Страница 179 из 233
Приученный всю жизнь терпеть, убежденный, что жизнь - терпенье, он и тут
чувствовал: надо терпеть. Будто присудила судьба: то, что когдато толкало
Ганну к Евхиму, теперь не пускало к ней Василя!
И вот же, будто нарочно: Ганна, ожесточенная, давно не повиновалась
этому закону-обязанности, а Василя он крепко держал, связывал его и
поступки и мысли. Веди хозяйство, горюй, терпи. Любить - не люби. Не
парень...Только почему же так трудно было отрешиться от недозволенйого
этого? "Как же я без нее? Как она?" - все бередило его.
Среди этой переменчивости одна мысль мучила всегда:
ребенок. В те дни сын часто заходился от крика: отчего-то болел
животик. Ошалевшая от детского плача, от страха и отчаяния, Маня вдруг
забилась в припадке гнева:
- Кричи, кричи!.. Чтоб тебя хвороба! Если не унять тебя ничем! Кричи,
кричи! Пока батько твой тешится со всякими! .. Кричи! Может, и он услышит,
что тебе больно! Может, увидит, что не всем так сладко, как ему!.. Кричи,
кричи!
Чтоб ты вытянулся, как ты не вовремя явился, на мою беду!..
Василь чуть не бросился на нее с кулаками. Хотел отнять ребенка, но она
вцепилась в мальчика. Завопила еще громче:
- Не трожь! Иди к етой! Иди! Не дам!
Василь, тоже разъяренный, уже не мог отступить. Неиз"
вестно, чем кончилось бы все, если б не вбежала мать.
Ухватила Василя за локоть, взмолилась:
- Васильке! Сынко! Уступи!..
Он не сразу и неохотно отошел. Стал искать что-то в печурке: сам не
знал что. Краем глаза заметил, что Маня стала качать дитя. Когда малыш
притих, заговорила спокойнее:
- Не плачь!.. Не услышит он!.. Ему лишь бы самому тешиться! -
Напророчила ребенку, стараясь уколоть Василя: - Наплачешься еще,
накричишься! Такого батька имеючи!.. Сиротою походишь! При живом отце!
Пока он будет тешиться!..
Мать перехватила взгляд Василя, дала понять глазами:
не трогай, уважь! Он выбежал во двор, долго топтался в хлеву, под
поветью, - не мог успокоиться, Василь никогда не думал, что может быть к
кому-нибудь такая жалость. Он и раньше не очень пестовал сынка, теперь и
совсем не подходил, будто-не было у него прежнего права; а в душе всегда -
особенно после этой стычки - чувствовал необычную, отзывчивую жалость к
маленькому. С нею почти каждый раз оживало что-то стыдливое, виноватое,
особенно когда случалось встретиться с круглыми, пытливыми глазенками;
когда малыш показывал, улыбаясь, первые зубки...
Как и все нежное, ласковое, Василь скрывал свою жалость. Но Маня хорошо
понимала, чем его можно сильнее задеть. Заявляя, что уйдет к своим,
никогда не забывала сказать, что возьмет сына; не оставит на пагубу.
Всхлипывала над ребенком, тревожила Василя: "Сирота, при живом батьке!"
Таким же непостоянным, как и в мыслях, был Василь в заботах по
хозяйству. Минуты веселости, оживления все чаще сменялись хмурой
медлительностью, даже безразличием. Он часто уже с утра ходил утомленный,
с тяжелой головой, с непривычной слабостью в ногах и руках Тогда переносил
на ток снопы, и молотил, и подметал вяло, как больной. Опустив цеп, вдруг
останавливался, сгорбившись, стоял, будто слушал себя. Бросая цеп, садился
на загородку засторонка, долго понуро сидел. Хоть бы пошевелился.
Не раз подолгу стоял как одеревенелый, когда кормил коня. Стоя около
коня, Василь теперь иной раз не видел, как он тянет голову к сену, как
знакомо прижимает чуткие уши к гриве; не слышал, как он вкусно хрустит
сеном. Не замечал того, что прежде неизменно радовало. Иной раз конь,
удивленный таким невниманием хозяина, переставал жевать, поворачивал
мягкий храп, сочувственно взглядывал влажными глазами, дышал тепло в самое
Василево лицо.
Василь, случалось, оживал, гладил Кончаку шею, но редко становился
веселее. Старчески плелся из хлева.
Словно и не было прежней хватки, напористости, неутомимого трудолюбия.
За все эти дни Василь только раз зашел в новую хату, что, как и до этого,
выставляла голые ребра стропил. Обрешетка с одной стороны так и была
прибита только до половины. Потолок тоже не был закончен:
в проемы меж балками серо обозначалось низкое, мутное небо.
Василь привел Володю. Попробовал работать: отмеривая ореховой палкой,
отрезал с братом несколько досок на потолок. Поставил доски у стены, на
козлы, чтоб можно было доставать сверху. Приказав брату остаться, полез
наверх, начал втаскивать доски. Хотел заложить проем. Руки, все тело плохо
повиновались; подтягивая одну доску, он неловко повернулся, едва
удержался, чтоб не свалиться наземь, - доска, уже высоко поднятая,
выскользнула и полетела вниз.
Ребром торца косо прошла рядом с Володькой, стукнулась о лагу.
- Чуть не по плечу! - отозвался паренек странно весело.
Василь рассердился. Подавляя запоздалый страх за Во
лодьку, бросил неласково:
- А ты не стой там!
- Дак она же не ударила!
- Не стой! - повысил голос Василь.
Он сел, свернул цигарку. Закуривая, угрюмо приказал:
- Иди домой.
- Совсем?
- Сказано.., совсем.
- Больше пилить не будем?
- Иди!
Василь докурил, посидел еще молча, устало, плюнул вдруг злобно и стал
слезать. Больше сюда он уже не заходил.
3
Иногда приходили соседи, знакомые. Первым заглянул Зайчик. Сначала
болтал о чем придется - про жито, про молотьбу; Василь слушал молча, не
смотрел на него: чувствовал, что все это - подход пока, что пришел не ради
этого.
- Сплетничают, - как бы ответил на его мысли Зайчик.
Посоветовал весело: - А ты, братко, не обращай внимания!
Не слушай! Не всегда же оглядываться да слушать всех!.. - Василь глянул
исподлобья: Зайчик, показалось, смотрел добродушно. - Когда ето и пожить,
как не смолоду. Пока хватка да сила молодая!.. Я, братко, - дробно,
по-дружески захихикал, - в свою пору такой же был! Не зевал, где ухватить
можно было! Не зевал! Любил, братко, сладкого мяса отхватить!.. Смак знал
в етом! - Опять захихикал: - Теперь рад бы, дак нечем!
Пососал трубочку, заговорил без смеха, с уважением:
- Ганна, братко, - девка! Ето не то что твоя Маня!
Я, брат, со стороны вижу!.. - Будто рассуждая вслух, поприятельски
похвалил: - А и ты ж приглянулся чем-то! Видишь - жила-жила с етим, с
Корчиком, а не ужилась!
К тебе потянуло!.. Нашла же что-то в тебе, чего у Евхима нет! Чем-то
больше полюбился! И, поживши столько с Корчом, не забыла! И, скажи ты, рук
его не побоялась! Ничего не побоялась, вот баба! Норовистая, с характером!
Бабы, они все, черти, понимают - кто да что. У каждой свой вкус!
А только ж терпят! И вида не подают, что не по нраву!..
А ета ж, твоя, не утерпела! И перед кем, перед Евхимом! Норовистая! ..
Полюбился, значит, крепко! Бьет ее дурень етот по чем попало! Вся в
синяках! А не ползает перед ним, не гнется!.. - Зайчик глянул остро: - Что
ето будет у вас теперь? Сам поп, видать, не разберет. - Василь не скрывал,
что говорить не желает, но Зайчик не отступал: - Что ты ето делать
думаешь? Правда ето, что сойтись сговорились? - Василь так глянул, что
Зайчик будто повинился: - Я - ничего. Я только так - говорят все. Как,
скажи ты, знают, точно!.. Не хочешь говорить - не надо, я разве заставляю
тебя!.. - Пыхнул трубкою и вновь повел свое: - Мелют все, на всех
задворках Как точно знают. А чего ж, если на то пошло - оно можно и
сойтись! Баба не кобыла, сказать, а и он,а ж что-то значит!,.. И без
доброй бабы в хате как не хватает чего-то! Так что и баба стоящая нужна!
Василь почти не смотрел на него и старался не слушать, однако все, что