Страница 176 из 233
эта дорога для них не простая... Я знал, что найдутся деятели, которые
наклеят один из тех ярлыков, что здесь наклеивали, но считал трусостью
поступать вопреки своей партийной совести... Я и дальше буду поступать
так, как подсказывает мне партийная совесть.
Не оглядываясь на выкрики тех, у кого хромает или здравый смысл, или,
может быть, совесть...
- Вы кого имеете в виду? - вспыхнул Галенчик.
- Я сказал все, - взглянул Апейка на Белого.
- Будем голосовать... - Белый встал, как бы давая понять важность
момента, помолчал. - Кто за то, чтобы товарища Апейку Ивана Анисимовича
оставить в партии? - Он сам, первый, поднял руку. За ним поднял руку
Березовский... Двое... Кто - против? Один... Таким образом, большинство -
за...
Едва Белый объявил решение комиссии, не ожидая, пока утихнут
рукоплескания, Галенчик попросил слово:
- Я считаю это решение неправильным. Считаю, что комиссия проявила в
данном случае политическую близорукость и оппортунизм. Я убедился в этом
еще раз, слушая выступление Апеньки, в котором он не только не признал
серьезных политических ошибок, а заявил, что будет так же действовать и
дальше. И в котором он назвал всех, кто идет прямо, трусами и дураками...
Я доложу об этом вышестоящим инстанциям. Для соответствующих выводов.
Он снова окинул взглядом зал, прежде чем сесть. Он был уверен, что еще
не все кончено...
4
Взволнованный, переполненный мыслями, Апейка, будто сквозь туман,
видел, как чистили третьего, Харчева. Полнотелый, широкогрудый -
гимнастерка чуть не трещит на нем, Харчев стоял прямо, по-военному,
говорил коротко, громко, держался очень спокойно. Спокойствие на его
красноватобуром лице, во всей мощной фигуре было и тогда, когда начали
читать записки. Записок было немало, и большей частью - не из приятных.
Что пьет часто, что груб с людьми, что без достаточных оснований
арестовывает людей.
Харчев отвечал:
- Что выпиваю иногда - это правда. Не отказываюсь.
Но никаких нарушений по службе по этой причине не было и не будет. Я
выпиваю в свободное от службы время. Когда бы я ни пил, я никогда не
пропивал памяти. И тем более - совести. Я всегда помню о своих
обязанностях и всегда могу выполнить любое поручение... Я отметаю, как
клевету, - голос его стал тверже, - что я - грубый с людьми. - Он осилил
шум в зале: - Я, конечно, рассусоливать не люблю, но с людьми невиновными
я говорю выдержанно и вежливо.
Я груб с теми, с кем надо быть грубым. Со всякой контрреволюционной
сволочью и спекулянтской нечистью. У меня такая работа... Мне поручено
смотреть за всякой нечистью, охранять от нее советскую власть в районе. И
советский порядок.
И я охраняю. Не церемонясь с теми, кто подкапывается под наш строй. Я
не церемонился и церемониться не буду!
- Ну, а что вы скажете на то, что вас обвиняют в незаконных арестах? -
напомнил Белый.
- Я заявляю, что незаконных арестов не было. Это клевета. Если
понадобится, я готов хоть сегодня дать полный отчет соответствующей
комиссии. За каждый факт ареста, за каждую меру Обо всех мерах я
докладываю в соответствующие органы. Никакого самоуправства я не допускаю.
- Может, потому, что в зале роптали, он добавил упорно: - Все аресты были
потому, что были контрреволюционные действия! И пока они, такие действия,
будут, мы будем принимать необходимые меры...
Гайлис допек Харчева так, что красновато-бурое лицо Харчева стало
багровым. Сначала за выпивку: "Пить на таком посту есть самое большое
преступление!" "Человек, который пьет, не может не потерять совесть! И не
может всегда выполнить любое задание!" Потом - за грубость:
"Товарищ Харчев не верит иной раз не только простой крестьянин, но и
советский актив, партийцам не верит. Сам себе только верит!.. Поэтому у
товарища Харчева есть ошибки!
Незаконные аресты! Ви же незаконно арестовывали гражданку Сорока из
Курени! Ви выпустили скоро, но ви же - арестовали! Почему же ви говорите:
незаконных арестов не было!"
Вслед за Гайлисом выскочил угодливый Зубрич, поддержал Харчева: Харчев
исключительно преданный делу, принципиальный большевик!
Взял под защиту Хар-чева и Башлыков, снова державшийся с уверенностью
хозяина. Заявил, что Харчев работает в тесном контакте с райкомом, никаких
фактов злоупотребления своими правами не допускал. Похвалил Харчева как
члена бюро - принципиального, активного. При обсуждении самых сложных и
важных дел никогда не стоял в стороне, выступал открыто, смело,
по-партийному...
Долго, крикливо объяснял значение работы Харчева Галенчик, - оказалось,
он мог быть и щедрым на похвалы.
Горячо рисовал его облик: облик преданного, строгого, но справедливого
большевика, которому выпала на долю такая трудная и почетная работа.
Апейка видел, как Харчев, посвоему правдивый, не любящий высокопарных
слов, неприязненно морщился, отворачивался от Галенчика...
Вышли на улицу под утро. Небо серело. Было очень холодно: грязь
закаменела. Апейка раза три споткнулся. "Пора уже снегу быть... Не
повредило бы озимым.." Шли вначале рядом несколько человек, потом остались
вдвоем. Харчев, тоже молчавший, вдруг плюнул:
- Ну и гнида ж этот крикун! Хает ли, хвалит ли - блевать хочется ..
Апейка не ответил. Вместе дошли до дома, разошлись каждый на свое
крыльцо. Потому, как быстро открыла дверь жена, Апейка понял, что она не
спала. Может, тоже была на собрании,
- Была? - устало глянул на нее, поужинав.
- Была...
Когда лег, почувствовал, как устал. Почувствовал, какую опасность
пережил. "А что, если бы - не Белый, не Березовский? .. Кто-либо еще...
Вроде Галенчика... Или - без характера... Да и так - все ли еще
кончилось?.. Грозился - в вышестоящие инстанции! Гнида, правда!.."
Припомнилось: "Может ли занимать ответственный советский пост человек,
который связан с кулаками? .." Кто это писал? Мало ли их, мало ли кому он
насолил!.. И ведь тоже - участвовал в чистке! А Гайлис! Гайлис! Упорный
латыш!..
С усилием отогнал мысли. Как бы ни было и что бы ни случилось - надо
работать! Работать, работать!.. Время покажет, кто прав! Правда возьмет
свое!..
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Со стороны посмотреть: обычная жизнь шла в доме. Еще задолго до
рассвета соскальзывала с кровати мать, начинала хлопотать у печи. В
отсветах красного пламени из печи мыла картошку, ссыпала в чугун, наливала
водой. Чистила картошку на оладьи, расторопно, размеренно шаркала по
терке. Дед тоже не спал, долго давился кашлем на печи; спустив ноги, курил
трубку, Думал какую-то извечную свою думу. Накурившись, доставал
подсохшие, затвердевшие лапти, теплые онучи, кряхтя, обувался. Стукали
двери - и дед надолго пропадал во дворе: Василю можно было полежать
немного, когда дед вставал.
Но Василь не залеживался. Не столько забота, как привычка и совесть
подымали - тоже обувался и выходил в студеную утреннюю темень смотреть
хозяйство. Скрипел журавль, плескалась ледяная вода в ведре, дышал теплом
конь, радуясь встрече. Начинал неизменно с коня, потом уже шел в закутки к
корове, к овечкам; поил, подбрасывал сена, соломы. Часто ведро свежей воды
приносил в хату, зачерпывал первый ковшом, плескал на руки, ополаскивал
лицо... Рано, еще впотьмах, будила мать Володю: дорога ждала неблизкая,
пока доберется до тех Олешников, до школы. Когда она трясла его, Володя
чаще только скрючивался да глубже забирался под одеяло. Тогда матери
помогал нетерпеливый и строгий приказ Василя: