Страница 79 из 125
Лет десять балбесу. Пора, казалось бы, чуть остепениться. В десять лет Омар уже читал «Геометрию» Эвклида. И тайно любил цыганку Голе-Мохтар. А этот, хилый, долгоногий... он в свои десять умом не старше пятилетнего малыша.
Мальчишка запрокинул голову, страстно сомкнул глаза и в экстазе паскудства грохнул железкой о медный таз.
…И тотчас над воротами, сухо трепеща желтыми перьями, с яростным ревом взмыл огромный, глазастый, в черных узорах дракон. Весь судорожно извиваясь, зловеще помахивая длинным пестрым хвостом, он грозно навис над обомлевшими шутниками - и, утробно рявкнув, рыгнул в них из широкой зубастой пасти огнем и зловонным дымом.
- Уходи через сад, там в ограде пролом. - Омар сунул китайцу деньги. - Укройся в караван-сарае. На базар не выходи, пока здесь все не уладится...
С одним из милых шалунишек приключилось заикание, с другим - недержание: он чуть ли не на каждом шагу пачкал штанишки. У третьего - корчи, у четвертого - еще что-то. Бесчеловечно, конечно.
«Эх, учитель! - ругал себя Омар. - Лучше б собрать их всех и вместе с ними и с китайцем склеить это бумажное диво. Может, и утряслись бы отношения? Но... вражда зашла слишком далеко, я был обозлен до крайности. И как их соберешь? Разве папаши и мамаши им разрешат якшаться с человеком, который не ходит в мечеть? Они ореховый пень способны обозлить. Так, что треснет без железного клина и кувалды». И - с неизбывной горечью:
- Боже! На что я трачу свой ум, душевные силы...
Соседи, потрясая палками, сбежались к Омару. Теперь сбежались...
- Колдун! Злодей! Ты напустил порчу на наших детей. Где твое чудовище?
- Какое чудовище? - «Господин Зачем», как они его прозвали, пнул груду ярко раскрашенной бумаги, из которой торчали бамбуковые прутья, свисали длинные ленты. - Это? Всего лишь безобидный воздушный змей. Я, видите ли, хотел позабавить ваших детишек, - ведь скучно, не жалея себя и других, с утра до вечера стучать в медные лохани. Не так ли? Или вы, может быть, скажете, что ничего такого не слыхали?
Базар. Обычный шум. Суета. Страдальческий рев осла перекрывает мучительные стоны верблюдов. Поэт разыскал особого посредника, занимавшегося куплей-продажей домов:
- Я хорошо тебе заплачу. Найди до завтра небольшую прочную хижину с двориком скромным, но уютным. Чтобы можно было сразу переехать.
- Есть такая! Но далековато. У Зеленного базара.
- И слава богу. Что за хижина?
- В ней жил одинокий старый художник. На днях он умер. Дочь замужем в Балхе. Велела продать.
- Сколько?
- Пятьсот.
- Стоит она этих денег? Не дочь, конечно. Хижина
- Про дочь не знаю. Хижина - стоит.
- Вода есть?
- Ручей.
- Деревья?
- Плакучая ива. Цветы.
- Соседи?
- Бедный квартал. Напротив, через улочку - писец-каллиграф.
- Значит, человек тихий.
- Тише быть не может! Справа - живописец-миниатюрист.
- И этому незачем шуметь. Слева?
- Вдова. Халаты шьет. Скромная женщина.
- Одна?
- Имеет племянницу. Они из тюрков заречных.
- Сколько лет?
- Тетке - лет пятьдесят, племяннице - двенадцать. В сок уже входит.
- Хороша?
- Ведь известно: тюрчанки - красивейшие женщины на свете.
- Позади?
- Хлебопек. Печет лепешки на продажу.
- Это хорошо! Можно будет лепешки свежие брать. Но детей у него много?
- Немало.
- Пусть! С этими я полажу. Богословов поблизости нет?
- Ни духу.
- Мечеть близко?
- Не очень.
- Приду сюда во второй половине дня. Сходим, посмотрим. Понравится - тут же составим купчую, деньги внесу.
- Понравится! Старик любил свой домик, держал его в порядке. Для кого покупаешь?
- Для себя.
- Значит, ты продаешь большой дом, - загорелся посредник, - и тебе нужен хороший покупатель?
- Я его сам найду.
...Запах! Жирный чад липнет к губам, оседает на шее. На живодерне и то не бывает такого густого, плотного, хоть рукой пощупай, невыносимого смрада. Разве что в «башнях молчания» зороастрийцев, кое-где сохранивших старую веру. Ты весь в нем - как в яме с дерьмом. Омар закрыл рот и нос кисейной повязкой, его мутило от приторно-гнусного духа.
- Бог в помощь! - постучался он к Сейфи-Сабунгару.
- А! Милости просим, милости просим, - поклонился ему мыловар. - Пусть гость присядет вот здесь, у пролома в стене. Чуть продувает. Мы-то привычны...
В трех больших котлах, издавая отвратительную вонь, клокочет с шипением адская смесь. Мыловар достает черпаком на длинной ручке пахучую жидкость и разливает в остродонные формы. Сутулый, с запавшей грудью, тощий, он весь лоснится, как эфиоп, будто сейчас окатил себя из черпака. Настолько, смешавшись с копотью от костров, въелся в его кожу зловонный жирный пар.
- Это будет лучшее, твердое мыло, - поясняет Сейфи-Сабунгар с довольной улыбкой. Зубы у него сверкают, точно ком снега в обуглившейся коряге. - А то - жидкое, хуже, - он небрежно обводит рукой большие горшки, что из другого котла наполняет мальчишка лет десяти. Невеселое детство.
- Читать, писать умеешь?
- Нет. Откуда?
- Приходи ко мне, научу.
- Рад бы! Некогда.
- Хоть раз в неделю.
- Посмотрим.
У этого, из бедного предместья, нет времени бегать по улице, стуча в лохань.
- Как тебя зовут?
- Али.
Омар научит его читать и писать. Позже Али переберется в Тус. Его внук Насир ад-Дин ат-Туси станет знаменитым математиком, последователем Омара Хайяма.
Сейфи:
- Пахнет, конечно, не совсем...
Омар взял грязно-серый конус, понюхал. Лицо у него исказилось.
- Хорошо пахнет! - сказал он удовлетворенно. - Пойдем, почтенный, в сторонку.
Оставив убогое предместье, они завернули за угол городской стены и окунулись в свежий ветер, что дул с полей со стороны цитадели, стоявшей в Нишапуре вне городской черты.
- Как справляетесь? - Омар вздохнул полной грудью, на глазах заблестели слезы.
- Товар, слава богу, расходится. Старший сын ездит в степях по кочевьям, скупает за медный грош всякую падаль. Мы, известно ли вам, господин, варим мыло, с добавлением соды, из дохлой скотины.
- Известно.
- С младшим сыном дома хлопочем. Одна беда: тесно у нас! Мыло - средство новое, на него растет спрос. Раньше йеменской глиной стирали. Поставить еще три-четыре котла, дело пойдет совсем хорошо. Но в предместье, видите сами, застроен каждый локоть земли. Эх! Мне бы туда, к Большому базару... - Он с тоской поглядел на исполинские стены, за которыми гудел крупный торговый город.
Омар, помедлив:
- Купи у меня... усадьбу. Хороший дом. Двор просторный. Десять котлов можешь поставить. Знай себе, кипяти день и ночь свое ароматное варево.
- Это где? - встрепенулся Сейфи-Сабунгар.
- Как раз возле Большого базара.
- Сколько?
- Четыре.
- Э! - Сейфи-Сабунгар махнул рукой. - Тогда нам не о чем и говорить. Откуда у меня столько денег?
- Уступлю... за половину.
- Что так? - удивился мыловар.
- Я, как лекарь, - важно изрек Омар, - большой ревнитель чистоты. А что чище мыла? Оно, так сказать, ее главный знак.
Мыловар - недоверчиво:
- А-а...
- Мой дом! Понимаешь? За сколько хочу, за столько отдам. - И - жестко, сквозь зубы: - Зачем мне дом?
Уже лет двадцать, если не больше, он хитро и злостно обманывал, к их вящему негодованию, трепетное ожидание «доброжелателей», свысока предрекавших ему не сегодня-завтра жалкую смерть под чужой оградой, - чем, как человек злопамятный, и не упускал возможности ядовито их уязвить. Но...
«Повезло!» - возликовал Сейфи-Сабунгар.
Омар со страхом сознавал, что слишком широко сорит деньгами; когда еще у него будут новые поступления, и будут ли вообще, но ничего не мог с собой поделать. Характер! Ухо себе готов отрезать, лишь бы как можно меньше походило на ослиное.
Сосед, закусив палец удивления, смотрел, как в Омаров двор въезжают повозки с большими котлами, с пузатыми горшками с какой-то омерзительной дрянью. Золотарь, что ли, переселяется? Весь квартал наполнился удушливым зловонием.