Добрый мир

Потом в третьем или четвертом классе, когда, не в силах бороться с

любопытством, он попробовал на вкус папироску «Любительскую», у себя в

ванной — это надо же было додуматься! Но его никогда еще не били ремнем.

Большая Порка проходила по классическим, освященным веками

образцам. Иван Борисович, не владея больше собой, подскочил к сыну,

схватил его за шею и пригнул к своим

коленям. Тонко свистнул узкий ремень, и Борькину левую ягодицу

ожгло почти нестерпимой болью. Потом правую, потом спину...

— Подлец! — хрипел Иван Борисович.—

Мерзкий щенок... Подлый врун... Предатель,

предатель, предатель, пр-редатель!

Борька молчал, а Иван Борисович, красный от гнева и слез, все

заносил и заносил руку для удара.

— Не смей! — цепляясь за его руки, рубашку, живот, кричала

Екатерина Павловна.—

Не смей, Ваня! Изверг проклятый, не смей!

Раза два досталось и ей. Иван Борисович полностью сорвался с

тормозов.

Когда силы внезапно его оставили и он, шатаясь, вышел из кухни в

коридор, а потом в подъезд и на улицу, из раскрытой форточки их окна еще

долго доносился плач и стенания Екатерины Павловны.

А Борька, получив сполна тяжелых отцовских побоев и горячих

материных поцелуев, молча ушел в свою комнату и лег в кровать.

Горячая глухая боль в первые минуты не отпускала тело. Он,

затаившись, лежал. Но постепенно боль стала уходить.

«Вот так, значит, и бьют»,— сказал внутри его незнакомый голос.

Борька вслушался в себя. Самочувствие было в порядке. Даже плакать не

хотелось. «Так вот, значит, и бьют»,— вызвал он опять тот незнакомый голос.

И вдруг, улыбнувшись сухими губами, чуть слышно прошептал: «Эх, Олешка!

А меня, думаешь, не били? Еще как били!» Голос деда Алеши Пешкова

казался тонким и печальным. Жалобным был голос. Борька, вздохнув, опять

прошептал: «Эх, Олешка!..»

Потрепанная, без обложки, книга «Детство» лежала на полке для

учебников. Борька приподнял голову и посмотрел на нее. И вдруг

подумал, что дед Каширин был в сто раз сумасброднее его бати: порол

Алешку вообще ни за что. «Меня хоть за вранье»,— облегченно как-то

подумал он. «А ОН читал?! — пронеслось вдруг в голове.— Когда ее купили?

Кто читал? Мамка? Я ей скажу, пусть он почитает! Пусть почитает! Я скажу

им: пусть я потом буду спортсменом, пусть! Но тогда я пойду где прыгают!

Они же все сами говорят, что я — Сверчок! Ведь говорят же?!» Он

возбужденно перекатился на бок и поправил подушку, лежать на ней было

неудобно. Борька сунул под подушку руку и вытащил оттуда «Двух

капитанов». Он вытащил, но читать не стал. Чувствовал, что это было бы

просто некрасиво. В доме трамтарарам, из-за него, а он бы разлегся себе да

почитывал... Читать лучше всего было после «Времени». Дикторша под

музыку расскажет о погоде, зайдет мамка пожелать спокойной ночи,

поскрипит и успокоится их тахта... И вот тогда он тихонько притащит на

кровать настольную лампу, поставит ее вместо подушки и откроет нужную

страницу. И вернется расквитаться с подлецом Ромашовым.

«ДОБРЫЙ МИР»

— Ты что будешь пить, шиповник или березовый? — негромко

спросил жену Дмитрий Григорьевич.

— Все равно. Что-нибудь мокрое...— Евгения Сергеевна безразлично

пожала плечами, осторожно сняла с головы лисью шапку и стряхнула с нее

растаявший снег. Капли веером рассыпались по полу. Продавщица недовольно

посмотрела сначала на нее, потом на мокрый пол, но промолчала.

— Кошмар какой-то, а не погода,— проворчала Евгения Сергеевна.—

А еще говорят: Средняя Россия, Средняя Россия, здоровый климат... Не снег,

не дождь, а черт знает что. Мокропад какой-то. Январь, называется...

— Бывает,— улыбнулся Дмитрий Григорьевич и в знак солидарности с

женой тоже стряхнул своего «кролика», не снимая, резким потряхиванием

головы вперед и вниз. Шапка свалилась с головы, но он успел ее подхватить.

— Такого снегопада, такого снегопада едва ли помнят здешние места,—

негромко продекламировал он и подмигнул продавщице.

Дмитрий Григорьевич с женой гуляют по маленькому подмосковному

городку уже часа три. Они приехали сюда утром; успели устроиться в

гостиницу и пообедать. А времени всего лишь четыре. Путевка в санаторий у

Евгении Сергеевны с третьего числа, то есть с завтрашнего. Впереди целый

вечер и ночь. По плану, восемь дней они будут жить вместе: Дмитрий

Григорьевич в гостинице, а Евгения Сергеевна в санатории. Потом, в конце

каникул, он улетит домой в Иркутск, а она останется долечиваться. Санаторий

специализированный, женский.

— Вкусим березового,— решает Дмитрий

Григорьевич.— Благодатнейшая влага подмосковных лесов. Мокро,

сладко и полез

но.

Народу в кафетерии не много. Двое мужчин за столом у окна и пять

человек в очереди. Высокий парень в «дутых» сапогах покупает целую прорву

котлет и коржиков. За ним стоят трое маленьких ребятишек, лет по шесть-

семь, две девочки и мальчик; потом полная девочка лет четырнадцати в

черной мокрой шубе; Дмитрий Григорьевич — шестой.

— Как ты думаешь, школа или детсад? —

тихо спрашивает Дмитрий Григорьевич жену,

кивком головы указывая на детей. Спрашивает

просто так, чтобы не молчать.

Евгения Сергеевна молча пожимает плечами.

Ничего необычного в его вопросе нет. Оба они учителя. Она — химии,

— Дмитрию Григорьевичу почему-то нравится называть ее «схимницей»,— а

сам он — литератор, или «русак». Им около тридцати, и детские темы еще не

успели им надоесть.

Одна из девочек в очереди кажется ему очень симпатичной. В красной

курточке и белой пушистой шапке, смуглая и быстроглазая, она стоит к

Дмитрию Григорьевичу боком и, постреливая в его сторону черными

глазками,

скороговоркой выговаривает стоящему рядом мальчишке:

— Ты, Витюля, уходи, понятно? Мы же тебе сказали: у нас денег и так

мало. Нам самим почти не хватит. Вот, смотри! — она разжимает кулак, и

Дмитрий Григорьевич угадывает в нем несколько медяков.

— А я че, я же не прошу! Я же просто...

Мальчишка энергично хлюпает носом и беспокойно оглядывается.

Дмитрий Григорьевич не может удержать удовлетворенной улыбки:

типичнейший представитель среднероссийского пацановьего братства!

Рыжий, голубоглазый, с полными губами и той особой независимостью в

лице, которая разрешает домысливать что угодно: беззаветную отвагу в

рукопашной, дерзкую решительность прыгнуть с зонтиком со второго этажа,

гордую нелюбовь к ябедам,— кому что понравится.

Мальчишка и одет классически: подшитые валенки, короткое серое

пальтишко на двух пуговицах и синяя спортивная шапка-«петушок». Через

плечо его переброшены коньки.

— Ты, Витька, нам тогда покупал, но у тебя тогда много денег было, а

у нас нету,— тоненьким, едва заметно окающим голоском поддержала

подружку вторая девочка.

— Да я знаю,— как бы нехотя ответил Витька и немного отошел от

девочек.

— Ты как тетеньке скажешь, когда покупать будешь? — отвернувшись

от него, громким шепотом спросила у подружки быстроглазая.

— Я скажу: дайте мне, пожалуйста, конфету за пять копеек,— тихим

шепотом ответила та.

— А я — дайте мне, пожалуйста, конфету-

—

карандаш за пять копеек, пожалуйста, красную.— Быстроглазая метнула

взгляд на Дмитрия Григорьевича.

— Вам что, болтушки? — обратилась к девочкам продавщица.

— Дайте мне, пожалуйста...— в один голос заговорили подружки.

Разобравшись, кто первая,— ею, естественно, оказалась смугленькая

— девочки купили два длинных леденца-карандаша и пошли к окну.

Витюля сделал неуверенное движение за ними.