Страница 13 из 55
ему смешнее.
— «Или где»,— находил ответ Борька.
— Я т-те покажу — «или где», я т-те покажу! А ну иди сюда!
Борька подходил, и отец начинал щупать его мускулы.
— Ты руку-то сожми, червяк. Сожми, говорю, руку как следует!.. Э-эх,
дистрофик! А еще Кузнецов!
— Не Кузнецов, а «или где»,— хихикал Борька и в шутку вырывался
Он любил, когда отец бывал в настроении.
Но в настроении отец бывал нечасто. Он трудился на двух работах —
крутил баранку на ЗИЛе да вечерами колотил ящики на овощной базе; а когда
«нагорбатишься», как он сам выражался,— веселиться вроде бы не с чего
Отец горбатился ради Борьки, об этом в семье знали все трое. И машину, как
считалось, тоже хотели купить ради Борьки. «Чтоб привыкал жить по-
человечески». А не как они с матерью: все с боем, все с боем! Комнату в
коммуналке — с боем; двухкомнатную квартиру — целых семь лет ждали —
тоже с боем; «Москвича» купить — пять лет крутиться как белка в колесе.
«Пусть хоть парнишка в люди выйдет»,— с едва заметной обидой в голосе
говорил иногда Иван Борисович. И Борькина мать чаще всего с ним
соглашалась.
Борьке было двенадцать лет, и он потихоньку «шел в люди». Учился
Борька хорошо, хулиганить особо не хулиганил и имел уже настоящее дело:
занимался спортом, причем самым мужским — боксом. Около года назад
Иван Борисович сам отвел его в спортивные залы «Ермак» и записал в
секцию.
— В жизни оно как,— наставлял отец Борьку,— тебе по носу дали —
и ты дай. Тебе еще раз дали — и ты еще. Иначе всю жизнь с расквашенным
носом ходить будешь.
Наставляя сына таким образом, Иван Борисович и сам не был уверен,
что поступает хорошо, что-то уж слишком суровой получалась жизнь; но и
вырастить слюнтяя тоже не хотелось. И пусть лучше в этом деле будет
маленький перебор, считал он.
Была еще одна причина, почему Иван Борисович выбрал для сына
бокс. Душа его, как самое светлое, хранила воспоминание об их великом
тезке, грозе и гордости российских рингов семидесятых годов, Борисе
Кузнецове. Об-
раз знаменитого боксера был для Ивана Борисовича эталоном мужской
красоты и доблести. Простое и мужественное лицо кумира, его неповторимая
«открытая» стойка всю молодость не давали покоя ему самому; на флоте Иван
Борисович самозабвенно занимался боксом и пытался выработать ту же
самую, фирменную стойку. Но чего-то ему не хватило. Иван Борисович
полагал, что не вышел комплекцией. Был он мал ростом и широк в плечах,
имел мощную грудную клетку и короткие руки, а, как известно, в боксе это ни
к чему.
Зато Борька пошел в мать. Худой, мосластый, ноги от самой шеи, а
руки! Иван Борисович специально измерял эти великолепные рычаги: в
двенадцать лет — и не короче его собственных! Борькин тренер Олег
Константинович уверял отца, что из этого Сверчка получится настоящий
боксер. «Немножко характера — а остальное приложится!» — подмигивал он
отцу. И отец был с ним согласен.
— Только почему Сверчок? — польщенно
смеялся он.— Кузнечик! Кузнец! Он же как-
никак — Кузнецов!
Тренер понимал намек. Они с Борькиным отцом вообще неплохо
понимали друг друга. Обоим было около сорока, оба когда-то служили во
флоте, и оба знали, чего хотели.
Мать не вмешивалась в их мужские дела, но и не одобряла.
— И чего обязательно в бокс? — выказывала она иногда свое
неодобрение.— Пусть
бы ходил в гимнастику. Или бегал. А то —
по физиономиям друг друга колотить... Нашли
забаву! И так хулиганья кругом развелось,
только и знают, что дерутся... Вот тебе, Борька, приятно бить кого-
нибудь по лицу? — спрашивала она сына.
Борька пожимал плечами. Пока что они не особенно часто били друг
друга. Больше занимались общефизической подготовкой. Бегали, прыгали,
играли в баскетбол. Борьке это нравилось. Особенно нравилось прыгать. В
секции никто не умел это делать лучше его; хоть в длину, хоть в высоту — он
был бесспорным | чемпионом. Потому и пристала к нему кличка — Сверчок.
— Отлично, Сверчок! — нахваливал Борьку Олег Константинович. И
обращался к остальным: — Запомните, мужики: самое главное в боксе —
ноги. И характер! Без характера можете свои конечности отпилить и
выбросить. Как задние, так и передние. Понятно?
«Мужики» весело хохотали. Олег Константинович шутил иногда очень
смешно.
Что такое «характер», Борька представлял себе не слишком отчетливо,
но догадывался, что по этой части он слабоват. «Кругом в мать пошел»,—
недовольно ворчал иногда Иван Борисович. «Такой же размазня». Борька
молча выслушивал и не спорил.
Екатерина Павловна была женщиной молчаливой и податливой. Она
работала нянечкой в детском саду, и любимым занятием ее было вязание. Она
могла часами возиться с носками и свитерами для своих мужчин, перевязывая
их по два, по три раза, и ей это никогда не надоедало. Иван Борисович был в
семье полным хозяином, даже семейной кассой распоряжался он. Ссор у них в
доме почти никогда не бывало, потому что Екатерина Павловна обычно во
всем соглашалась с мужем. И Борька был таким же. Закроется в своей комнате
— и рисует там часами птичек да кораблики. Или рыбок кормит. Какой уж тут
характер! Ивану Борисовичу хотелось иногда плюнуть в сердцах, когда, придя
с работы, он заставал в доме мирную идиллию: одна сидит, как замороженная,
и вяжет; а другой присох к своим картинкам за письменным столом — и
тишина-а... Тишина — гробовая! Или того хуже: одна дрыхнет среди бела дня
на тахте — Екатерина Павловна любила в выходные днем поспать,— а другой
под бочок к ней подкатится — и тоже, как младенец, пузыри пускает. А ведь
двенадцать лет парню! Скажи кому, что под мамкину титьку до сих пор
жмется — засмеют ведь! Иван Борисович в таких случаях сильно возмущался.
— Вот тихушники, мать вашу! Как на кладбище! Ну она ладно, баба, а
тебе, Борька, не стыдно?! Хоть бы, что ли, в футбол с парнями поиграл. Или
подрался, на худой конец... Тьфу ты!
И он включал телевизор. Погромче. Чтоб жилым в доме пахло.
Тихушники молча разбредались. Борька шел гулять во двор, а
Екатерина Павловна — на кухню. Она там тихо ворчала на мужа, что не дал
поспать, но недолго и без особого зла.
Иван Борисович, уставившись в телевизор, раздраженно размышлял о
людской неблагодарности: он из кожи лезет вон, чтобы они наконец имели
все, что имеют другие, а они!.. Иногда ему просто хотелось их поколотить.
Обоих.
В конце января Олег Константинович объявил своим мушкетерам, что
через месяц, в День Советской Армии, их маленький мужской коллектив
примет первое боевое крещение: городская федерация бокса решила провести
соревнования во всех возрастных группах. Весть эта настолько обрадовала
Кузнецова-старшего, что он на следующий же день купил Борьке новую
форму: атласные трусы, белую майку и легчайшие импортные туфли-
боксерки.
Занятия в секции стали более строгими и направленными. Мушкетеры
увлеченно, до пота, вели бои с тенью и отрабатывали приемы нападения и
защиты. Заниматься стали три раза в неделю вместо двух.
После каждой тренировки Иван Борисович встречал Борьку
радостными вопросами: ну как? что Олег Константинович, доволен? как
дыхалка?
И именно в эти дни, в самом конце января, с Борькой что-то
случилось.
Они отрабатывали удар прямой левой: первый обозначает удар, второй
уходит под атакующую руку; и Борька работал в паре со Стасиком
Кирилловым, невысоким плотным мальчишкой одного с ним возраста.
— Порезче, Борис, порезче! — понаблюдав за ними, сделал замечание