Страница 19 из 27
Еще? Пожалуйста! После долгой зимы, едва-едва, припекает солнышко, но этого оказывается достаточно. Набережная, враз, оказывается заполненной народом. И создается впечатление, что все просто жаждут увидеть, ну, когда же вскроется река? Толстые голуби атакуют задумчивых семечкоедов и те, щедро разбрызгивают черные семечки, попадая и в спины, и в шляпы счастливых, окрыленных надеждой весны, горожан… Проходит несколько дней, река вскрывается, плывут темные льдины, и горожане опять облепляют набережную, жадно обсуждая и предстоящий день города, и будущие прогулки на маленьких теплоходиках, и замечательные танцы под звуки духового оркестра… Парки с каруселями гудят, как улей, радостному этому гулу вторят бубенчики свадебных машин и колокольные перезвоны церквей. Благословенны русские, готовые воскреснуть от зимней спячки, благословенны русские, готовые воскреснуть к нормальной жизни, прочь от собственного безумия пьянства.
Петровна
«Как у наших у ворот
Много старцев и сирот
Ходят, ноют, хлеба просят,
Наберут – Петровне носят,
Для коров ей продают
И в овраге водку пьют.»
М. Горький, «Детство»
Есть в Ярославле набережная, Тверицкая набережная, нет, не та, что переполнена гуляющим людом, нет, а напротив, полупустынная, на той стороне Волги, где песок и крутой берег с березовой рощей, где кладбище кораблей и скопище домов и домишек, где возле Октябрьского моста загорает на небольшом пляже, жаждущий солнца, народ…
На улице пятая Тверицкая стоит дом. Давным-давно покрашенный, он некогда может и блистал яркими красками, но со временем облупился и сквозь многолетнюю грязь едва-едва можно разглядеть первоначальный цвет, небесно-голубой… Хозяйка дома – старуха Петровна. Часто, она бродит по ночам, подолгу застывая на перекрестках, где-то подобрала черного кота, весьма умного и он наподобие собачки следует повсюду за хозяйкой, будто преданный пес.
Все соседи, без исключения, считают Петровну ведьмой, и только ее сын убежден, что она сумасшедшая. Она совершенно не спит и все чем-то занимается, даже, если просто сидит ночью в углу кухни на скрипучей скамейке, все равно беспокойно перебирает бахрому на скатерти, тщательно пересчитывая ниточки.
Сын за нею следит. Это высокий мужик с седой головой, с тоскующими грустными глазами. Он ходит легко и быстро, преувеличенно бодрый, торопливо подбегает к своей матери и, не слушая ее протестов, изгибая спину, подхватывает ее, в принципе, сухонькое тельце на руки, утаскивает домой, прочь от позора, который она имеет свойство на них навлекать. Он сам готовит им обоим пищу, сам топит печь, сам носит воду в двух ведрах с колонки, сам стирает белье, одним словом, выполняет все домашние заботы. Огород у него, строго разграниченный, зеленеет всяческими овощными культурами. Живут они на пенсии, он уже выработал стаж на «вредном» производстве, в химическом цехе и отправился на покой еще в пятьдесят пять лет… А Петровна работала когда-то учительницей младших классов, быть может, дети ее и свели с ума. Однако, какие-то отзвуки из нормальной интеллигентной жизни в ней все еще остаются.
Она очень низкого роста, где-то сто тридцать сантиметров и, чтобы казаться повыше, носит туфли на высоком каблуке. В восемьдесят с лишком лет сморщенная бабушка на каблуках выглядит удивительно странно, но и это еще не все. У нее имеется одна особинка, так называемый признак хорошего тона. Она всегда ходит с зонтиком-тростью, даже зимой, даже в морозы… Петровна изящно опирается на свой зонтик и нисколько не смущается вопросительных взглядов прохожих. Вокруг шеи у нее пышной змеей лежит толстенный шерстяной шарф неопределенного цвета, она его носит и летом тоже. У Петровны всегда красное, опухшее от пьянства лицо и абсолютно голый череп, который она стыдливо прикрывает вязаной шапочкой.
Часто, от нечего делать Петровна ходит на пляж и тогда слышится ее визгливый поучительный голосочек, рассказывающий о пользе обучения в школе. Она пристает к отдыхающей молодежи. И, ежели не дай-то ангелы, они угощают ее водкой, она подобрев, плюхается на песок и, глядя слезящимися от старости глазами на буйные волны Волги мечтает вслух:
– Ах, как бы я хотела, чтобы хоть раз в году, к примеру, в день города, в фонтанах, во всех фонтанах нашего города вместо воды пускали бы портвейн и водку…
Молодежь удивленно и радостно гогочет, живо представляя, сколько народу полегло бы вокруг горячительных фонтанов.
А Петровна вздыхает и вполне искренно плачет о несбыточной своей мечте, слезы крупными каплями катятся у нее по морщинистым щекам, капают с кончика носа и она рыдает в голос:
– Никогда, никогда этого не будет!
Отдыхающие спешат ее успокоить и наливают еще один стакашек водки.
Петровна очень любит Тверицкий сосновый бор. Рано утром она ходит по запутанным тропам в синеватом тумане, наползающем влажными волнами из оврагов и овражков бора. Она смотрит, подолгу застывая на одном месте, как солнце золотыми длинными руками цепляется за верхушки сосен. Слушает звон птиц и даже подражает, весьма умело, пению разных пернатых. Петровна, словно маленькая девчонка, забирается на разлапистое дерево, подолгу сидит там, скрытая от посторонних взглядов густой листвой и разглядывает сверху утренних бегунов-спортсменов, в изобилии наполняющих бор уже после пяти утра. Не редко, маленькая белочка, приняв ее за одно из ответвлений дерева спускается и садится рядом с ней, а потом напуганная внезапным вздохом Петровны, прыгает на соседнее дерево, только хвостом пушистым помашет и все. А Петровна смотрит, улыбаясь зеленой толпе деревьев, и ни о чем не думает. В ее сознании вяло протекают только воспоминания о грибах и о грибном запахе, о землянике и чернике, и прочих лесных радостях.
Встречали ли вы Петровну? Думаю, да. Идет ли дождь на улице, Петровна не прячась под своим зонтиком-тростью, не спеша, переходит через Октябрьский мост и бредет по набережной, ловя капли дождя руками и ртом, смеясь и рассуждая о чем-то своем, вслух, сама с собою. Играет ли духовой оркестр на набережной, она тут как тут, танцует одна, в толпе не стареющих дам и галантных кавалеров и вальс, и танго, и фокстрот, все умеет. А вечером, под ярким светом фонарей, она сидит на нижней набережной и болтает ногами в воде Волги, глядя, как мимо проплывают яркие большие теплоходы, поет что-то, непременно какой-нибудь романс и гуляющие парочки подхватывают ее пение. Голос у Петровны глуховатый, но бархатистый, стройно летит до Твериц, на тот берег, где ее сын, услыхав пение матери, теряет терпение и бежит через Октябрьский мост за Петровной, а она может уже и пьяна, добрые люди напоили, но все неугомонная, не спящая, не, не, не…
Черт
– Водка – зло. Но трезвость побеждает водку. Поэтому, если ты ведешь трезвый образ жизни, водки у тебя не будет, – заключил весьма пьяный мужик и, поднеся стакан с водкой к зеркалу, чокнулся со своим отражением, подмигнул ему, выпил, схватил с трюмо огурец и с хрустом разжевывая, задумался.
Из зеркала, также хрустя огурцом, на него глядел двойник и странное дело, как-то не так глядел. Опухшая морда лица и небритый подбородок с неровной щетиной, все было как у настоящего, не зеркального, но вот что-то такое во взгляде, затаенная мысль, а главное трезвый взгляд… впрочем, пьяница ничего не замечал.
Он встрепенулся, налил в стакан до краев водки и весело улыбаясь, потянулся к отражению, чокнулся, выпил, и тут же его отражение скривилось от отвращения, выплеснуло содержимое стакана себе за плечо.
Пьяница ничего не заметил. Он вообще уже потерял счет времени, не знал то ли день, то ли ночь на дворе и все только пил да пил. Батарея бутылок давно уже разбросанная по полу успела зарасти клочками серой пушистой пыли. А он из-под кровати все выуживал и выуживал бутылку за бутылкой, откупоривал и выпивал, не чувствуя ни вкуса, ни опьянения.