Страница 201 из 233
ее неспокойным взглядом, он сказал землемеру, что это и есть та земля,
которую решено выделить колхозу.
- По эту сторону ее немного, а по ту - за дорогой - она вся такая. До
самого леса... - Миканор своим нетерпеливым, широким шагом все время
опережал других; он и теперь оказался впереди, спохватился, сдержал шаг.
Пошел рядом со всеми.
У цагельни землемер снова остановился, проверил карту, отметил что-то
карандашом. Потом пошли полем, вдоль леса. Туда, где поле кончалось.
2
Когда, усталые, возвращались, сначала дорогой, потом улицей, прижимаясь
к плетням, начинало вечереть.
Через каких-нибудь полчаса по Куреням ходили под окна ми посыльные,
наказывали собираться в хату Андрея Рудого на собрание. Очень скоро вдоль
заборов, по огородам, по загуменьям куреневцы начали направляться к двору
Рудого.
Собирались с редкой для последних дней расторопностью, - понимали: в
этот вечер нельзя было отсиживаться дома, как в тот день, когда созывали
собрание о вступлении в колхоз; сегодня можно было, чего доброго,
просидеть дома главное богатство свое - землю. Шли, несли тревогу,
путанность слу-"
хов, воинственность и страх, надежды и нетерпеливые до гадки - что даст
это собрание.
Какое-то время после того, как смерклось, в хате Рудого двери почти не
закрывались, почти беспрерывной очередью проходили куреневцы мимо
освещенных окон, топали на крыльце, вваливались, жмурясь, оглядываясь, в
хату. Быстро заняли все лавки, сундук, кровать, полати, жались у дверей, у
печи. Вскоре перестали уже закрывать двери: набивалось народу и в сени.
Гудел тихий, сдержанный гомон, мужчины большей частью сосали самокрутки.
Дымили так дружно и так сосредоточенно, что еще до того, как собрались
все, бумажные занавесочки с изобретательно вырезанными узо-"
рами, картинки из газет и журналов, наклеенные на стены, лампа под
потолком были уже будто в тумане. Женщины укоряли, ругали, просили, но
ничто не помогало. Дым полз и полз изо всех углов.
Как всегда, большинство женщин держались группками; в середине одной из
них были Сорока и Чернушкова Кулина, которая запальчиво размахивала
руками, что-то доказывала, чем-то возмущалась. Сорока и слушала и говорила
спокойно, то и дело нетерпеливо посматривая, что происходит среди других,
среди мужчин. Около сундука, на виду, недалеко от стола, мирно говорил
что-то отцу Миканора старый Глушак, без шапки, в кожухе; Даметик, было
заметно, слушал неохотно, хотел отойти, однако не отходил, слушал. Рядом
со стариком, как некий страж, горбился затаенный, звероватыи с виду Прокоп
Лесун, исподлобья, из-под черноты бровей куда-то все время тяжело,
неподвижно смотрел. Евхим стоял тоже на виду, опершись плечом о печь,
скучающе скользил взглядом по хате; время от времени Евхим бросал слово
приятелю Ларивону, который отвечал или хохотал так, что не только сидевшие
рядом оглядывались на них Евхим больше молчал, смолил цигарку за цигаркой,
не скрывал: томился ожиданием и нетерпением. В сторонке от дверей стоял
Чернушка; войдя, он осмотрелся, глянул на Глушака в раздумье: подходить
или нет. Не подошел, остался у дверей. На лавке, меж двух окон, под
портретом Некрасова, вырванным из какой-то книги, сидел с Вроде Игнатом
Василь, давно не стриженный, небритый, с редкой, но жесткой, уже мужской
рыжеватой порослью на подбородке. Василь тоже почти не разговаривал, жадно
сосал цигарку, скрученную из газеты.
Глаза его смотрели беспокойно, - даже в светлом, прозрачном, блеск был
лихорадочно-настороженным. Среди общего молчания выделялся озорной
болтливостью Зайчик, подстрекавший не очень охочую в этот вечер до шуток
Сороку, осторожно подшучивавший над нетерпеливой Ганниной мачехой,
увивавшийся кавалером возле девчат. Весело поглядывал на других,
посмеивался вместе с Алешей над парнями и девчатами - "единоличниками",
"богатеями" - Хоня, в распахнутой рубахе, в беззаботной кепочке на
макушке, с лихо приклеенной к губе папироской. Выделялся среди других и
Андрей Рудой; любитель привлекать к себе всеобщее внимание, приказывать и
указывать, он с радостью пользовался тем, что позволяло ему положение
хозяина хаты: озабоченно здоровался с входившими, распоряжался, где кому
сесть, командовал, кому подвинуться, потесниться. Все по тому, как он был
озабочен, могли видеть, что это не такая простая обязанность - устроить
столько народу; что он сделает все, что можно, не пожалеет ни опыта
своего, ни своей практической смекалки. И еще - по тому, как весело он
распоряжался, - было видно, что чувствует он себя на особом положении,
человеком, которому уже нечего горевать насчет передела, который уже
определил свое будущее, вышел вперед и выше других...
Когда Миканор, Гайлис и землемер начали один за другим протискиваться в
хату, гул сразу утих. Все только смотрели на них. В хате воцарилось
напряженное, настороженное внимание. Там и тут перестали дымить цигарками
и трубками, некоторые приподнимались, чтобы лучше разглядеть низкорослого,
загадочного землемера. Щуплый, невидный из себя, он удивлял молодостью:
почти мальчик; удивлял и настораживал тем, как спокойно, уверенно шел.
Бросилось всем в глаза: попав в такое многолюдье, под пристальное внимание
множества чужих совсем людей, не растерялся, шел, не глянув ни на кого,
как бы никто его не только не тревожил, а и не интересовал. Шел, спокойно
оттеснял мешавших ему, не говоря ни слова, не снимая шапки.
Миканор пропустил первым за стол Гайлиса, потом неуклюже залез сам, дал
место землемеру. Гайлис сел с краю, аккуратно пригладил белесые волосы;
голубоватБю глаза деловито, пытливо побежали по лицам людей. Землемер и за
столом не смотрел ни на кого и держался так, будто всеобщее внимание было
делом обычным. Миканор не сел; стоя, дотрагиваясь пальцами до стола,
окинул взглядом хату, и губы расплылись в улыбке:
- Народу собралось!.. - Все поняли и улыбку, и это недоброе
"собралось", в котором слышался намек на предыдущие собрания. Намек,
который не обещал снисхождения.
Одни неловко, виновато засмеялись, другие усерднее задымили. Все ждали
дальнейшего. Недобрая улыбка все не сходила с плосковатого, поклеванного
оспой лица. - Дружно - не секрет - собрались! - промолвил он мстительно.
- Дисциплина! - захохотал Хоня.
- Заскачешь, как в кадрили, если боишься, чтоб не намудрили! -
осторожно, как бы прося пощады, отозвалась из женской компании Сорока.
Миканор не обращал внимания на то, что говорили вслед за Сорокой
женщины и кое-кто из мужчин, переждал, сказал уже деловито, без улыбки:
- Дак, может, начинать будем?.. - Он помолчал, пока не утих
одобрительный гул - Есть один вопрос на сегодняшнем собрании. О
землеустройстве в деревне Курени в настоящий момент. - Он для приличия
спросил: - Других вопросов нет?
- Есть один. На что ето землеустройство? - крикнул Вроде Игнат.
- Are! - поддержало его сразу несколько голосов, большей частью
женских. - Землеустроено уже!,. Давно!..
- Поделено и переделено!..
- Наделились уже!
- Поделено, не секрет, по-старому, - когда умолк ропот, заявил Миканор.
- Некоторых теперь положено наделить лучше!.. - Он хотел дать слово
Гайлису, но его перебили, горячо, нетерпеливо:
- Кому ето?!
По хате снова прошел гул.
- Есть такая личность. - Миканор промолчал минуту, добавил победно: -
Колхоз!
По хате пошло: "Есть уже, вроде, у них!", "У каждого земля была!", "С
землей шли!", "Обобществили!.."