Страница 70 из 125
Омар взглянул на свои чистые руки.
- Еще Фукидид писал, что в Аттике, вместе с буйством стихий, разразилась страшная эпидемия. Поэт Овидий говорит: на Эгине какая-то злая хворь одолела людей, животных и растения одновременно.
Омар, подумав, налил в горсть ячменной водки, снова вымыл руки, теперь уже ею. На всякий случай, мало ли что...
- Подобных сведений много. Но их надо тысячу раз проверить! Сколько книг перелистать, сколько расчетов сделать. Если б мне дали спокойно работать в Звездном храме, я, может быть, со временем научился точно предсказывать по состоянию Солнца не только, допустим, колебания гор и прочие беды, но и моровые поветрия. Чтоб люди ждали, следили за чистотой и остерегались. Но мне не дали, как ты знаешь.
- Ну, как же. Дадут они. Грох в горох! - Ораз возмущенно стукнул себя кулаком по колену, да так, что сам скривился от боли. - Это и есть - рубить сук, на котором сидишь. И вот возмездие. Все царевичи лежат вповалку.
- А... Зохре?
- С ней еще хуже, трах ее в прах! Гниет на ходу, истекает какой-то дрянью.
- Это можно было предсказать и без гадания по Солнцу. А впрочем, кто знает. Что, если его вредоносные излучения дурно действуют и на мозг человека, и на его поведение? Несчастья в Аттике, о которых пишет Фукидид, сопровождались еще и опустошительной Пелопонесской войной. Гниет на ходу? - вздохнул Омар. - Вот что, друг, я не поеду в Исфахан.
Ему вспомнилось:
«Мы в нашей благословенной исламской стране...»
- Передай им там всем в столице: они, наконец, добились своего - я исправился и больше никому не задаю вопросов. Но и никому на них не отвечаю.
«...обойдемся без хитрых математиков, строптивых астрономов, безбожных лекарей».
- Я осознал свои заблуждения и отрешился от звезд, математики, врачевания и прочих бесовских наук и сделался вполне богобоязненным правоверным. Так что, - смиренно произнес Омар, - помолиться за болящих я могу, но больше ничем пособить не сумею.
- Сто динаров и три фельса! - вскричал свирепый Ораз. - Мы, бедные, мчались напрямик, сломя голову, по горам и степям. Сколько лошадей пришлось сменить. А ты… Визирь с меня шкуру снимет. Хоть силой, да увезу.
- Попробуй! А ну, покажи бумагу.
- Какую бумагу?
- Вот такую. Хватит делать из нас дураков. – Омар встал, злорадно достал из облезлого сундучка свиток с восковой печатью на шелковом шнурке. - Видишь? Это приговор суда святых шейхов. Послушай, что тут говорится: «Отныне и навсегда, - навсегда, чуешь? - означенный шейх Абуль-Фатх Омар, сын Ибрахима, изгоняется из Исфахана». Значит, в столице я - вне закона, любой правоверный может напасть и зарезать. Есть у тебя новый приговор, отменяющий старый? Нет? И проваливай. Привезешь бумагу с печатью - поеду.
У Ораза губы дрожат, сверкают глаза. Убить готов.
- Закон есть закон, - пожал плечами Омар.
- Правильно! - хрипло рассмеялся туркмен. И махнул рукой. - Никто их не тянул за язык. Но ведь... царевичи все перемрут, пока я... доскачу до столицы, пока законники соберутся и вынесут новое решение... пока я вернусь, и мы поедем...
Омар - постным, назидательно-ханжеским голосом:
- И жизнь, и смерть - от аллаха. Не так ли, почтенный?
«Я, вступая в сословие врачевателей, торжественно клянусь...»
- Чего вы пристали ко мне? - вскричал Омар, когда через несколько дней к нему нагрянул... сам визирь Изз аль-Мульк. - Законов не нарушаю, подати плачу, долги, хоть и не сразу, возвращаю, честно зарабатываю на хлеб, чего еще надо вам от меня; оставьте в покое!
- Законов не нарушаешь? - Изз аль-Мульк, усталый с дороги, откинул с глаз башлык, который надел, чтобы его не узнали. В Нишапур он явился тайно, по неотложному делу, и не хотел никаких торжественных встреч. - Мне доложили: в мечеть не ходишь, пьешь вино.
- Ячменную водку, - поправил Омар. - Ты затем и приехал, чтобы мне это сказать? Милейший! Я уже без малого тридцать лет не хожу в мечеть и пью вино. И ничего со мной не стряслось. И еще тридцать лет не буду ходить - и буду пить. Но ты не бойся: пьяный поэт совсем не то, что пьяный погонщик ослов или накурившийся хашишу богослов.
«Нет, он неисправим, - думал с досадой Изз аль-Мульк неуклюже располагаясь в пустой холодной гостиной. - Это сумасшедший. С такими речами...»
- Ты недалеко уйдешь в этом мире, - сказал он вслух
- Этот мир не един! У тебя - свой мир, у меня - свой. В своем-то мире... я ушел уже так далеко, куда тебе никогда не дойти. И откуда я сам не знаю, как выбраться. Так-то мне там хорошо.
- Ну, как знаешь. - Визирю, принимавшему все за чистую монету, и невдомек, с его-то низким лбом, что такой человек, как Омар, в силу язвительности характера, не может обойтись без заострений и преувеличений. - Я не затем приехал, чтоб спорить с тобой.
- А зачем ты приехал, милейший? Может быть, ты привез вознаграждение за «Наврузнамэ»? Хорошо бы! А то видишь, - Омар указал визирю на его приближенных, уныло топтавшихся по холодному голому дому, - мне гостей даже некуда посадить и угостить их нечем.
- Ничего, мы сейчас назад, - глухо сказал смутившийся визирь. - А за «Наврузнамэ»... в те дни не было денег в казне.
- Не было денег! Куда же они девались? Горы золота.
Как она дальше звучит, та глупейшая клятва?
«Все знания и силы... здоровью человека, лечению и предупреждению заболеваний. - Примерно так. - Ничем не помрачать честь... трудиться, где это нужно...»
- Ты поедешь сейчас со мной в Исфахан, - объявил визирь. - Вот указ: решение суда отменено. Собирайся.
- И не подумаю! - (Лучше бы вам не связываться с нами. Жалко вы будете выглядеть, если мы начнем крыть вас вашим же оружием). - Я такой знаешь: если меня выставили из дома, где я чем-то не угодил хозяину, я в этот дом больше не полезу, пусть хоть горит.
«Быть всегда готовым оказать должную помощь, заботливо относиться к больному, хранить врачебную тайну...»
- Собирайся! - гневно крикнул визирь.
Именно в таких горячих случаях правители, не обладающие логикой и припертые к стене, бросают на плаху тех, кого не могут одолеть умом.
Но Изз аль-Мульк все-таки сын великого Низама аль-Мулька:
- Там дети кричат в огне!
Эх, если б не клятва...
- Если я не сумею их вылечить, меня не казнят за неумение? И если сумею, не обвинят в колдовстве?
- Боишься? - Визирь знает, чем уязвить Омара Хайяма.
Он думает, что знает. Ничего он не знает.
- Нет, просто любопытно. Ведь в этой стране что ни сделай - все худо. Лучше ничего не делать.
Воины из охраны визиря, не утерпев, разожгли во дворе, очищенном от снега, большой костер.
- Мои последние дрова, - проворчал недовольный Омар. - Грабители.
Двор наполнился дымом, и дым поплыл над соседними дворами. Кто-то из соседей сунулся было узнать, что тут происходит, но Ораз, слонявшийся у ворот, обрушил на него такой «грох в горох», что бедняга бежал, не оглядываясь, до самого базара.
И объявил на базаре, что безбожный лекарь прячет у себя шайку Черного Якуба.
Запыхавшийся мухтасиб с подручными, намеренные схватить разбойников вместе с их укрывателем, испытав на себе жесткую силу туркменских плетей, скромно удалились. Приезд визиря скрыть не удалось. Весь город забурлил: к звездочету-то нашему... его светлость... Значит, он опять входит в силу.
Беспокойно завозились, заметались в своих теплых уютных жилищах окружной правитель и городской, имамы, ишаны, торговцы.
- Эх! - спохватился кто-то. - А я лишь на днях перестал здороваться с ним.
- Я денег не дал, когда он просил в долг сто динаров.
- Кто мог подумать...
- Сказано: не плюй в колодец...
- Поистине, ему покровительствует сам шайтан.
Пока на базарах, в домах и мечетях шли пересуды, светлейший визирь безуспешно боролся с непокорным лекарем:
- Не тяни! Иначе я увезу тебя силой.
- Вези, - усмехнулся Омар. - Не забудь сковать мне руки за спиной и подвесить к ним колоду. Вот уж в таком-то виде я непременно вылечу твоих болящих.