Перед бурей

небу, бросая красные отсветы кругом. Тигровый рык вновь

прорезает воздух, но уже слабее, чем раньше. Еще и еще.

Но слышно, что звуки не приближаются, а удаляются.

Тигр увидал огни. Тигр уходит в камыши. Встревоженный

лагерь понемногу успокаивается и затихает...

Или еще. Дневка в Сергиополе. Нашу партию встречает

начальник местной команды штабс-капитан Крутиков. О н —

высокий блондин с голубыми глазами. На вид ему лет сорок.

Крутиков держится прямо, по-военному, движения его

точны и энергичны. Но на лице, как-то не совсем гармо

нируя с внешностью и выправкой, лежит печать мысли и

раздумья. Крутиков имеет репутацию хорошего офицера,

но Крутиков не совсем обычный офицер.

Вечером Крутиков приглашает к себе в гости началь

ника нашей партии и моего отца. С отцом, конечно, иду

и я. Крутиков живет на окраине городка, в небольшом

деревянном доме, со всех сторон окруженном прекрасным

садом с полуюжной растительностью. Дом чистый, крепкий,

уютный, и от всего его вида, от всей его атмосферы несет

какой-то странной и непонятной в этих диких местах ин

теллигентностью. Сразу после ужина начальник нашей

партии исчезает, отговорившись какими-то неотложными

делами, а мы с отцом остаемся в гостях. Слегка выпив

ший, Крутиков становится откровеннее и разговорчивее.

Он приглашает нас из столовой в свой кабинет. Отец, вой

дя в кабинет, вдруг останавливается в сильном изумлении.

Действительно, картина не совсем обычная для квартиры

скромного штабс-капитана той эпохи, да еще в обстановке

далекого сибирского захолустья: все стены кабинета густо

заставлены книгами — большими и малыми, толстыми и

тонкими, в красивых переплетах и в простой бумажной

обложке.

— Какая у вас большая библиотека! — невольно выры

вается у отца.

61

— Да, кое-что есть, — с какой-то скромной гордостью

откликается Крутиков и затем, точно извиняясь, прибав

ляет: — Это, знаете, моя страсть... Книги... Сгустки чело

веческой мысли... Что может быть прекраснее и поучи

тельнее этого?

Библиотека сразу располагает к Крутикову моего отца,

который тоже любит книги и тоже интересуется работой

человеческой мысли. Беседа быстро переходит на более

интимные, дружеские тона. Оказывается, Крутиков — воен

ный историк, конечно, любитель-историк, но знающий, на

читанный, с твердыми взглядами и красочными оценками.

Он много говорит о прошлом России, об ее вековой борьбе

за существование, об ее все выносящем народе и об ее ве

ликих полководцах. Особенно часто он упоминает Суворо

ва — имя, которое я до того не слыхал. О Суворове Кру

тиков говорит с величайшим уважением, с восторгом,

с упоением. Отец во многом соглашается с Крутиковым,

но под конец со вздохом замечает:

— Да, Суворов, конечно, великий человек и великий

русский патриот. Но где они, Суворовы, сейчас? Что-то не

видно.

Крутиков тоже вздыхает, но потом гордо вскидывает

голову и тоном глубокого убеждения восклицает:

— Пусть Суворовых сейчас нет — они будут! Они

должны быть! Народ, который сто лет назад родил Суво

рова, не может оскудеть.

И з а т е м , спустя мгновение, Крутиков прибавляет уже

совсем другим, каким-то поблекшим и увядшим голосом:

— Если бы вы знали, доктор, как тошно мне иногда

бывает смотреть на все окружающее!.. На моих коллег-

офицеров, на наши порядки, на всю нашу нынешнюю во

енную систему... Я чувствую: не то, не то!.. Не то делает

ся, что нужно для создания Суворовых. А чем я могу по

мочь? Я, жалкий штабс-капитан, начальник воинской

команды в Сергиополе?

Много лет спустя, вспоминая о встрече с Крутиковым,

я невольно поражался, как этот скромный армейский офи

цер, заброшенный в медвежий угол, вдали от жизни и

культуры, так пророчески предчувствовал неизбежность той

трагедии, которая двенадцать лет спустя разыгралась на

полях Манчжурии.

Или еще одно, последнее воспоминание. Мы уже в

Верном. Партия новобранцев сдана местному начальству,

62

и отец стал свободным человеком. Больше никаких забот

у него нет. Верный — изумительно красивое место. Он ле

жит у самого подножья высокого, увенчанного вечными

снегами Александровского хребта. Его белые домики - то

нут в богатой южной зелени. Весь городок похож на

большой цветущий сад, орошаемый шумными и веселыми

горными водами.

Отец свел знакомство с врачами и офицерами местного

гарнизона. Небольшая компания альпинистов приглашает

его принять участие в восхождении на высшую точку

Александровского хребта. Предложение заманчивое, но

как быть со мной? Ведь предстоит подъем на шестнадцать

тысяч футов! Отец колеблется и сначала решает оставить

меня внизу. Я в полном отчаянии и негодовании. Я беше

но сопротивляюсь. Я клянусь и божусь, что ни в чем не

уступлю взрослым, что никто не услышит от меня в пути

ни одной жалобы. Отец, в конце концов, смягчается и, к

моему несказанному восторгу, решает взять меня с собой.

И вот мы в пути. Тяжело нагруженные разным «аль

пийским снаряжением» местной работы, мы медленно ка

рабкаемся верхом по крутым склонам хребта. Что ни шаг,

то смертельная опасность: узкие тропинки, бездонные про

пасти, отвесные скалы, исполинские, в несколько обхва

тов, деревья, перевитые южными лианами. Нижние склоны

хребта покрыты поясом густых девственных лесов, напол

ненных дикими зверями и ядовитыми змеями. То и дело

воздух оглашается какими-то странными и зловещими

криками, какой-то подозрительный шорох раздается за не

проницаемой сеткой вьющихся растений. То и дело нашей

маленькой кавалькаде приходится останавливаться, и про

водники начинают прорубать топорами дорогу через чащу

кустарников и лиан. Закинув голову, смотришь вверх на

деревья — вершины их уходят далеко в небо. Они так вы

соки и так могуч их ствол, что его не берут ни пилы, ни

топоры. Их можно только взрывать. Местные жители имен

но так и делают, сбрасывая с утеса на утес обломки взо

рванных деревьев, пока, наконец, израненные и размельчен

ные, они не докатятся силой своей тяжести до располо

женных у подножья селений.

Но вот пройдены леса. Пошли альпийские луга с пест

рыми, красивыми цветами. Ставим походные палатки и

располагаемся на ночлег. Варим на костре чай, жарим

баранину и на несколько коротких часов засыпаем до

63

рассвета. С зарей трогаемся в дальнейший путь. Но теперь

мы перестраиваемся. Кони остаются здесь, на высоте ше

сти тысяч футов, и будут дожидаться нашего возвраще

ния. Дальше им нет пути. Мы все нагружаемся «рукзака¬

ми» (конечно, местного происхождения), веревками, пал

ками, топориками и всяким иным горным оборудованием.

Теперь перед нами самая трудная часть подъема. В тече

ние долгих часов, под руководством двух опытных про

водников, мы медленно ползем все вверх и выше. Камни,

расщелины, кручи. Кручи, расщелины, камни. Бешено

мчатся вспененные горные потоки. Мрачно зияют тем

ные пасти бездонных провалов. Гудит ветер. Клубятся

сырые туманы облаков. С каждым шагом вперед все труд

нее дышать, все больше усталость. Но мы идем, идем,

цепляясь за утесы, повисая над пропастями, перепрыгивая

через расщелины. Отец подходит ко мне и немножко лу

каво спрашивает:

— Ну что, не жалеешь, что пошел?

Я смертельно устал, мне больше всего на свете хочется

упасть на землю, не итти, не двигаться и лежать, лежать