Страница 209 из 233
ету полоску была, - обожгла Игнатиху жалость. - А весь достаток, считай, с
нее одной. А теперь - как теперь будет? - охватил страх. - Если, не дай
бог, уделят песок!.. С сумой весною пойти доведется! .. И что оно потом
будет?.. Вот и будь добрый, веселый! Не злой будь!.."
Ей захотелось прижаться к нему, приласкать, утешить.
Но она не шевельнулась; только вслушалась, как он дышит.
Боялась сказать слово: еше может разозлиться!..
Невесело мигал прикрученный фитиль в лампе, что висела под потолком у
Глушаков. Недавно ушел гость - Лесун, который промолчал весь вечер. В хате
были трое: старуха, старый Глушак и Евхим. Старуха горбилась, сидя на
кровати у печки. Опершись локтем на спинку кровати, сидя дремала, как
курица. То и дело локоть ее соскальзывал со спинки кровати, голова падала
на грудь, она просыпалась на минуту. Ставила локоть на спинку и дремала
снова, но ложиться раньше старика не осмеливалась. Евхим сидел на
привычном своем месте между столом и окном, опершись, как обычно, плечом о
подоконник, курил скрученную из газеты цигарку. Старик, который весь вечер
не находил себе места, брался за все, что попадалось под руку, и тотчас
бросал со злобою и отчаянием, который кипел и плевался все время, пока
молча торчал Лесун, - вдруг пожаловался беспомощно:
- Ето резанули. По самому горлу. В самый живот - нож!
- Резанули, - сдержанно согласился Евхим.
- Все рябая зараза ета Даметикова! Ета паскуда, етот гад!
- Гад! - Евхим затянулся цигаркой, пустил ртом дым. - Гад. Да вот, не
возьмешь. Не даванешь ему горло так, чтоб хряснуло, как у куренка...
- Не возьмешь! - пожалел и старик. Как ни кипел, рассудительно, с
беспокойством за Евхима, упрекнул: - А не возьмешь, дак нечего показывать,
что хочешь взять. Настораживать гада загодя.
- Руки свербели очень. - Евхим затянулся, долго медленно пускал дым. -
Свербели, а нельзя.
- Ничего не сделаешь! - Старик жалел об этом так, что не мог сдержать
мелкой дрожи губ. - Головою стену не прошибешь! - Как самое желанное, как
самую сокровенную мечту, выдохнул: - Если бы война! - Помнил, что рядом,
за стеной, Чернушкова приблуда, от которой всего можно ожидать и которой
век остерегайся, но не мог сдержаться, умерить голос: - Если бы царские
генералы с войском! Балахович какой новый пусть бы! Слыхать же: есть
где-то! Стоят наготове, а не идут почему-то!
- Генералы там такие... - Евхим матюгнулся.
- Генералы ученые. И злые: землю ж и у них позабирали. Землю, именья и
добро все позабирали. За границей отираться заставили. Так же вот и кипит
на душе, не иначе, у каждого, каждый рвется вернуть, что отобрали! -
Заметив, что Евхим слушает его невнимательно, как бы с насмешкой,
сдержался. Заговорил не так уверенно: - Или и они боятся большевиков? Или
момента ждут подходящего? Чтоб ударить в подходящий момент?
- Не тешьте себя, тато...
- Как же и жить, если не тешить! Не надеяться, - еще горячее зачастил
старик. - Одной надеждой только и держаться еще можно! Только и надеешься,
что бог насмотрится - и кончится его терпение!
- Не надейтесь, тато, на своего бога...
- Не говори, - загорелись глаза старика. - Не гневи его! Вот из-за
етого, может, все и получается! Что не почитают, что каждый оскорбляет
его! -Поетому он, может, и подумал: хоть передушите, пожрите один другого,
если вы все такие ко мне!.. Не смейся! - закричал он, уловив на лице сына
насмешку. Слушает, как умный чудака какого. - Не смейся! - приказал Евхиму.
Евхим погасил усмешку.
- Бог! Где он, етот ваш бог! - сказал Евхим вдруг нетерпимо,
раздраженно. - Если тут такое делается, а он - хоть бы что!
Глядит да молчит! За большевиков еще, похоже, старается! Безбожникам
помогает!
Старик перекрестился.
- Не городи! Не поддавайся дьяволу, который нашептывает тебе! Видит он
все, бог, ждет своего часу! И если увидит, что - время, - скажет свое!
Скажет! Увидишь!.. Придет етот час! Будет ето время! Перемеряется ето все
наново.
Увидишь! Бог скажет свое!
- Дак подождем, - заключил Евхим будто спокойно, снова с той же
скрытой, недоверчивой усмешкой.
- Сила теперь у них! - не заметил усмешки разгоряченный старик. -
Терпеть да надеяться только и остается!
Ждать - когда бог решит!
- Дотерпелись, дождались уже!..
- Дождемся, быть не может! Бог скажет свое!.. Чтоб поляки хоть! - вдруг
переменил тон старик. Сожалея, жаждущий, будто молил: - Хоть бы те уже!
Готовятся ведь давно, пишут в етих, большевистских, газетах...
Евхим только дымил, думал что-то свое. Неожиданно для старика подумал
вслух, твердо, решительно:
- Все же я прихвачу где-нибудь с глазу на глаз етого рябого! И поговорю
с глазу на глаз! - Он произнес "поговорю" так, что даже старик оглянулся
тревожно и настороженно. Евхимовы глаза были прищурены люто, беспощадно.
Евхим как бы поклялся: - Жив не буду, если не поговорю!
- Дознаются сразу, - поостерег мягко старик с сожалением.
Евхим промолчал. Дымил цигаркой, снова опершись о подоконник. Старик
сидел неспокойно, вертелся, ерзал на лавке. То поглядывал на окно, - не
подслушивает ли кто? - то бросал взгляд на старуху, что все дремала сидя,
то напрягал слух - что там, где Чернушкова; беспокойно размышлял, что
делать.
- К начальству какому, что ли, попробовать? - посмотрел на сына, будто
советовался. - Криворотого и то уже как бы жалко, что прогнали...
Подступиться не знаешь к кому.. - Старик выждал минуту, подсказал, с
опаской, внимательно: - Може б... к юровичскому - про которого намекал...
попробовать?..
- Можно попробовать... - не удивился, не стал долго рассуждать Евхим.
Может, и сам уже думал об этом. Вздохнул: - Надежды на другое нет...
Старик обрадовался:
- Сходи.
Езхим шеветьнулся. Бросил, растоптал лаптем окурок.
Громко, со всей беспощадностью сказал:
- Один выход - колхоз. Никуда не денешься! - Добавил так же беспощадно:
- Все равно жить самим не дадут! Да и зачем так жить, как теперь!
Старик помолчал. Неожиданно признался:
- Не примут.
Евхим не перечил. Молча пошел к себе. Старик шагнул вслед:
- Дак сходи ж.
2
Старик посоветовал идти не по шляху: незачем лезть людям на глаза. Из
хаты Евхим подался в сторону гумна, заглянул в гумно, покопался на
пригуменье. Потом уже, в кортовых штанах, в лаптях, в свитке, накинутой на
плечи, вышел в поле, спокойно, будто с какой-то хозяйственной заботой,
направился к лесу. Тропками, не встретив никого, обошел близкие Михали,
выбрался из лесу только у болота.
По кладке - из двух скользких . бревен - перешел мелкую после летней
сухмени речку. За речкой снова свернул с дороги, обминул Загородки. Полем,
тропинками, не выходя на шлях, держа направление на белую знакомую
церковь, и добрался до местечка.
В местечке пошел тоже не по людному главному спуску, а тихой тропкой,
что вдоль яра, вдоль огородов извилисто сползала с горы. Зубрич строго
запретил заходить в помещение, где он работал. Он запретил и тревожить
себя: разве только по крайней необходимости; не каким-нибудь намеком, а
простыми, четкими словами Зубрич ответил, что дело Евхима, в общем, ждать,
когда к нему придут. Только тогда, когда встреча будет необходима, Зубрич
разрешил: можно попросить его о встрече, но не заходя ради этого ни в его
кабинет, ни на квартиру: сообщить через Пёлюха, которого Зубрич устроил
работать на семенном складе. Домой к этому Пелюху Евхим и направлялся
теперь.
Хата была как раз под горою, в тихом, поросшем травою переулке, так