Страница 65 из 233
Чернушка вынес из погреба мешок картошки, пристроил его в телеге.
- Ну, можно и отправляться, - сказал отец и стал отвязывать вожжи.
Мачеха повернулась к Хведьке, хмуро следившему с крыльца за сборами, -
его не хотели брать, оставляли дома за сторожа и хозяина:
- Смотри же, чтоб из хаты никуда! И в хату никого чужого, - закройся и
не пускай! И - сохрани бог с угольками баловаться!
- Не б-буду! - Хведька едва сдерживался, чтобы не заплакать.
- Узнаю - добра не жди1 Шкуру спущу!.. - Мать приказала напоследок: -
Иди в хату и закройся!
Хведька неохотно, разочарованно поплелся в сени...
Ехали втроем: сзади на рядне отец с мачехой, впереди, свесив ноги через
грядку, Ганна. Конь по деревне бежал рысцой, поскрипывал гужами, колеса
часто и мелко стучали по мерзлой земле. На улице было темно, только
кое-где тускло светились окна - от отблесков огня в печах. За деревней
охватил их со всех сторон мрак: темная дорога, темное поле; возле болота
черные полосы леса придвинулись вплотную, сжали с двух сторон и не
отпускали до самых Олешников.
Дождей еще не было, и по подсохшей за лето дороге, за незаконченной
греблей, перебрались без особого страха. На олешницком поле мрак
постепенно стал редеть, рассеиваться, а когда выбрались на большак,
покатили меж рядов оголенных высоких берез, неяркое и негорячее солнце
запламенело уже в дымном, словно туманном, небе
, - Базар, видно, будет неплохой... - проговорил отец, видя, что
подводы на Юровичи тянутся и впереди и сзади
- Плохой или не плохой - будет видно, когда поедем домой, - осторожно
заметила жена.
Вскоре въехали в лес, небольшой и голый, но удивительно красивый даже в
эту пору: будто споря друг с другом, поднимали высоко в небо, могуче
раскидывали в стороны кривые ветви дубы-великаны и вязы.
- Вон там наше поле было. За Перевельскими кругами, - сказала мачеха -
От леса начиналось уже глинищанское поле.
- Земля тут, видно, не то что у нас...
- Сравнил! Такой в Куренях и возле цагельни нет!
Ганна видела, что в лесу там и тут торчали широкие жилистые пни,
круглые срезы которых были черными, серыми, беловатыми и совсем белыми,
свежими, и пожалела: столько тут вырублено этих дубов и вязов Лес был
редкий, меж деревьев за недалеким перелеском хорошо просматривалось болото.
За леском снова тихо, задумчиво шумели бесконечные ряды придорожных
берез, тоскливо, загадочно гудели провода. Они гудели все время - и когда
сбоку уходила дорога на Гллнищи, и когда менялись узенькие серые, кое-где
весело расцвеченные зеленью полоски озими. Этот, загадочный, тоскливый гул
проводов нагонял на Ганну тоску, ей было жаль чего-то очень хорошего,
дорогого, что, казалось, навсегда уходило с дорогой.
Когда проехали коричневую гать над водовичским болотом, большак начал
постепенно подниматься, и вскоре не так уж и далеко забелела юровичская
церковка. Церковка эта, как всегда, пробудила в Ганне беззаботное
воспоминание о детстве. Давным-давно, маленькой девочкой увидела ее
впервые - увидела как что-то необычное, недосягаемое, чудесное. И с той
поры, хоть уже и выросла, возмужала, каждый раз, как видела ее снова, то
удивительно трогательное воспоминание будто возвращало ей очарованье
детства. Тогда, в первый раз, так же ехали на ярмарку. Какая чудесная была
она, та ярмарка! Церковь, спуск с юровичской горы, которая казалась
высоченной, страшной, радость, что наконец спустились, что конь не понес,
море людей на площади, сладкая боязнь остаться одной, без родителей,
затеряться. А вокруг дива дивные: платки один другого красивее, ленты,
белыепребелые булки, пряники, баранки Одну баранку принес ей отец, - она
только немного попробовала и спрятала за пазуху жалко было сразу съесть
такое чудо!..
Церковь все приближалась. Вот подошла уже горка-холмик, курган с бурой
некошеной травой и молодыми дубками.
Отец, проезжая мимо кургана, как и всегда, сказал:
- Разбойник лежит .. Силач. Первый силач на весь свет был, говорят...
Людей перевел - мильон!..
Мачеха тревожно перекрестилась В дороге, далеко от дома, она всегда
заметно терялась, мягчела и стихала, легко признавала отцову силу и власть.
За курганом, за полем, изрезанным кривыми морщинами оврагов, поросших
там и тут кустарниками, купами деревьев, взгорье, чувствовалось, заметно
спадало в невидимую широкую лощину Синяя гряда с черной полоской леса
вздымалась за лощиной в далекой, затуманенной дали Ганна стала
вглядываться в синеватую дымку перед грядой, искать желанную светлую
полоску, которая иной раз на миг блеснет из-за возвышенности Она впервые
увидела это чудо в тот далекий день, когда в первый раз ехала тут. "Что
это?" - удивленно дернула она отца за рукав Отец безразлично повел
взглядом:
"А, речка. Припять..." Ганна вскочила: "Припять?" Припять -
река-сказка, легенда! Она в тот раз так и осталась легендой, загадочная
Припять, - блеснула на миг лучистой полоской и исчезла, сколько ни
всматривалась Ганна, не показалась снова... Как и тогда, Ганне теперь
захотелось снова увидеть знакомую веселую полоску, но реки не было видно:
затуманенная даль скрывала ее.
Возле церкви отец остановил коня, и все слезли с телеги.
Начинался тот самый, некогда такой страшный, спуск.
Как всегда, отец отвязал веревку с задка телеги, привязал колесо за
спицу к грядке, чтобы оно не крутилось. Ведя коня за уздечку, приказал
женщинам:
- Придерживайте телегу!
Он пошел впереди, держа взнузданного коня за уздечку так, что конь как
мог высоко задирал голову, щерил желтые зубы и даже приседал на задние
ноги, сдерживая телегу, наезжавшую на него. Дорога была мерзлая,
глинистая, с гравием, и неподвижный железный обод колеса, тершийся о нее,
скрежетал. Он оставлял за собой ровную блестящую ленту с белыми отметинами
на камешках.
- Чш! Тпру! Тпру-у!.. - успокаивал отец коня.
Что это была за дорога - необычайная, удивительная, не похожая на все
другие дороги в болотной стороне! Постепенно поворачивая, она шла вниз и
вниз, обрезанная с обеих сторон двумя рвами, по которым в дождливые дни
ревели потоки воды. По мере того как дорога спускалась глубже, вдоль нее
росли и росли горы с размытыми дождем склонами, с деревьями, которые
нависали над ней, выставив корни.
Подымаясь, горы все больше и больше скрывали небо, подпирали его, а
кусты и деревья, что раскидывали свои веткикрылья, словно собираясь
взлететь, были уже, казалось, не на земле, а на небе.
Над самой высокой стремниной горы торчал из песка большой облизанный
камень, готовый каждый момент ринуться вниз, и Ганне стало жутко: а что,
если он теперь сорвется?
Но камень и на этот раз не упал. Как только проехали под ним, выглянула
в расселине гор кривая череда местечковых хат, что сбегали с пригорка,
обступили улицу. Добравшись до более ровного места, неподалеку от
деревянного долга в два этажа - "волости", отец остановил коня, отвязал
колесо, и дальше поехали уже на телеге, с виду строгие, чинные, а в душе -
несмелые, обеспокоенные: не своя деревня, большой город, чужая сторона.
Как и подобает в городе, отец подстегнул коня, погнал рысцой. Въехав на
мостовую главной улицы, телега покатилась со страшным грохотом и лязгом,
пока не уперлась в вереницу возов, тянувшихся к рыночной площади
На площади, окруженной деревянными и каменными строениями - магазинами
и лавками юровичских торговцев и кооперации, было уже довольно много
подвод и людей. Люди суетились, переходили от лавки к лавке, подводы в