяжелая, практически неизлечимая.
— Лечите! Вы должны сделать так, чтобы товарищ Сталин поправился, сделать все возможное! Вы нам обещаете вылечить товарища Сталина? Обещаете?! — подступая к доктору, прокричал Берия и поманил рукой Маленкова.
— Мы сделаем все возможное, — отозвался Лукомский.
— Сейчас ему не мы, доктора нужны! — высказался Лаврентий Павлович и потянул Маленкова за собой. — Поехали!
После сообщения профессора голос его звучал уверенно, твердо.
— Нельзя товарища Сталина так оставлять, — заговорил Ворошилов. — Давайте организуем дежурства.
— Да, давайте дежурить, — поддержал Хрущев. — Мы бы с Николаем Александровичем сейчас остались, а Климент Ефремович с Лазарем Моисеевичем нас сменят.
— А мы с Маленковым им на замену придем, — кивнул Берия. — Только чтоб врачам не мешать!
Сталин не говорил, практически не двигался. В чьих руках теперь окажутся бразды правления? Этот вопрос мучил в комнате каждого, и каждый знал, что имеет право быть первым. За стеной еще дышал вождь — минуту назад, самый непререкаемый, неприкосновенный, а может, и самый непревзойденный человек на земле.
— Вовремя его жахнуло, ой, как вовремя! — не стесняясь, проговорил Лаврентий Павлович, потом развернулся и, не попрощавшись, вышел. За ним, неловко кивнув остальным, поспешил Маленков.
Профессор Лукомский принимал экстренные меры по предотвращению последствий страшного удара, но уж очень много времени упустили. Больному сделали кардиограмму, поставили пиявки, дали кислородную подушку, вкололи камфару и в первый раз покормили. Кормили с ложечки бульоном, а потом стали давать сладкий чай. Сталин жадно пил.
3 марта, вторник
К одиннадцати утра в Волынском собрались Берия, Маленков, Ворошилов, Каганович, Булганин и Хрущев. С Берией на «ближнюю» приехал Молотов. Он вошел в дом по-деловому, как будто никогда отсюда не уходил.
— Здравствуйте, товарищ Молотов! — первым поздоровался Булганин. Долгое время Молотов официально являлся первым человеком в государстве, с 1931 по 1941 год занимал пост председателя советского правительства. Молотов, на которого беспощадно обрушился Сталин на последнем Пленуме Центрального Комитета, не выражал ни радости, ни сожаления. Вячеслав Михайлович сухо пожал протянутые руки и на одной интонации произнес:
— Пойду, посмотрю, — и проследовал в соседнее помещение.
— Завтра отдадим Вячеславу Михайловичу его драгоценную Полину Семеновну! — воодушевленно заговорил Берия. — Удивляюсь, как умудрился ее живой сохранить? Хозяин сколько раз приказывал: «Кончай дуру!», а я изловчился и ей жизнь сохранил! — хвастался Лаврентий Павлович. — Так что, ребята, завтра у Вячеслава праздник.
— Я, признаться, не думал, что Жемчужина уцелела, — проговорил Каганович.
— А я думал! — с ударением просопел Берия.
До ареста Полина Семеновна считалась в Москве первой леди. Всегда ухоженная, элегантно одетая, она блистала умом и обаянием на всех дипломатических и государственных приемах.
Через минуту Молотов возвратился. Он сразу занял «трон» — центральное кресло с высокой спинкой, на котором восседал только вождь, и куда, по пьяному делу, заваливался лишь обожаемый сынок Василий, и то сразу получал нагоняй.
— Значит, надежды нет? — проговорил Молотов. Лицо его не выражало никаких эмоций. — Для страны это тяжелый удар. Горестно, очень горестно сознавать, что век такого исполина, как Сталин, закончился.
— Давайте, пока он в сознании, зайдем к нему все вместе! — внезапно предложил Булганин. — Простимся.
Члены Президиума посмотрели на него, каждый по-своему: кто-то совсем не желал туда идти.
— Пошли! — поддержал Хрущев, — а то вдруг помрет! — и шагнул к дверям.
— Микоян подъехал, — доложил офицер.
— Лазарь, — обращаясь к Кагановичу, распорядился Берия, — бери Анастаса и тащи к нам!
Каганович услужливо закивал.
Сталин лежал лицом вверх, глаза его были осмысленны, он пытался проникнуть ими в душу каждого, но плохо получалось, человеческие силы были на исходе, и больной лишь жалко взирал перед собой, чуть шевеля пересохшими губами. Визитеры сгрудились над диваном. Сталин то показывал глазами на стену, то смотрел на ближнего к нему Георгия Максимовича, то снова на стену.
— Я понял, — торопясь заговорил Хрущев. — Видите, на стене висит картинка, где девочка кормит из соски козленка?
Все посмотрели на картинку. Это была репродукция какого-то известного художника, напечатанная на странице журнала «Огонек». В каждом номере журнал публиковал картины знаменитых художников. Сталин вырвал понравившуюся, велел обрамить в простую сосновую рамку и повесил на стену.
— Товарищ Сталин показывает нам, что сделался таким же беспомощным козленочком, которого приходится кормить из рук! — продолжал Хрущев.
— Это мы, Иосиф! — пробравшись вперед, заговорил Микоян.
Сталин чуть скосил глаза.
— Пришли тебя проведать. Хотим, чтобы ты скорее поправился! — Анастас Иванович наклонился над лежащим. — Держись, друг, мы тебя не оставим!
Вдруг лицо Сталина ожило, бледность исчезла, взгляд сделался свежим, твердым. Все заметили его внезапное перевоплощение. Перед ними был прежний вождь — неумолимый, непререкаемый, властный.
— Иосиф! Дорогой! — отталкивая Микояна, заголосил Берия и грохнулся перед диваном на колени, хватая и прижимая к себе руку правителя. — Тебе лучше?! Лучше?!
Лаврентий Павлович целовал сухую, морщинистую, неестественно желтую, жесткую руку, руку его счастливой судьбы. Глаза повелителя сделались мутными, поплыли, и он снова перешел в неведомое забытье.
— Ты где?! Где?! Смотри на меня! — Берия все сжимал, тряс ненастоящую, никчемную ладонь.
Сталин потерял сознание. Берия грубо оттолкнул от себя полуживую плоть.
— Напугал черт, думал, ожил!
Соратники недолго постояли возле умирающего и поспешили вернуться в столовую.
— Может, не надо у него дежурить? Мы же не врачи! — вздохнул Маленков.
— Раз взялись дежурить, надо додежурить. Если товарищ Сталин умрет, мы будем последними, кто его проводит, об этом вся страна узнает. А если поправится, то сами понимаете! — возразил Хрущев.
— Теоретик! — сдвинул брови Берия.
— А что? Политически правильно говорю!
С этого дня распоряжались в Волынском врачи, их набилось сюда целое множество. Из какого-то института привезли громоздкий аппарат искусственного дыхания, совсем недавно сконструированный инженерами, думали, пригодится. Только как с аппаратом обращаться, до конца не понимали — вещь новая. Чаще всего Сталин был без сознания.
Никита Сергеевич и Николай Александрович заступили на дежурство. Время от времени, они звали Лукомского, справлялись о состоянии больного.
— Такие заболевания, как правило, непродолжительны и кончаются катастрофой.