Страница 155 из 233
- Вот, поехал учиться, - сказала вдруг с сожалением мать. - В люди
захотел выйти! - Высказала, видно уж не в первый раз, наболевшее: -
Выучился!
Апейка почувствовал в этом упрек себе: он был тем, кто уговаривал ее,
чтоб не держала дома, отпустила в люди сына. Не выдержала, с беспощадной
суровостью осудила себя, его, Апейку:
- Как чуяло сердце!.. Сидел бы дома тихо!.. Бедный - да без горя!
Апейка не стал перечить ей. Знал, что спорить бесполезно: не докажет
теперь ничего. Больше всего не мог спорить потому, что видел ее глаза;
этот взгляд запомнился ему навсегда: усталые, выцветшие от времени, от
полевого ветра и солнца, почти уже бесцветные глаза ее были на удивление
прозрачны, как бы светились изнутри. Может, потому, что в них еще стояли
слезы, что они так светились, Апейка не только ощутил, а воочию увидел
такое безмерное страдание, такое горе и такую тревогу, что почувствовал
себя виноватым. Будто сам был виноват перед нею. "Пусть бы сидел тихо
дома!.." Невольно отвел взгляд: заметил, как пристально, остро смотрела ее
дочь.
Чем он мог помочь им? Из всего, что надо было сделать, он мог пока
одно: успокоить ИХ) хоть немного обнадежить. Он мог это и знал, что это
надо сделать. Прежде всего.
- Ерунда какая-то, - сказал он как можно спокойнее.
С безразличным видом свернул, отложил газету. - Ерунда.
Написал кто-то, - может, по злобе.
- По злобе, конечно, по злобе! - ухватилась за это, просияла мать.
Потрескавшимися, крючковатыми пальцами стала торопливо вытирать
повеселевшие глаза.
- Дак же пишут - обсуждал" на собрании!.. - не успокаивалась сестра.
Смотрела все так же остро, недоверчиво.
- Ну и что - что обсуждали? Все могло зависеть от .того, как доложили.
Как показали то, что было. Неверно показали, не разобрались...
- Исключили ж, пишут, из комсомольцев! Из университета хочут!
"Эх, ты!" - подумал недовольно Апейка. Однако заговорил спокойно,
сдержанно: все время, не глядя, видел внимательный взгляд матери.
- Могли и исключить! Не разобравшись, под горячую руку! Поддавшись
тому, кто наговорил по злобе!.. Все может быть!.. Успокоятся, разберутся,
переменят все!
- Переменят?
- Обязательно.
- По злобе, по злобе, Нина! - поддержала Апейку мать. - Ето правда, по
злобе! По правде такого и подумать никто не мог. По злобе! - Взглянула
удивленно, озабоченно: - Только ж кто ето на его так взъелся? И за что?
Ето ж надо - съесть готов! Набрехал такого, что страх слухать!
На хлопца, который век птенца не обидел! Не то что человека! .. - Она
смотрела на Апейку, искала в нем согласия; и он соглашался, поддерживал
ее. - Говорят: заступился за кого-то! За поганого бога какого-то!.. Теперь
все боги погаными стали!.. Слова не скажи доброго!.. А он и заступился! ..
Слово, может, только сказал, дак етот нелюдь и взъелся! Наплел такое на
человека!.. По злобе! Конечно, по злобе все!.. Дак, говоришь, вернут все
ему?
- Должны вернуть. А как же иначе?
- Если ж бы так было. Дай божечко!
Нина молчала: было видно, не успокаивалась. Уже не столько для матери,
сколько для нее сказал:
- Скоро поеду в Минск. На сессию ЦИК. Зайду, сам разберусь во всем. -
Дав, понять, что с этим кончено, что говорить больше не о чем,
поинтересовался: - А как там дома? С хлебом, с картошкой?
- Да картошки хватит. И с хлебом перебьемся как-нибудь. - Мать снова
вспомнила: - Как чуяло сердце, когда уезжал! Как знало! Не так себе
болело!.. Сидел бы пусть дома, тихо...
- Все будет хорошо, Марья Матвеевна!.. Так, говорите, хлеба хватит?
3
Апейка до конца держался спокойно, рассудительно. Не выдал тревоги или
неуверенности и тогда, когда проводил на крыльцо, простился. Только
вернувшись в кабинет, остановился посредине, уже не таясь в тяжком
раздумье: что там произошло?
Он забыл, что собрался было идти; устало сел на край стола и сидел в
сумраке, не шевелясь, думая об одном: что там случилось? Все, что он
прочел, было таким неожиданным, так не вязалось с тем, что он знал о парне
до сих пор, что и теперь никак не мог поверить прочитанному, не оставляла
мысль о каком-то непонятном недоразумении или несправедливости. Вместе с
тем мысль его уже беспокойно доискивалась причины того, что могло привести
к злополучному собранию, ко всему, что было там на собрании, к туманной и
страшной статье в газете. Что в этой статье правда и что - неправда?
Сколько ее, правды, и какая она?
Тревожась, он стал перебирать в памяти то, что знал до сих пор о нем,
еще давно ли, казалось, таком ясном, понятном парне. В памяти ожило
полузабытое: каким знал Алеся вначале. Диковатый, болезненный мальчик,
ничем особенным не бросался в глаза. Был разве что скрытен, как немногие,
и, если не знал чего-либо, очень уж терялся, краснел. Хорошо помнится -
очень удивился, когда вдруг попалось на глаза первое его стихотворение под
обложкой исписанной тетради. Стихотворение было, и теперь помнится, про
поле, про метель, про одинокую, покривившуюся хатку в поле.
Удивительно не забывались строчки из него: "В поле холодном, под
вьюгами дикими малая хатка стоит. В даль бесконечную окнами тихими век
боязливо дрожит..." В хате на печи жались один к одному, мерзли дети: отец
поехал в лес, мать пошла куда-то - теперь уже не помнилось куда. Плохо
детям одним, холодным и голодным, - жалел их автор; но и покривившуюся
хатку и стихотворение согревала надежда, что беда не вечна: отец
воротится, печка затопится, мама их будет кормить! Не очень складное, не
очень оригинальное стихотворение. Вспомнил, как сидели вдвоем после
занятий - попросил остаться "поэта"; еще не совсем веря, всмотрелся,
спросил про стихотворение: "Сам написал?" Алесь отшатнулся, будто его
хотели ударить. Глянул испуганно. Готов был каждый миг броситься бежать.
Вспыхнул, словно его уличили в чем-то постыдном. Не подымал головы,
стриженой, с коротенькими мягкими волосами, с чернильным пятном возле уха.
Когда похвалил: "А знаешь, стихотворение хорошее! Правда - хорошее!" - тот
только ниже опустил голову. "Это - не одно? Не одно, правда? Много у тебя
их? .." - не хотел отступаться от него, но тогда так и не добился ничего:
парень уставился глазами куда-то под парту и молчал. Уже когда он,
учитель, разрешил идти, парень у порога задержался, выдавил жалобно: "Не
говорите никому!"
Молчалив был почти всегда, углублен в себя И самолюбив был. Да еще -
упрямство необычное во взгляде Правда, все это приобрело какое-то значение
после того, как открылся со стихотворением уголок затаенной души. Если бы
не это, можно было бы считать: во всем такой же, как другие. Не лучше и не
хуже; свой среди своих. Дитя болотной бедности и дикости.
Будто вновь увидел село Алеся, Буду, - горстку хат среди хмурого леса.
В трухлявой и тесной его хате голова чуть не касалась потолка, побеленных
балок; в трех крохотных гнилых оконцах не одна дыра была заткнута
тряпками. Сев впервые на осиновую лавку у окна, он, помнится, осмотрелся с
волнением: вспомнил то, первое стихотворение - тут воочию было видно, что
родило искренние, печальные строки. Отца у Алеся не было: отец давно был
зарыт на военном поле; мать не то в шутку, не то серьезно говорила о сыне:
"мужчина мой", "хозяин наш". "Хозяин" тогда сидел у полатей, насупясь,
уставясь в землю, и не возражал...
От хаты этой до школы было ни мало ни много - километров семь, почти