Страница 29 из 55
коричневый репродуктор. Не слишком веселая была обстановка. Он обратил
внимание и на то, что на стенах совсем не было фотографий. Висела только
пыльная картина с таежным видом,— он видел такие много раз, даже на
вокзалах,— да две дешевые жестяные чеканки.
— А что, дед, ты давно один живешь? — выпив рюмочку за здоровье
соседа, спросил Саня. С некоторых пор, может быть, с того момента, как
узнал про «поплавок», он разговаривал с дедом в той непринужденно-
покровительственной манере, в какой часто разговаривают со старыми
чудаками молодые и здоровые мужчины.
— Да лет пятнадцать, однако,— занюхивая свою порцию водки
корочкой хлеба, ответил деда Гриша.— Ну их к богу, этих баб, в самом деле.
Крику одного...
— А детей, что ли, не было? — продолжал Саня начатую тему.
— Ну зачем же? Есть дочка. Черт ее знает где. Не то в Красноярске, не
то ишшо где. Уж и не помню, когда писала. Да ну их к богу! Вырастишь — и
хоть так, хоть эдак, а все одно, ломоть отрезанный... Стерлядку-то чего не
берешь?
Саня взял кусочек рыбы и вдруг широко
улыбнулся.
—
Ну, а без бабки-то как, небось шалил
вовсю, а?
Деда Гриша коротко рассмеялся и подмигнул Сане:
—
А чего не шалить? Было б здоровьишко!
Разговор налаживался неплохо. Выпили
еще.
— Наверное, в молодости-то огонь-парень был?— в дедовом духе
засмеялся Саня.
— Ну, сынок, в твоем-то возрасте они от меня от так от пишшали: и-и-
и-и...— дед тоненько заголосил, и Саня чуть не покатился со смеху.
— Тебе, деда Гриша, в войну сколько лет было? — вдоволь
насмеявшись, спросил он. И сам же стал считать: — Так, это ты, значит, с
пятнадцатого... Двадцать шесть? Ух ты! В самый тот возраст попала! Воевал?
— Не-а,— ответил дед.
—
А что, на трудовом фронте сражался?
Деда Гриша посмотрел на Саню и просто
сказал:
—
Пушшай брянский волк на ем сражается.
— Вот ничего ты даешь! — удивился Саня.— А-а! Наверное, в армии
был, а просто на фронт не попал?
— В гробу я тую армию видал.— Дед глодал стерляжью спинку и
весело поглядывал на Саню.
— Так где же ты был? — ничего не понимая, спросил тот.
— «Где был», «где был»,— передразнил его деда Гриша.— Где был —
там нет ^авно уж! А ты чего так интересуисся?
— Да просто интересно, раз разговор зашел.— Саня удивленно
смотрел на деда.
— Я, сынок, как они передрались, на Тунгуску подался.— Деда Гриша
поднял бутылку, посмотрел ее на свет и взболтнул.— Будешь? Саня
машинально подставил рюмку.
— Чего я на той войне не видал? Пулю в лоб получишь? Нема дурных!
Я об ту пору в Подволошной жил, на Лене, значит. А как загребать нашего
брата стали, я говорю: ку-ку, Гриня! — Он озорно взглянул на Саню и еще раз
ему подмигнул.— И на Тунгуску подался. От так от.
— Вот ничего ты даешь! — опять повторил свое любимое Саня. И
замолчал, видимо не зная, что сказать.— А дальше? Дальше-то как? Всю
войну, что ли, в тайге просидел? — спросил он наконец.
— А чего? Тайга — она всегда прокормит! Выходил иногда, конечно.
Правда, к тунгусам, в русские деревни не ходил... В гробу я ихнюю войну
видал! Мы охотники, от так от. У меня и батька в четырнадцатом не ходил.
Это оне, значит, передерутся — а ты беги, руж-жо наперевес! А ху-ху не хо-
хо? — деда Гриша изобразил неприличный жест.— Пушшай го-лота всякая
бежит, ей боле заниматься нечем...
— В-во деду-уль! — Саня Фетисов оторопело смотрел на деда. Он
сильно растерялся. Но любопытство брало верх, и он снова стал
расспрашивать.
— Так ты что, дед, Советской властью недоволен был или как?
— А хоть Советская, хоть турецкая,— отмахнулся от него деда Гриша.
— Я при деле был и у ей ничего не просил. От так от. И пушшай она не
просит.
—
Не просит, говоришь. Не просит...
Значит, говоришь, не просит... А потом как?
— Чего — как? — не понял дед.
— Ну вот, после войны, после войны, я говорю.— Саня, когда
нервничал, становился косноязычным: начинал в поисках продолжения мысли
повторять одни и те же слова и путаться. Он знал за собой это неприятное
качество, оно обнаружилось в нем еще в школе, и начинал злиться на себя.—
После войны, я говорю, как же?! Как ты выходил из тайги? Тебя же посадить
должны были! Посадить ведь, за это... за уклонение! Ну, я понимаю, кто-то из
наших в Афган не шел, отказывался: в какие-то горы, в чужую страну —
понятно, а ты как?! Ведь Россию топтали! Нас же душили!
— Чего раскипятился-то? — прервал его дед.— На-ка, выпей.— Он
вылил остатки водки себе и Сане.— Что, интересно стало?
— А то нет! — Саня во все глаза смотрел на деда. Тот слегка
нахохлился. Но, выпив, пробормотал что-то про Указ и снова повеселел. Было
видно, что он уже довольно сильно пьян. Саня про водку забыл.
— Корешок у меня в Енисейске был,— занюхав выпитое и
непроизвольно рыгнув, сказал дед.— Клиент. В трудлагере служил. От я туда
и подался. Все чин по чину оформил. На лесоповале я был, от так от... И-и,
куренок, вылупился... Чего глазеешь? Деда пьяного не видал? Да-а... А сюда
уж потом по оргнабору... Да-а... Хошь, норк-ык-ку бабе на шапку достану?
— Н-ну де-ед! — хрипло протянул Саня.— Тебя ж не бывает! В-во
контрра! И много вас таких было?
—
— А кто не дурак! — веско сказал деда Гриша.
— И ты не боишься все это рассказывать? Ну, а если я это кому надо
передам, если расскажу?
— Дур-рак,— размягченно пробормотал деда Гриша.— У меня ж
документы... в Указ мать. А и кому твой дед нынче нужон? Мне ж,
дурачок, уже се-ми-сят! Того и гляди — крякнусь.
— Ну и духарь, ну и духа-арь! — с непонятной интонацией, будто
даже восхищенно, протянул Саня. И, помолчав, спросил еще: — Дед, слышь,
дед? А в деревне твоей, ну, в Подволошной этой, в этой деревне твоей
мужичков-то много .покосило? Ну, когда возвращаться стали, много не
пришло? Ты же должен знать, посылки ведь оттуда получаешь?!
— А я их че, шшытал, что ли? — усмехнулся деда Гриша и прищурил
один глаз.— А ты че прилип? Че прилип, а? Или че, в энкэвэдэ служишь? Хх-
эх! Шпана микрорайонская... Брысь отсюдова!
Саня на трясущихся ногах встал. И в голове у него вдруг пронеслось,
что сейчас, вот сейчас он станет уголовником. Обыкновенным уголовником.
Стоит только еще хоть раз открыть рот вот этому плюгавому «духу»... В левой
стороне затылка больно застучало. Он сглотнул слюну и зевнул. Глубоко и
осторожно вздохнул... И снова зевнул. И началось! И началось!
Пыльная каменистая дорога змеилась все вверх и вверх. Саня изредка
оглядывался назад — шли «по-походному», с открытым люком,— и
отыскивал идущую следом «восьмерку». БМП Ары Багдасарьянца временами
начисто исчезала в шлейфе пыли, и Саня посочувствовал Аре: сам он терпеть
не мог плестись у кого-нибудь в хвосте.
— Сорок восьмой километр, сейчас пере
вал будет,— прозвучал в ларингофонах голос
лейтенанта Саенко.— Повнимательней!
Они двумя машинами возвращались в часть после проводки
автоколонны, и желательно было успеть добраться к месту до темноты. Но и
гнать особо было нельзя.
Убавив газ, Саня начал выходить из поворота на перевал, и тут ему
показалось, что справа и выше в камнях, метрах в двухстах от них, что-то
блеснуло.
— Товарищ лейтенант, справа на осыпи ничего не видели? —
спросил он у Саенко.
— За дорогой внимательней! — коротко бросил тот.
Они медленно катили по ровному участку перевала. Саня машинально
взглянул на выходящую из поворота «восьмерку». И вдруг машину резко
подбросило вверх, едва не завалив на левый бок, ударило оземь, и они