Страница 166 из 233
кроткие, не по возрасту задумчивые. Эта задумчивость как-то особенно
заметна была в подростке, была как признак того, что человек смотрел на
мир серьезно, по-взрослому рассудительно...
- Дед, - сказал он, колыхаясь вместе с телегой на ямках и кочках, - а у
Желудка, учителя, ульи как хатки. И - прямо на земле стоят, в садике...
- В колодах им лучше. Затишней. Не так беспокойно...
Володя, правивший конем, объехал яму, помолчал, подумал о чем-то своем,
тихо спросил:
- Они очень беспокойные? Больше, чем люди?
- Больше!.. - Глаза деда блеснули живо, весело. - Еще какие
беспокойные! Они хоть маленькие, а между тем чуткие - страх! Деликатная
тварь! Все чует! Любишь или нет, весел или невесел! Все сразу!
Володя не сказал ничего, только задумчиво поглядывал из-под раскисшего,
похожего на собачье ухо козырька. Дед помолчал немного, сказал довольный:
- Етот год пчелам зима нестрашная будет. В колодах теплынь, что в
доброй хате! Пусть им хоть какой холод - бояться нечего! И еды, тем часом;
хватит! До самого лета меду оставил тот раз!..
Ехали уже к последнему - седьмому - улью, когда на дороге попался
Андрей Рудой, который также куда-то направлялся на телеге. Хотели
разъехаться, но Рудой остановил коня, соскочил, окликнул деда. Подошел,
спросил, давно ли в поле.
- Вы ж, следовательно, и не знаете, что у вас учинилось! - сказал, явно
радуясь тому, что представился случай сообщить.
Дед бросил взгляд из-под белых бровей:
- Что, тем часом, учинилось? ч _
- Учинилася, Денис Игнатович, у вас, та-скать, особенная происшествия! -
Рудой затянулся самокруткой, пустил носом деликатный дымок. -
Происшествия, та-скать, на весь сельский масштаб! Все село гудит: раскол в
семье Дятлов! - Он перехватил нетерпеливое движение деда и сказал: - Жаня
уходит к своим. А Василь - есть сведения - берет Ганну Чернушкову!
- Как ето - берет?..
- Та-скать, сговорилися тайно!
Дед сразу взял у Володи вожжи и, не говоря больше ни слова, повернул в
Курени.
Володя видел, что новость, услышанная от Рудого, очень встревожила
деда: про пчел даже сразу забыл! Володька ж сначала воспринял весть со
взрослой и спокойной рассудительностью: уходит Маня, ну и пусть уходит! Он
будто увидел, как она идет по улице, толстая, медлительная, подумал
просто: Василь все равно не любит ее, если с Ганной жить хочет! А так и
Василю хорошо будет, и Ганне, и Мане, - а то что ей за интерес с Василем,
если ему другая больше нравится! Она и так сколько наплакалась оттого, что
он .вечно хмурый, недовольный. Теперь хоть поживет тихо, у своих!.. И ей
хорошо будет, и Василю с Ганной. Он тут же с тревогой подумал: а с кем же
теперь останется мальчик - с Василем или с Маней? - и почувствовал, что
жизнь снова напомнила о своей сложности. Он решил все же, что и этот узел
распутать можно так, чтоб всем хорошо было: пусть живет немного у одних,
немного - у других, ему так еще лучше будет! Вместе с этими заботами
Володю вдруг осенила радость: они теперь с Хведькой - родня! Ганна же -
Хведькина сестра!
Эта радость и жила в нем большей частью, когда он ехал с дедом к селу.
Ему очень не терпелось скорее повидаться, поделиться большой новостью с
приятелем, - Хведька ж, может, еще ничего и не знает! Когда ехал по улице,
так и ловил взглядом, не видно ли знакомой фигурки, так и тянуло
соскочить, кинуться искать! Так жаль было, что Хведька, может, в Олешниках
на уроках еще!..
Подумал: зайдет на минутку, услышит сам своими ушами все, тогда побежит
искать, а если Хведька на уроках, - побежит к гребле навстречу! Но когда
въехал во двор, увидел печальную мать, когда вошел в хату, увидел
заплаканное, несчастное Манино лицо - почувствовал, что радость враз
вытекла, как вода из ладони меж пальцев. Очень жалко стало Маню: не рада
она, вон как горюет! И мать - будто покойник в хате!
Хотел даже сразу уйти из хаты, но мать заметила, позвала, дала поесть.
Оттого что Маня сидела на полатях над люлькой и всхлипывала, еда в
горло не лезла. Похлебал борща так, для приличия, чтоб мать не говорила
ничего, поскорее вылез из-за стола, вышел во двор. Отойдя от двора,
остановился на улице, полный больших, тяжелых противоречий.
Было так жалко Маню и мать, что идти к Хведьке уже не хотелось. Он и не
пошел к Чернушкам, подался на выгон, с выгона - к болоту, но от зарослей
повернул назад, побрел загуменной дорогой. Шел - сам не знал куда. Не
знал, что делать. Человек был совсем сбит с толку.
Постоял на своем пригуменье, забрался в гумно, зарылся в солому. Сидел
тихо, молча, с каким-то успокоением ощущал, как пахнет житной соломой,
холодной глиной тока, старым деревом. Под стрехою вертелись, чирикали
воробьи, и это знакомое чириканье тоже как бы успокаивало. Однако сидеть
вскоре надоело. Когда вновь вышел на свет, на пригуменье, изо всех дружков
вспомнил одного Хведьку. Именно Хведьки не хватало теперь ему. Один
Хведька нужен был.
Все ж пошел на Чернушкин двор без прежней непринужденности, с
непривычной тревогой и осторожностью, как бы чего-то боялся. Совсем
оробел, когда вдруг увидел не коголибо другого, а Хведькину мать, когда
она так глянула, что чуть не бросился бежать. Хведьки не было, и Володька
тоскливо поплелся на выгон, потом - в заросли. Человек все не находил себе
места, жил единственно тем, что выглядывал, не видно ли ребят на дороге,
не возвращаются ли из школы.
Вскоре ему надоело всматриваться в даль, подался навстречу, дошел до
цагельни. Только когда увидел на гребле гурьбу малышей, остановился,
терпеливо и хмуро подождал.
Хмурый подошел и к Хведьке, молча потащился рядом, среди мальчиков и
девочек в свитках, в жакетиках, с сумочками, - один понурый, серьезный в
дурашливой, говорливой гурьбе. Уже возле села отвел Хведьку в сторонку,
сказал со взрослой сдержанностью:
- Знаешь, мы с тобой, может, будем свояками.
Хведька шмыгнул красным, с чернильным пятном носом.
- Почему ето?
- Василь прогоняет Маню. Ганну вашу хочет взять за жену.
Хведька только посмотрел озабоченрю:
- А как же Евхим ее?
- Евхима она, может быть, кинет.
- Вот хорошо! - сказал Хведька.
Володя как бы спрашивал совета, помощи, признался невесело:
- Хорошо-то хорошо, да она не хочет, Маня! Плачет!
- Ну и пусть плачет! - просто решил Хведька.
Володю не очень утешило это решение, но ему вое же стало спокойнее.
Вдруг нахлынула большая нежность к Хведьке. Оба любили друг друга в эту
минуту как никогда нежно, крепко. Счастливые, близкие как никогда шли в
село:
родные уже, можно сказать, люди!
Когда Хведька пошел в хату, бросить сумку с букварем и тетрадью,
поесть, Володька остался ожидать на выгоне.
Боялся, что мать задержит дружка, не пустит, но Хведька скоро прибежал.
Вдвоем, очень обрадованные неожиданному своему родству, бродили по
зарослям, по загуменьям, пока не разлучила холодная темень.
Дома ж, когда Володька залез под одеяло, едва уловил Манины вздохи да
всхлипы, недавняя радость опять растаяла. Снова стало очень грустно, душу
переполнила жалость.
Как-никак жаль ее очень, Маню! Сочувствуя ей всей душой, желая помочь,
Володька подумал рассудительно: а почему бы не сделать так, чтоб и она,
Маня, не уходила из их хаты никуда и Ганна чтоб жила тут с Василем? Если
уж им обеим с Василем быть хочется. Вслед за этим подумал:
почему обязательно у каждого по одной жене? Вздохнул украдкой: кормить,
наверно, двоих - не прокормишь!..
Почти тогда же, когда ушел со двора Володька, дед Денис, смиренно и