Страница 207 из 233
которые неизвестно когда появились. Василь шел со всеми и чувствовал, как
растет в нем ощущение близкой, безнадежной и вместе неизбежной опасности.
Лихорадочное, путаное, будто в горячем тумане, росло в нем нетерпение.
Голова была тяжелой, ни одной мысли; в неуместное, упрямое, горячечное
смятение, овладевшее им, проникло любопытство: Грибок, Хоня и Миканор
подступали уже к Глушакам, а там, у края надела, как межевые столбы,
стояли старик и Евхим. Приметил: Чернушка отстал, отдал колышки Грибку, не
шел к Глушакам, - но больше Василь не видел Чернушку. Смотрел только на
Евхима. Евхим стоял, расставив ноги, пригнув голову, словно вросшую в
плечи.
Нервно курил, готовый, казалось, в любую минуту ринуться в бой. Глушак
горбился немощно, старчески; только присмотревшись поближе, можно было
заметить, что иссохшее, в морщинах лицо жестко напряжено и взгляд острых
глазок твердый, сторожкий.
Вместе со всеми Василь подошел к ним. Евхим, суетливо, судорожно
затянувшись, бросил цигарку, решительно шагнул к тем, что мерили. Сразу же
ему навстречу шагнул Миканор.
Стали лицом к лицу. Почти в упор. Евхим - голова будто еще больше
вросла в плечи - смотрел решительно, грозно; взгляд этот как бы
предупреждал, советовал не связываться На рябом, плосковатом лице
Миканора, казалось, готова была появиться усмешка. Миканор будто показывал
всем, что не боится. Эта пренебрежительная усмешка, было заметно, вызывала
ярость у Евхима. Еще мгновение, казалось, - и он не сдержится. Свирепо
ринется на Миканора.
Но тут, как раз вовремя, встревоженно, стремительно поспешил к Евхиму
старик, крепко взял его за руку. Произнес властно, с гневом:
- Евхим!
Тот не шевельнулся. Но руку не вырвал. Прищурив глаза, впился взглядом
в Миканора. Люто шевелил сухими губами. Не находил слов. Все молча, с
тревогой следили за обоими
- Много берешь на себя, - выдавил наконец Евхим с угрозой.
Миканор, будто смеясь над его бессилием, сказал:
- Столько, сколько могу.
Евхим сдержал себя. Выдавил с каким-то затаенным, грозным смыслом:
- Смелый очень!
- А чего ж! - Миканор помолчал. И добавил с угрозой: - И ты, не секрет,
смелый!.. - Добавил так, будто предупреждал: поберегись прежде сам.
Глушак рассвирепел. Рванул сына:
- Евхим!!
Тот непонимающе оглянулся на него. Готов уже был послушаться, но
помедлил, метнул ненавидящий взгляд на Миканора
- Посмотрим еще Кто смелый. Один на один.
- Евхим!!! - закричал старик свирепо. Сипло, со злостью, как на
маленького, накинулся: - Сдурел! С ума спятил!! Мозги повысыхали!
Евхим постоял минуту; старик ошалело, сильно рванул его за руку, и он
неохотно повиновался, поплелся за стариком. За всей этой стычкой следили
внимательно, с волнением, с тревогой; все знали - угроза Евхима что-то
значила.
Знали: Евхим не забывает то, что говорит; сказал - надо остерегаться, -
значит, надо. Многие не одобряли того, что Миканор смотрел на это
легкомысленно, даже озорно. Нечего посмеиваться, если Евхим угрожает!
Беречься надо, если Евхим грозился!..
Как только окончилась стычка Евхима с Миканором, Василь отделился от
толпы, потащился на свое поле. То стоял, то топтался, не в силах
преодолеть отвратительную неуверенность. Старался не смотреть и почти не
смотрел в ту сторону, где толпились, работали люди, но все время видел,
слышал - человек с рейкой, обмерщики, землемер, Миканор всё приближались.
Чем ближе они подступали, тем больше росло в нем противоречивое волнение -
страх, отчаяние, смелость. Все больше чувствовал: час его настает, горький
и неотвратимый час. Знал уже, что вряд ли добьется чего-либо.
Боялся, когда загадывал себе: чем это кончится для него - его битва? И
все же не мог поступиться, отдать все так просто. В этом был как бы
нерушимый наказ всей Жизни. И он готовился, ждал.
Будто не своими ногами, шагнул он к Хоне, подтянувшему ленту к его
полосе. Дрожащим и хриплым голосом выдавил:
- Тут... посеяно ..
- Все равно, брат, - и посеянное и непосеянное, - сказал, выпрямившись,
весело глядя на него, Хоня В голосе его было что-то удивительно
доброжелательное, товарищеское.
Василь заметил, как возле них быстро увеличивается толпа. Бабы, мужики,
дети, злорадные, сочувствующие, просто любопытные.
- Все, брат Василь, под одну гребенку! - весело посочувствовал Хоня.
- Нет такого закону! - Василевы губы обиженно дрожали. - Чтоб отрезать!
Да еще то, что посеяно! .
- Не надо было сеять, - с мстительной резкостью заявил Миканор.
Плосковатое, поклеванное оспой лицо было нетерпеливым и недовольным:
лезут тут со всякими выдумками, задерживают. Победно напомнил:
- Сказано было- не сей!..
Миканор собрался уже идти к землемеру. Как бы давал понять: рассуждать
тут не о чем. Василя резкость, нечуткость его разозлили. Вмиг ожили
упрямый азарт, горечь давней стычки, когда пахал. Сразу исчезла слабость,
обиду сменили озлобленность, упбрство.
- Не дам! - крикнул он. - Не ваше!
- Отойди! - тихо и как-то пренебрежительно сказал Миканор. Будто перед
ним был не Василь, не хозяин, а козявка.
Это еще прибавило упорства.
- Не пойду! Не отдам!
Откуда-то появилась мать: "Васильке!. " Вечно не вовремя появится! Он
раздраженно оттолкнул плечом:
- Ат!..
- Уступи, Васильке!
- Не дам! - закричал он Миканору. - Моя земля!
На поклеванном оспой лице Мйканора была та же пренебрежительная
самоуверенность. Будто гордился своею силой.
Будто издевался над его бедой.
- Земля - народная, - заявил Миканор. В голосе его послышалось снова
мстительное злорадство.
- Моя!!!
Василь закричал, не помня себя от обиды, от яростного упорства. Он
чувствовал, что сила все-таки на стороне Мйканора, что надежды у него,
Василя, почти никакой, что, как видно, не добьется ничего. Но это теперь
не только не расслабляло, а, странно, укрепляло решимость. Земля, которую
он любил и прежде, теперь была ему дороже, чем когдалибо. Дороже всего,
даже себя самого. Дороже особенно потому, что он чувствовал: вот-вот она
уйдет из-под его ног.
Уже уходит. Он теперь готов был ради нее на все. Неспособный уже
рассуждать, он, как стоял, уперся лаптями в борозду, закричал:
- Не пущу!!!
Они стояли лицом к лицу. Люди - любопытные, тревожные, возбужденные -
следили за ними. Толпились почти кругом, почти вплотную, только Чернушка
немного поодаль.
Чернушка тоже следил, с сочувствием, с жалостью, с мукой на лице. Один
из двоих был спокоен, презрительно-самоуверен другой - отчаявшийся от
беды, от бессилия.
- Уходи по-хорошему! - уже нетерпеливо - не просил, а приказывал
Миканор.
- Не пойду! - заявил Василь тише, но с прежней одержимостью. С
неколебимой твердостью.
- Василько! - вцепилась в Василя мать, но он как бы и не заметил ее.
Смотрел только на Мйканора. Не сводил глаз.
Миканор сделал шаг, уверенно взял его за плечо. Хотел оттолкнуть его.
Василь будто только и ждал этого.
- А-а, ты так!
Он оторвал от себя руку матери, какой-то дико радостный, не помня уже,
что делает, внезапно ринулся на Миканора. Схватил за грудки.
- А-а, ты... так!..
Он натянул поддевку на груди Мйканора, так что Миканору трудно было
шевельнуть плечами. С силой рванул на себя. Миканор, почти касаясь его
подбородком, увидел ослепленные и радостные, полные злобы глаза,
искаженное ненавистью, жаждой мщения лицо. Миканор уперся в Василеву грудь
руками, стараюсь оттолкнуть его, но Василь не дался. Вдруг он толкнул