Страница 9 из 12
Тут до меня дошло. «Вы хотите, чтобы я включил её в свой путешествообзор?»
«Да, а почему нет? Она стоит вашего внимания, нет так ли?»
«Да, стоит», — сказал я быстро. «Но почему бы вам не сделать свои собственные записи? Оборудование здесь доступно; я видел туристов с арендованными аппаратами».
Он пожал плечами. «Полагаю, что смог бы. Но мне нравятся ваши работы; вы — художник в воспоминаниях, как я — художник в еде. Вы сможете, так я думаю, без особого вреда съесть то, что сами приготовили… но, не предпочли бы вы съесть то, что приготовил я? То же самое и с воспоминанием. Ваши чипы, возможно, малы по масштабу, но какие-то целостные и в них есть… как бы это сказать? Невинность — вот, возможно, правильное слово». Он сделал паузу. «Мирелла — невинна».
«В самом деле?»
Он увидел мой скептицизм. «Именно. О, она резковата, признаю это, но она молода, понимаете».
«Понимаю».
«Не полностью», — сказал он. «Вы очень молоды для Дильвермунца; сколько вам, семьдесят стандартных лет? Восемьдесят? Сам я стар во всех отношениях; я был стар, когда прибыл на эту ужасную маленькую планету. Четыреста лет назад. Но Мирелла молода в самом основном человеческом смысле; она родилась только двадцать три года назад. Она не увидит своего двадцать четвертого дня рождения».
Я проверил эмоции, которые проплывали у меня в голове, которая немного болела от усталости. Я почувствовал естественное сострадание к Одорини, слегка окрашенное небольшим подозрением. Был он всего лишь любящим до безумия отцом и ничего больше? То, что он знал меня, само по себе было экстравагантным совпадением, с учётом размера вселенной и глубины моей неизвестности. С другой стороны, я выбрал его ресторан из старого путеводителя — настоящее совпадение, которое, вероятно, не могло быть заранее подготовлено.
Каковы мои ощущения относительно посёлка, ныряльщиков, пещер и всего, что в них происходит? Моей основной реакцией было что-то вроде стыда. Мой собственный страх чувствовался менее важным для меня, чем прежде, в сравнении с теми ужасами, что кипели под нашими ногами.
Более того, всё это в целом казалось мне немного нереальным. Я признаю, что для Одорини трагедия была неминуемой… его дочь, несомненно, была добровольной участницей ужасного бизнеса, что шёл внизу. Она показала мрачное великолепие обречённой. Она следовала к своему бессмысленному концу без какого-либо знака здравого сомнения. Это была очень печальная ситуация. Но я обнаружил кое-что ужасно фальшивое в этих театральных декорациях, придуманных ритуалах, тщеславной риторике — это сбило меня с толку и заставило думать, что надвигающаяся трагедия была ненужной. Бесполезный, бессмысленный рывок судьбы… совсем не тот материал, что нужен для хорошей драмы.
«Хорошо», — сказал я наконец. «Я сделаю, что смогу, но, похоже, я ей не очень понравился».
Он взмахнул руками, весело отмахиваясь от моих слов. «Она ничего не знает о вас. Кроме того, она импульсивная. Изменчивая. Но красивая, очень красивая. Она, несомненно, даст вам ещё один шанс узнать её, если вы попросите».
«Я попрошу, если представиться удобный случай».
«Я доволен», — сказал он с непобедимой искренностью. Мне пришло в голову, что он, может быть, великолепный лжец или же актёр экстраординарного дара. Нет, сказал я себе, Одорини — всего лишь владелец маленького ресторана. Воображать себе что-нибудь ещё — это необоснованная паранойя.
Мы допили вино и я поднялся, чтобы уйти. «Возможно», — сказал я. «Возможно, она позволит мне приладить к ней записыватель. На время её следующей охоты, её заплыва в приливе».
Его глаза расширились, казалось, от испуга. «О, нет. Вы не должны думать о таких вещах».
«Вроде бы, это центральный аспект её жизни».
В первый раз он проявил настоящий и несомненный гнев. «Это — мелочь, чтобы говорить об этом, и ошибка. Она плывёт сквозь бурлящую ночь, преследует чудовищ… это то, что самое близкое настоящему сердцу моей Миреллы? Маленькой девочке, которая танцевала в солнечном свете, которая приносила каждый день сокровища своему отцу… цветы, морские ракушки, кусочки плавника? Чьи глаза были полны самого яркого восторга жизни? У которой был самый мелодичный смех, который я когда-либо слышал в своей долгой жизни? Нет, нет, это всего лишь глупость молодости, и всё. Но эта глупость, которую у неё нет времени перерасти. Зачем бы мне хотеть запомнить её в темноте?» В его глазах снова появились слёзы, слёзы ярости или, возможно, беспомощности. Он осел, сделал глубокий вдох.
«Кроме того», — сказал он внезапно беззаботным голосом. «Вы нарушите закон гильдии — за это смертная казнь. Если вы посадите на неё жучка и она поплывёт…» Он угрюмо покачал головой. «Когда ныряльщики поймают вас, они сдерут с вас кожу и оставят крабам. Или, если случится, что они будут в хорошем настроении, они просто привяжут вас к скале и позволят приливу убить вас».
Я проспал в своей комнате до полудня и после этого провёл два дня в бесплодных размышлениях. Я бродил по посёлку, задевал локтями туристов, ел в Потрошительной Комнате.
Одорини я не видел. Когда я спрашивал о нём, персонал в ресторане не давал никаких объяснений о его отсутствии, кроме смущённых пожиманий плечами и профессиональных улыбок. Мне было интересно, где он живёт и как развлекается в дали от кухни и кассового аппарата.
Но гораздо больше раз я думал о его прекрасной дочери Мирелле. Я вспоминал её длинные гладкие ноги пловца, её блестящий рот. В первую ночь, томящийся одиночеством в своей комнате, я раздумывал, а не постучаться ли во все двери по коридору, пока не найду её. Затем, я подумал, а не выйти ли, чтобы найти кого-нибудь ещё. В конце концов, я провёл ночь один, мне снилась перемежающаяся темнота и бурные воды… иногда через мои сны проплывало умное старое лицо Одорини.
Следующей ночью я пришёл домой немного пьяным и обнаружил Миреллу, спящую на моей кровати. На ней был её варварский костюм. Рядом с кроватью стояла чаща с брюхоногими моллюсками, приготовленными в ароматном бульоне.
Я постоял над ней минутку, шатаясь от алкоголя и удивления. Она спала как ребёнок, без сдержанности, которую большинство взрослых демонстрируют даже во сне. Её рот был немного приоткрыт, и она вздыхала как в дыхательном аппарате. Чёрные, как сажа, ресницы трепетали на фоне её щёк; она видит сон? Мне захотелось, хотя бы на мгновение, увидеть дочь Одорини опечаленной.
Я сел на стул с высокой спинкой, негромко скрипнул, и она проснулась. Она совершенно не казалась испуганной, она просто открыла глаза и посмотрела на меня. «Итак, гулёна рано вернулся», — сказала она тоном возобновлённого после перерыва разговора.
Я отдал сигнал наружной камере двинуться назад, так, чтобы она записала изображение с точки над моим плечом, смотря вниз на полуодетую женщину в моей кровати. Я глянул на свой монитор, чтобы проверить установку в рамку — она была превосходной.
«Очень странно», — сказала она. «На что это похоже… жить всегда в объективе камеры?»
«Я привык к этому», — сказал я.
«Я полагаю, ты можешь привыкнуть ко всему».
Я пожал плечами. Я не знал, почему я с такой неохотой был вежливым. Возможно, я всё ещё был зол; никому не нравиться, когда его называют трусом, особенно, когда это правда.
Она вздохнула и села. «Ну, мой отец прислал тебе кое-что из своей любимой еды». Она подняла блюдо. «Попробуешь штучку?»
«Думаю, что да», — сказал я немного с сомнением. «Настоящий авантюрист редко пугается незнакомой еды».
Она криво улыбнулась — возможно, из-за раны, оставившей шрам на её челюсти. «Возможно, ты разочаруешься, это не такое уж авантюрное блюдо».
Вкус был яркий и пряный, с намёком дымка и пощипыванием острого перца. «Очень хорошо», — сказал я.
«Самые лучшие — из приливных пещер. Я стараюсь приносить нескольких для Одорини, всякий раз, когда не убиваю».
Она всё ещё приносит дары своему отцу, подумал я, и каким-то странным образом навсегда потерянная маленькая девочка Одорини ожила для меня. Её трагедия показалась чуть более реальной, чуть более личной. Мы доедали блюдо в молчании.