Страница 196 из 233
как ему пришлось стать впервые ряды народа. Так разве ж удивительно, что
он и немало сделал хорошего, и немало - напутал? - Парень был так
взволнован, говорил так убежденно, что Апейка сам поддавался его
убежденности, его волнению, доказательности его суждений. Было уже не
только жаль его, а и гордость была, неожиданная гордость за него, как бы
неуместная радость. Алесь в раздумье, доверчиво, как другу, сказал Апекке:
- По правде, Иван Анисимович, его надо было бы послать на хорошие
политкурсы! Увидели, что ошибается часто, - попросите, чтобы освободил
кресло. И чтоб не терять хорошего человека, который еще может
понадобиться, пошлите поучиться! В свое время ему некогда было учиться!..
Если уж на то пошло - ошибся очень серьезно, наделал больших глупостей, -
накажите строго! Строгий выговор или еще что-нибудь дайте!.. Я так сужу
своей глупой головой... Так нет же: сразу - найдем, националдемократ!
Приспешник буржуазии! Враг!.. Да еще не смейте сомневаться!
Он был весь перед Апейкой: со своей обидой, со своими раздумьями,
своими убеждениями. Было в нем что-то очень юное, почти детское,
беспомощное: в том, как он говорил, с какой обидой, - и было вместе с тем
что-то не по возрасту зрелое, взрослое: в том, как он рассуждал. Апейка с
удивлением замечал, что, пусть хотя бы в том, что он говорил, Алесь знает
не меньше, а больше него, немолодого уже человека. От этого у Апейки было
двойственное отношение к Алесю: и как бы отца и - товарища. И
двойственность была еще бттого, что чувствовал: парень не виноват, что все
то, что написано, - клевета. И Апейка рад -был этому: не ошибся в нем! Но
одновременно была еще и боль: что на хорошего советского парня возвели
такую напраслину и обошлись с ним так жестоко и несправедливо.
Что Апейка мог сказать ему? Иван Анисимович чувствовал, как тяжело
говорить, находить нужные мысли и слова.
Он не хотел задевать обиду парня, и без того наболевшую; оттого, что
было по-отцовски жаль его и тревожило, как бы все случившееся не сб41ло
парня с пути, - хотелось успокоить:
чтоб смотрел вокруг без отчаяния. Чтоб видел, как все в жизни их
сложно...
- Вся беда в том, что не так просто выявить, кто враг, а кто не
виновен, - сказал он мягко. - Сам знаешь, обстановка какая!
Это Алеся не только не успокоило, а распалило еще больше.
- Так не надо сразу вешать ярлыки! И не надо кричать на человека, когда
он хочет доказать, что не виноват!.. - Губы его по-детски задрожали. -
Защищаться вот тяжело, а обвинять - легко!.. Теперь же тот, кто обвиняет,
часто выглядит как герой! И чем злее кричит, тем больше герой!
Что Апейка мог возразить на это? Невольно вспомнил Галенчика, его
угрозы на собрании...
- Ничего, эти, как ты говоришь, герои скоро сломают себе голову! Это -
герои на минуту! Пока шумно!..
Алесь не ответил: был, видно, не согласен. Апейка вспомнил, что чистка
Гартного в Наркомпросе шла четыре дня и что там несколько человек
выступили в защиту его.
- Выступали, - сразу невесело отозвался Алесь. - Попробовали защитить.
Так что ж вышло? Что потом написали, как представили это! "Организованная
вылазка распоясавшейся национал-демократии!", "Беспощадно ударить по
наглой вылазке!", "Выступление в поддержку Гартного (Жилуновича) - это
образование правой фракции!", "На беспощадную борьбу с нацдемократией -
помощником мирового социал-фашизма!" ...То ни за что навесили ярлык
националиста, то уже готовы объявить ни мало ни много - фашистом!
И заодно - людей, которые сказали, что это неправда! Что он при всех
своих грехах - советский человек, большевик!..
И где сказали - на открытом партийном собрании!
Алесь, как бы что-то вдруг вспомнив, стал быстро копаться в бумагах.
Дрожащими от волнения пальцами вытащил листок, исписанный его почерком.
Прерывающимся голосом заговорил:
- У нас некоторым стоило бы напомнить, что говорил о таких вещах Ленин,
- каждый день напоминать! - Он стал читать выразительно, торжественно: -
"Точные факты, бесспорные факты, - вот что особенно... необходимо... если
хотеть серьезно разобраться в сложном и трудном вопросе..."
Вот что говорил Ленин! Будто специально для таких деятелей! - Он с
уважением разгладил бумажку, вдруг снова задумался; на чистом юношеском
лице опять появилась озабоченность. Сказал тревожно: - Прямо страх берет -
как легко теперь некоторые вешают людям всякие ярлыки. Скажет - враг,
приспешник фашизма, - и ему хоть бы что! То-- му, кто хочет заступиться за
невиновного, могут так дать, что не рад будет! А того, кто ни за что
обзовет врагом нашего же человека, чуть не хвалят!
- Когда течет река, несет она и пену, - сказал рассудительно Апейка. -
И грязь тоже несет. И гнилье. Всякое встречается в ней, сам знаешь... -
Апейка стал рассказывать ему о своей чистке, о Галенчике, о Белом, о
Березовском, о Гайлисе. Алесь слушал его молча и словно невнимательно,
думая о чем-то своем. Еще до того, как Апейка кончил, за окном проплыла
хозяйка: платок, плечи. Стукнула дверь, сначала в сенях, потом в доме.
Алесь заговорил так, будто думал вслух:
- Кто-то говорил: самое важное - поставить вовремя точку. Это
правильно. Самое важное всегда - чувство меры.
Любое разумное дело можно довести до абсурда. До преступления даже...
Особенно в такое время, когда все в завтрашнем дне...
Хозяйка принесла, поставила еще четвертинку водки, капусты и хлеба.
Апейка сказал, что пить больше не будет; упрекнул Алеся за то, что пьет.
Тот ответил нарочито беззаботно:
- Это не часто.
Они еще много говорили, но больше уже о родных местах, знакомых людях,
вспоминали встречи, пережитое. Меж этими воспоминаниями Апейка по-отцовски
посоветовал написать матери и сестре - успокоить их. О чем ни шла речь,
жило в Апейке, не оставляло его беспокойство за судьбу Алеся: подсказал
ему - написать заявление в ЦК комсомола, попросить пересмотреть его
историю.
- Я написал...
- Не ответили еще?
- Нет...
Алесь проводил его до гостиницы. Из гостиницы Апейка сразу позвонил
Белому, но его не было. Он позвонил еще раз и тоже не застал. Только на
третий раз Апейка услышал голос Белого. Белый отозвался приветливо, но
сказал, что сейчас очень занят и встретиться сможет только через полтора
часа.
Ровно через полтора часа Апейка сидел в комнате Белого.
Белый и тут держался приветливо и просто: без какой бы то ни было
значительности и настороженности и вместе с тем без того гостеприимства,
которым иные руководители показывали свой демократизм и за которым Апейке
чувствовалась неискренность. Он ни разу не прервал рассказа, но Апейка все
время видел, что слушает внимательно и понимает все.
- Я знаю о чистке Гартного, - сказал он Апейке. Сидя все там же, за
столом, сдержанно, деловито пообещал: - Хорошо, я займусь этим делом. Что
смогу, сделаю.
Он записал фамилию, имя, спросил, кому в ЦК комсомола послано письмо.
Апейка заметил, что карандаш в руке держит он твердо и пишет твердо, и
подумал, что он действительно сделает все, что сможет. Белый глянул
спокойно, сосредоточенно, вдруг заговорил неторопливо, веско:
- Тут еще с одним писателем история была. С Михасем Зарецким. Тем,
который написал роман "Стежки-дорожки".
Зарецкий, как говорит ваш поэт, тоже немало напугал. Его крепко
покритиковали. И не только покритиковали. Коекто решил, что ему вообще не
место в партии. Дали такой совет первичной ячейке, где был Зарецкий.