Страница 168 из 233
нетерпения. Едва заметила темную фигуру, шедшую со двора, едва узнала, что
он, - дрожь охватила еще сильнее.
- Я уже. боялась! - сказала тихо, откровенно. - Не догадается, думала!..
Он помолчал. Не взял ее руку, не обнял.
- Я и вчера приходил... Думал: может, придешь...
- Нельзя было мне... Сегодня... чуть вырвалась к своим... Насильно,
можно сказать...
- И за мной смотрят: не верят...
Между ними была та же сердечность, что и в прежние встречи. Но прежней
близости, взаимности, странно, уже не было. Вместе с ощущением близости,
непрошеное, неизбежное, чувствовалось еще что-то третье, - стояло меж
цими, не позволяло им быть близкими. Особенно это третье сдерживало Василя
- Ганна это ощущала остро, обиженно.
- Знаю уже... Мачеха сказала... как у тебя было... - говорила она,
стараясь не замечать его сдержанности. - Как Прокоп ушел...
- Ушел... - Василь за тем, что она сказала, угадывал еще вопрос: а как
же с Маней будет? - но не ответил ничего. Не хотел ни говорить, ни думать
об этом. Сам не знал.
То, что стояло меж ними, отдаляло, было неясное, неподвластное им,
тяжелое. Они с минуту молчали, близкие и далекие.
Ганна вдруг попыталась переступить межу, нарочито весело, задиристо
усмехнулась:
- Вот и нечего бояться! Знают все!
Василь не засмеялся.
- Знают ..
- Не так оно страшно, как казалось!..
Василь помолчал. Его молчанье не только не остановило ее, а как бы
придало еще большей решительности - Потерплю еще немного, - сказала она
удивительно легко. - А там!..
Василю казалось: Ганна вот-вот засмеется! Он хмуро поинтересовался:
- Что - там? ..
- Кину все! Пусть оно сгорит! - Как о давно обдуманном, сказала уже без
смеха: - Уйду!
- Куда ето?
- Хоть куда! Куда глаза глядят!
- Скажет же!..
- Решила - и пойду! Только того и свету, что Курени!
Чем пропадать тут век, дак, может, найду что!.. - Она говорила все
горячее, серьезно. - В Мозырь пойду, а то и дальше! Только бы подальше
отсюда! Чтоб,Корчей и духу не било! И не видно, и не слышно!.. - Ганна
вдруг добавила откровенно: - Вот если бы ты был!..
Она не только хотела этого, она будто позвала: так это было сказано.
Василь чувствовал: сказала о нем не вдруг, не случайно, думала об этом;
ему стало хорошо, радостно.
Минуту было ощущение счастливой, большой близости, - в мире было только
его и ее счастье.
- Не бойся! Ничего не бойся! - как бы угадывая его настроение, говорила
она. - Ето только сразу - осмелиться - страшно! А там хорошо будет!
Увидишь!.. Или мы паны какие? На чужом жить приучены с детства? Руки есть,
работать умеем! Не пропадем нигде, увидишь! Что я говорю - не пропадем!
Жить будем, как никто не живет здесь! На зависть всем жить будем! Вдвоем -
дружно, счастливо, как никто! Я ж тебя так люблю! Так любить буду век!
Родный, любимый мой, Василечек!..
Никогда чничьи слова не волновали Василя так, как ее, Ганнц, в тот
вечер-. Никогда никого не любила Ганна так, как его, - в той холодной,
неуютной темени около гумна.
В беде, в отчаянии Василь был для Ганны не просто любимым - был
надеждой, спасением, был той жизнью, к которой она рвалась. И она для
Василя была тем счастьем, которого ему так не хватало всегда.
Ее горячий шепот, ее решимость побеждали всегдашнюю Василеву
рассудительность. Минуту чувствовал удивительную легкость, веселую волю в
себе - будто уже шел вместе...
Все же - больше по привычке - сдержал себя:
- Не так ето просто...
- Просто не просто, а не надо бояться! Ето отважиться - только страшно!
А как отважишься - легче! Страшно только
начать! А там легче будет - увидишь!.. Не век же жить не любя! Если б
любил - другое дело! А если не любя - дак чего бояться!
Чего жалеть тех коров, той хаты! Какой в них толк, если терпишь только
друг друга! Любовь будет - все наживется! И не на горе - на радость! Все
на радбсть будет.
Она вдруг оборвала свой шепот. Порывисто,подалась к нему, обхватила
руками шею, прижалась так, что он почувствовал всю ее - от горячего лба до
сильных ног. Минуту стояли так - словно передать хотела весь свой огонь,
всю отвагу своей души. Оторвалась так же внезапно, сказала тихо:
- Не обязательно сразу решать. Подумай!.. Когда решишь - дай знать.
Последние слова произнесла спокойно, как-то деловито, повернулась
решительно, быстро пошла в темень загуменной дорогой.
Василь постоял немного, подался не спеша ко двору.
- Стоял ли потом у повети, лежал ли на полатях, воспоминания, мысли о
свиданье с Ганной, о том, что она говорила, тяжко ворочались в голове,
бередили душу с небывалой гопречью. Были минуты, когда казалось, он готов
бросить все - пропади оно пропадом! - бросить и идти с нею, с Ганной, за
тем счастьем, что где-то же и вправду, может, есть, может стать их
счастьем! Правду говорила: не жизнь, если не любишь, не век же терпеть, не
любя!
Однако за этим находило другое, холодноватое, рассудочное, и душу давил
камень. Куда он пойдет, как он брюсит все, чем жил все дни, целые годы,
что приобретал с таким упорством - по крупице, по зернышку, таким трудом,
свету белого не видя? Можно было бы не уходить никуда, не бросать ничего,
просто Ганну взять к себе, - но тогда что же от того хозяйства останется:
земля лучшая пропадет, коня отдать надо, за хату век не расплатишься! Да и
о ребенке подумать надо, - как ему, безотцовщине несчастному, быть, живого
отца имеючи! А что без отца будет - понятно: не отдаст же Маня ему
хлопчика, не отдаст! А там - возьмет кто ее с сыном, изведет гад
какой-нибудь ни за что человечка, отцову кровь!..
И сынок - радость его и надежда. И - хозяйство, которое так уже
наладилось было! Конь, земелька, хата! Где ты, когда ты опять все
наживешь!.. Но вслед за этим чувствовал снова объятия Ганны, видел ее
хозяйкой в хате-мечте и снова порывался к ней, жаждал ее! Большие,
непримиримые стремления разрывали Василеву душу!..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Чистка происходила в Нардоме. Народу было полно. Люди сидели на
скамьях, стояли вдоль стен, толпились позади у дверей.
Две лампы, что висели над столом президиума и под брусом посреди
потолка, бросали два светлых круга - в одном из них был стол под красной
тканью, за которым сидел президиум, а в другом - десятка полтора рядов
тех, что слушали. Всю остальную часть зала скрывал полумрак; только
присмотревшись, можно было со сцены видеть чубы, лысины, бороды, платки.
Хоть председатель, вглядываясь в зал, не раз стучал ладонью по столу,
призывал сидеть тихо, не перебивать, разговаривали много и перебивали;
хоть просил не курить - курили.
За столом было трое: комиссия по чистке. Посередине сидел председатель
комиссии Белый, работник партколлегии ЦК партии Белоруссии, коммунист с
февраля 1917 года, приземистый, щупловатый, немолодой уже, с зачесанными
назад, седыми волосами, спокойный в разговоре и в манере держать себя. По
обе стороны председателя были члены комиссии: очень подвижной и очень
худой, с копной черных волос, Галенчик, профсоюзный деятель из Минска,
бывший мастер по выработке хромовой кожи, и широкоплечий, тяжеловатый с
виду Березовский - железнодорожник. Оба члена комиссии первое время под
взглядами стольких глаз чувствовали себя возбужденно: Березовскому,
казалось, было неудобно, он почти не смотрел в зал и словно не знал, куда
положить руки; Галенчик же от внимания такого множества людей был полон
желания действовать, держался очень уверенно, не знал, куда девать