Левая рука Бога

Вот так дела! Что Федя с Машей встречаются, Денис понял в первую неделю, как оказался в суджукском гимнасии. Но что они так проводят время? Местный ПОРБ явно мышей не ловит, в Москве такое заведение давно бы прикрыли. А им бы впаяли по желтой метке в личное дело.

Или Феде с Машей закон не писан?

Он поднялся на тротуар, с любопытством двинулся ко входу.

В проеме тут же возник охранник. Здоровый, как самоходный ямокопатель.

– По приглашениям вход, – сказал охранник. – На коньках нельзя.

Глаза у него были сонные и смотрел он сквозь Дениса.

– Да не особо и хотелось, – пожал плечами Денис и откатил.

Рядом остановилась машина, стекло отползло вниз. Парней с числовыми сигаретами как ветром сдуло.

– Нарушаем, молодой человек?

Во рту у Дениса пересохло. На двери машины красовался знак Краснодарского края и желто-черная лента понизу с девизом «За веру и отечество». Казачий разъезд.

– Да я только вышел…

– Десятый час, – сказал человек в папахе. – Дома надо быть.

– Да бери его и поедем, – лениво сказал водитель. – Совсем молодежь расслабилась.

– Запретный час для кого введен, юноша? Если нет семнадцати, то с девяти вечера на улице без сопровождающих появляться нельзя. И где сопровождающий?

– Я из Москвы недавно приехал, – сказал Денис. – У нас запрет с десяти.

– А здесь Суджук. Ладно, школьный пропуск есть? Взыскание тебе запишем, на первый раз.

Денис радостно полез в карман, взыскание – это мелочь, это не страшно.

Пропуска не было. Пропуск в гимнасий «Зарница», с отчетливой тоской вспомнил Денис, покоился в наружном кармане наплечной сумки, которая осталась висеть дома на крючке в прихожей.

– Что, нет пропуска? – сочувственно спросил казак и кивнул на заднее сиденье. – Ну что, снимай свои ходули, скатаемся в отделение.

Денис похолодел. Казаки его сыскарям сдадут, а те бумагу в ПОРБ отправят. Как пить дать влепят ему взыскание в личное дело. А он уже два схватил этим летом за катания в неуставных местах. Три взыскания за год, это желтая отметка в дело. Ну молодец, Денис!

– Понял, – Денис изобразил полную покорность судьбе, присел на колени, взялся за застежки коньков. И едва казак отвел взгляд, рванул вверх по улице.

Машина с визгом развернулась, позади заорало, закрякало вопило. На пешеходном переходе Денис резко взял влево, перепрыгнул через невысокий каменный бортик и нырнул в темный парк.

Машина ткнулась носом в заградительные столбики, остановилась.

– Твою мать! – сказал урядник. – Нет, ты видел, Вась? Это вообще как? И ведь не голь какая-то, с виду рядный хлопец, а туда же.

– Таких коньков в Суджуке мало, найдем, – флегматично сказал водитель.

– Нужно мне бегать за этим прыгуном, – урядник пролистывал на светоплате записи наблюдения встроенной камеры. – Ага, вот он, пять минут назад. Попался, стервец. Все, прогоним по хранилищу ПОРБ, и сам к нам придет, красавец.

За бортиком была земля, он пропахал борозду, прежде чем выбрался на дорожку. Рванул в темноту, прочь от входа, и остановился только где-то в глубине пустого парка. За ним не гнались.

Денис сел на скамейку, вытер липкие ладони о футболку. Сердце колотилось.

Повезло. Оторвался. Если бы поймали… Желтая отметка в личном деле – это ты в очереди на понижение жизненного разряда, запрет на учебу в вузе и исключение из гимнасия. Твой потолок – училище. Все занятия важны, все занятия почетны, вспомнился ему детсадовский стишок. Ну да, только за высшее образование надбавка идет, а водитель или рабочий на стройке получает в три раза меньше, чем работник частной казны или младший смотритель на светлостанции.

Хуже только красная отметка «неблагонадежен» – поражение в гражданских правах, запрет занимать руководящие должности, ежегодная проверка в Сыскном приказе, ограничение по занятиям. Тут уж только ледорезом в Арктику устраиваться, туда берут всех. Только возвращаются не все.

Денис выдохнул. Пронесло. Он медленно покатил по парку, на свет далеких светильников. В Москве бы не ушел, там точки наблюдения на каждом шагу.

Серая плитка в оранжевом свете светильников казалась ярче, черные тени сосен пересекали ее, дробили и казались чернее, чем они есть.

Когда он вернулся, отец уже спал.

Глава пятая

Учебное платье здесь было почти такое же, как в Москве – белый верх, синий низ, платок-нашейник, штаны, рубашки и верхние куртки. У девушек – синие же юбки до колена, строгие блузки. Знак гимнасия вышит толстой белой нитью: большой кругомер с книгой в круге, а под ним – изображение вспышки. Денис в своем московском платье казался несколько темнее одноклассников. А так их гимнасий ничем от суджукского не отличается. Школа первого уровня, сразу видно. Оснащена от подвала до потолка, сетка по всей школе протянута, у каждого ученика светоплат на столе. Правда, вместо учебных залов – классы, но это потому, что старое здание.

И дольщики здесь тоже есть. Они везде есть – основа справедливости нашей страны требует, чтобы право на образование было у всех вне зависимости от жизненного разряда.

Правда, в гимнасии сети «Новая заря» все-таки брали иначе. Мало того что всем первоклашкам надо было сдавать вступительные испытания, неважно, получает ли семья долю обеспечения или проходит по первому разряду, так еще и в конце каждого года в каждом классе проводились итоговые испытания. За все время обучения отсеивалось восемь десятых всех учеников, иной год и вовсе старших классов не было – все провалились.

Денис с первого взгляда мог сказать, кто в классе дольщик, и никакое казенное платье этого не скроет. Это как радиация, которая проступает из-под кожи. Как кто держится, как разговаривает, кто как на кого смотрит – кто прямо, с усмешкой в лицо, кто мимо, в потолок или угол, а с кем вообще не общаются, будто его и нет. Ноль, пустота, которая зря занимает место в классе. Даже у них в гимнасиях это чувствуется, хотя с первого класса им вдалбливают – в стенах гимнасия вы братья и сестры, нет родства священней гимнасического.

Взять хоть Улиту Козак. Девчонка со здоровенной косой. Волосы у нее красивые, сильные, яркие, а больше ничего и нельзя было запомнить – худая, как спичка, какая-то проваленная в себя, острый нос, серые глаза, уродливые здоровенные очки – кто носит сейчас очки? Иди в лечебницу, встань на очередь, сделай родовую пробу, подберут тебе капли, прокапаешь курс родового исправления, и все – как рукой снимет близорукость. Не хочешь изменять собственный телесный род, можно же поставить линзы. Но очки, да еще такие страшные? И кто она, если не дольщица?

Впрочем, Улита – особый случай, у нее папа священник, благочинный Суджукского благоначалия, а церковь наша не одобряет изменение телесного рода, даже самое малое. В НоРС и все родоизмененные продукты запрещены, ибо не человеческого ума это дело – природу перекраивать. Но разницу в разрядах ловишь сразу, как заходишь в класс, пусть для взрослых в этом платье они на одно лицо, все, как на подбор, как из сказки Пушкина, под одеждой все разные. Через пять минут все ясно, и с ним тоже ясно – как он зашел, как он посмотрел на них, как он сел.

Для недогадливых есть подсказки – например, гибкая полоска яблочного голосника на запястье. Отцу с Заката привезли, вещь подлинная, а не китайский втородел. У отца связи были, как-никак помощник главного смотрителя Талдомской ядерной станции, которая отвечала за питание Срединных губерний Российской земли.

Или вот рыжая Катя Локотькова. Тоже ведь из «защищаемых слоев населения». Стиранное-перестиранное учебное платье, сумка с какими-то дикими самодельными самоцветами размером с кулак, сережки-пуговки – максимум, что позволяли из украшений школьные правила, – из дешевого серебра. А вот у Маши Шевелевой в соседнем ряду явно платина с бриллиантами в ушах сверкает.