Страница 206 из 233
на крыльцо Зайчик; как степенно, в черной матерчатой поддевке, в картузе с
блестящим козырьком, зашел Андрей Рудой; как скромно открыл двери Грибок;
как позже всех - тихий, задумчивый - скрылся в сенях Чернушка. Выходил во
двор и вернулся в хату Миканор. Землемер не появлялся, но Василь знал, что
он тоже в хате. Потом уже - все давно позавтракали - прикатил на телеге из
Олешников строгий, аккуратный Гайлис, привез еще какого-то человека,
немолодого, в городской одежде. Гайлис привязал коня к Миканорову
штакетнику, и оба, с Миканором, что выбежал навстречу, тоже пошли в хату.
Чем больше собиралось в Миканоровой хате членов комиссии, тем больше
росла у Василя тревога. Он особенно встревожился, когда приехал и вошел к
Миканору Гайлис.
Неприятно ныло внутри, когда гадал, о чем там в хате говорят, что
готовят. Видел, что и в соседних дворах следят, ждут. Было заметно, все
село живет тем, что должно начаться, - и это еще усиливало тревогу. И -
как нарочно - не было ночной решительности, и слабость чувствовалась в
ногах, в руках. Одолевала робость.
Внутри заныло больше, когда увидел, как вышли все из хаты, стали
выносить какие-то приспособления, длинную полосатую доску, связку железных
колышков, круг с лентой.
Среди тех, кто собирался в поле, были Даметик и Даметиха.
Даметик - свободный в движениях, уверенный, Даметиха - несмелая, как бы
виноватая. Кроме Даметихи, вид у всех был озабоченный, деловой. И
разговор, судя по тому, что долетало, был деловой.
Услышав этот разговор, на ближние дворы, на улицу повыходили люди,
толпились, следили за важными сборами.
Не усидела в хате мать, вылез дед, переваливаясь сошла с крыльца Маня.
Стали у забора, глядели. Дед курил трубку, сипло кашлял.
Мать то и дело оглядывалась, вроде бы безразлично, беззаботно. Так же
беззаботно подошла к Василю, начала снова, как маленькому:
- Ничего, жили до етого, проживем и без етого... Да и то подумать -
уделят же чего-то!.. - Заметила, как он недовольно шевельнулся, догадливо
изменила разговор; - И попросить можно, Даметиху или Миканора самого...
Чтоб не обделил там, где давать будут...
Только и умеет бередить; Василь отвернулся, дал понять, что не желает
слушать. Неласково, исподлобья, проследил, как одни на телеге, а другие
пешком, вдоль плетней, двинулись к полю.
Потоптался немного у хлева, побрел на пригуменье. Покопался возле
гумна, не видя, что делает: не мог никак одолеть большого беспокойства,
отвратительной слабости, что обессиливала его. Поглядывая исподлобья,
видел: на пригуменьях там и тут собирались группки, озабоченно толковали.
Несколько человек прошло в сторону цагельни - веселые, любопытные,
хмурые; а он все копался, все не мог набраться смелости, ясности,
преодолеть нерешительность. Как бы заново слышал грозную латышову речь на
собрании, которая особенно тревожила: не один он знал, что латыш слов на
ветер не бросает; после слов Гайлиса будто ближе чувствовалась юровичская
боковушка, угроза Зубрича: "Можем и вернуть!" Не утихали, не забывались
настойчивые уговоры матери. И все же она не давала покоя, земля его,
словно звала защитить ее; ни на миг не глохло в нем сознание, что телега
приближается к цагельне, что скоро все начнется. Что близко-близко минута,
которая все решит. Что нельзя сидеть, медлить.
Он бросил грабли, которые почему-то держал, тяжело двинулся от гумна.
Как что-то постороннее, заметил, что начал накрапывать дождь, заметил и
туг же забыл: сразу за гумнами глаза нашли, где уже телега. Телега
приближалась к цагельне. Доехала до купы осин и сосен, свернула в поле, на
время спряталась за деревьями...
В поле стояло несколько группок - мужчины и женщины; Василь
присоединился к одной, в которой был Игнат и еще несколько мужиков. Он
сразу отметил, что большинство мужиков настроены мирно: только у двоих,
кроме Игната, было здесь немного земли, но и двое этих, казалось, не
горевали или не показывали горя. Словно решили: что будет, то будет.
Василь только в Игнате почувствовал своего единомышленника. Все же он, как
и Игнат, не отходил от других:
странно, даже возле этой группки было как-то спокойнее, увереннее Про
себя подумал: а может, и правда, уступить?
Что будет, то будет. Но он отмахнулся от этой мысли.
Видел, как в самом углу поля, за цагельней, около леса, телега
остановилась, как землемер стал что-то искать в ней.
Расставил треногу, приладил какое-то приспособление; один из мужиков
сказал, что там есть такой бинокль, что показывает, как мерять.
Незнакомый, которого привез Гайлис, пошел краем поля вдоль леса, с длинной
доской, мужик сказал, что ее зовут рейкой. Отойдя, незнакомый остановился,
поставил рейку перед собой, а землемер согнулся у своего приспособления,
начал всматриваться в "бинокль". Еще двое - было видно: Хоня и Грибок -
потянули ленту. За ними со связкой колышков потащился Чернушка.
Останавливаясь около Хони, то и дело втыкал колышки в землю.
Латыш и Миканор то подходили к ним, то, большей частью, были возле
землемера...
Как только начали приближаться к Игнатову наделу, Игнат, весь подавшись
вперед, шаркая лаптями, устремился навстречу им. Он перешел поле, стал с
того края, где мерили. Обмерщики были близко, но еще не приблизились
совсем. Он стоял, ждал. Когда незнакомый, с полосатой рейкой на плече,
хотел пройти мимо него, Игнат что-то крикнул.
Тот остановился. Оглянулся на землемера. Там уже складывали треногу,
положили на телегу и вдоль поля направились к тому, что стоял с рейкой. Не
доехали, остановились. Стали снова расставлять треногу. Хоня и Грибок
первые заметили, что у незнакомого с рейкой что-то неладное, - бросили
мерять, пошли к нему. Заметили это и Миканор и Гайлис - тоже направились к
Игнату и к тем, кто собрался вокруг него. Было видно - там начался спор.
Игнату приказывали сойти с полосы, но он упирался, отталкивал рейку,
что-то кричал. Вдруг вырвал рейку, отскочил, широко размахнулся.
Все опасливо отшатнулись, отступили. Снова приказывали что-то, но он не
слушался. Держал рейку наготове. Тогда Хоня стал обходить его. Выбрав
удобный момент, кинулся сзади, обхватил. Ринулись на Игната другие.
Повалили...
Туда стали собираться мужики, бабы. Василь тоже, неуверенно,
настороженно, потащился. К тому времени, как он подошел, Игнат стоял уже
со связанными за спиной руками.
Красный, с редкими, прилипшими к мокрому лбу седоватыми волосами,
невидяще водил ошалелыми глазами. Напрягая мускулы, дергал плечами,
вырывался.
Гайлис вынул блокнотик, хотел что-то написать. Вдруг резким движением
спрятал его, приказал подогнать телегу.
Когда Зайчик живо, расторопно подкатил, Гайлис с Миканором посадили
Игната на грядку телеги, латыш легко вскочил с другой стороны, приказал
ехать. Зайчик моментально очутился на передке, дернул вожжами. Все, кто
остались, минуту смотрели вслед им, молчали. Миканор первый опомнился,
распорядился продолжать работу. Избранные в комиссию сразу начали
расходиться:х Хоня с Грибком и Чернушкой, подошедшим позже, подались снова
к брошенной ленте. Помощник землемера понес дальше рейку.
Люди, сбежавшиеся с поля, теперь уже не отходили, следили поблизости то
за теми, что мерили лентой, то за человеком с рейкой, то - больше - за
Миканором и землемером, который чародействовал над своим непостижимым
обычному уму приспособлением, что-то гадал над бумагой, в которую то и
дело озабоченно посматривал. Среди взрослых вертелось несколько малышей,