Страница 34 из 233
первый Евхимов приятель, здоровенный и придурковатый Ларивон, большой
охотник выпить, а выпивши, подраться. За Ларивоном Василь сразу же увидел
Евхима - почувствовал, как вдруг стало жарко, даже муторно, и торопливо
отвел взгляд в сторону. Не мог смотреть на ненавистное лицо.
Но и не глядя видел, какой он веселый, довольный, и от этого ныло в
груди.
- Раздайся, мошкара! - воскликнул Ларивон, раздвигая парней в стороны.
Плечистый, с красной шеей, по-бычьи наклоненной головой, он сейчас
особенно хорошо оправдывал свою кличку, которой его втихомолку окрестили
люди: Бугай.
- Я говорил, без нас не начнут, - весело промолвил Евхим. - Можно было
б еще посидеть!..
- Вас только и ждали! - закривлялся Зайчик. Он крикнул Грибку: - Уже
можно начинать!
- И правда, - подхватила Зайчиковы слова Сорока, - неужели до петухов
ждать будем, пока соберутся все?!
Как бы разбуженные восклицанием Сороки, все зашевелились, заговорили:
пора начинать! Грибок пошептался с криворотым - от красного рубца, что
прорезал щеку и подбородок, - председателем сельсовета Дубоделом, спросил
у присутствующих:
- Так, может, помолчим немного? И послушаем, что скажет нам начальство
из сельсовета?
- Можно и помолчать... Пусть скажет!.. Тихо вы!.. - пошел говор по
хате. Гомон стал утихать.
Начальство - молодое, с болезненно-костистым, бледным лицом, острыми
плечами, с горячим, смелым взглядом - встало, одернуло широкую гимнастерку
и начало с того, что, во-первых, от Олешницкого сельского Совета
Юровичской волости передало приветствие всем трудящимся деревни Курени.
Дубодел переждал, пока утихли шум и аплодисменты, начатые Андреем
Рудым, объявил:
- Во-вторых, мы приехали, чтобы поговорить с вами о разных делах. О
нашей школе, - он кивнул в сторону учителя, - о налогах, конечно. А также
- и о гребле. Про греблю тут должен был рассказать один из волости, но по
той причине, что он не приехал, опять же буду говорить я...
- Предлагаю сначала заслушать d международном положении, - поднял руку
Андрей Рудой.
Дубодел обвел людей глазами, твердо сказал:
- Международное положение я обрисую, когда буду говорить о налоге и
гребле! Ясно?
Рудой кивнул:
- Ясно.
Но тут скопом набросились на Дубодела, стали жалить другие голоса,
придирчивые, злые:
- А про землю, про передел - ничего? Делить когда?
- Переделили уже!
- Говорили - голову дурили! Обещанки-цацанки!..
- Какое ж теперь разделение?! - крикнул Хоня. - По такому снегу?
- Дождались!
Напрасно Грибок пробовал успокоить людей - гомон, возгласы возмущения,
злость, смех бурлили в хате. Умолкли на минуту только тогда, когда Дубодел
твердым тоном заявил, что землеустройство будет проведено весной. Но не
успел он сесть, как шум закипел снова.
Учителю Желудку пришлось начинать выступление в этом шуме. Говорил он
несмело, тихо, и сначала даже сидящие вблизи от него мало что слышали. На
тех, кто шумел, начали шикать.
- Тихо вы! Дайте сказать человеку! - бухнул наконец Прокоп.
- Уже месяц, как в школе идут занятия, - учителю легче стало говорить,
- а ходят в школу из Куреней только двое - Дятел Соня и Глушак Степан.
- Хорошо ему ходить, имея такого батьку! - перебил Хоня Желудка, и
общий шум снова заглушил слова учителя Василя мало интересовало то, что
говорил Желудок. Куда с большим вниманием следил хлопец за тем, кто
появляется из сеней. Ганны все не было. Нечаянно взгляд его наткнулся на
другую фигуру, и Василь сразу заволновался. Он не поверил, присмотрелся:
нет, ошибки тут не было, в дверях стоял он! Василь невольно насторожился:
вот кто, оказывается, должен быть из волости! Но чего он стоит у двери,
впотьмах, не идет к столу? Прерывать собрание не хочет или желает
послушать издали, незаметно?
- Пусть Степан из богатой семьи, - возражал учитель. - Но ведь в школу
ходят и дети бедняков. Ну вот Дятел Соня из ваших, - Желудок кивнул
головой на Андрея Рудого, Сониного отца. - Много детей бедняков ходят из
Богуславца, из Глинищ. Я уже не говорю об Олешниках. В Куренях больше
всего таких, которые не ходят в школу...
- А из Мокути много ходит?
- Из Мокути тоже не много... - признался Желудок.
- А из Хвойного?
- И из Хвойного. Им трудно добираться...
- А нам легче? Один черт, что из Куреней, что из Мокути!
- Когда мокро, так лучше на тот свет, чем в Олешники ваши!
Людей снова как бы прорвало. Желудку не давали слова сказать: говорили,
кричали, не слушая ничего и никого.
- Пусть бы сам учитель сюда ходил, если уж так нужно...
- А кто мне за дитя мое работать будет? Ёсель юровичский?
- Сказал: олешницкие ходят! Кабы у нас была школа!..
- А кто будет строить школу? Платить за нее?
- В чем оно пойдет в мокрядь да в холод - голым телом светить?
- Хорошо говорить ему - на казенной получке!
- Мой так меньших смотрит всю зиму!..
Желудок слушал гомон молча, терпеливо: спорь не спорь, все равно не
одолеешь. У Дубодела на этот счет было иное мнение - он вскочил, замахал
руками:
- Граждане куреневцы!.. Прошу!.. Призываю всех!..
Но куреневцы не хотели слушать никаких просьб и призывов, ни его, ни
тем более Грибка, который помогал вяло, для вида:
- Дядьки, тетки!.. Ей-бо, как маленькие!..
Когда шум наконец утих, Желудок вынул из кармана свернутую бумажку.
- Я вот сейчас зачитаю список детей, которым надо ходить в школу, а они
не ходят.
В хате снова поднялся гул, но уже не такой дружный, прерывистый.
Учитель читал фамилию за фамилией, выбирая более или менее спокойные
минуты. Когда он закончил читать, Дубодел строго, тоном, в котором таилась
какая-то угроза, приказал:
- Дай мне этот список!
Он молча перечитал бумажку, свернул ее и с тем же непонятным,
угрожающим видом положил в карман гимнастерки.
Этот загадочный маневр приковал к нему внимание, заставил всех
притихнуть.
Тут, попросив слова, необычайно громко, пламенно заговорил Рудой:
- Куреневцы! Все, что тут, так сказать, изложил наш учитель и
интеллигент Степан Власович, надо каждому запомнить и взять на заметку. Он
правильно нацеливает. Мужчины, а также и женщины, матери, подумайте, что
скажут нам наши дети, когда вырастут темными, так сказать, неучами. Не
скажут они нам своего спасиба. Ибо, как писал великий русский поэт Николай
Алексеевич Некрасов, неучам в будущем жить будет намного тяжелее, чем всем
нам, потому что, та-скать, наступит новая епоха. И неученым не будет
дороги ни туда ни сюда!..
Куреневцы слушали его без интереса, изредка посмеивались: знали -
Рудого хлебом не корми, а дай слово сказать.
В это время дядьки и тетки узнали о тихом госте - все чаще куреневцы
оглядывались на сени, искали взглядом чужую фигуру в полутьме дверей.
Перестали оглядываться, притихли, когда Рудой сел и послышался сиплый,
скрипучий голос старого Глушака:
- Конечно, детей держать дома в теперешнее время - не дело. Не столько
той пользы и помощи от них, сколько баловства. А в школе - правду говорили
тут - они могли бы набраться ума...
Глушак не только на собраниях, но и где-нибудь на завалинке говорить
попусту не любил: слова, как деньги, выпускал неохотно, и слушали его так
внимательно, будто он давал эти считанные деньги. Василь, да, видимо, и не
один он, подумал - что же это могло втянуть старика в такую трату?
"Хочет, наверное, чтоб начальство услышало. Задобрить хочет..."
- Так, значит, и постановим, - сказал Дубодел, - чтоб дети, которые тут