Страница 52 из 185
Если при описании всего похода мне придется еще не раз отмечать эту удивительнейшую вялость пруссаков и прочих имперских войск — как в наступлении, так и в преследовании— по отношению к армии, которая была численно слабее их, чаще всего в шесть раз и уж во всяком случае не менее, чем в три раза, которая была плохо организована и местами находилась под командованием бездарных людей, то ясно, что я отнюдь не собираюсь приписывать это какой-либо особой трусости прусских солдат, тем более что, как читатель, вероятно, уже заметил, я но питаю никаких иллюзий насчет особенной храбрости наших войск. Так же мало склонен я объяснять это, подобно реакционерам, каким-то великодушием пруссаков и их нежеланием обременять себя слишком большим числом пленных. Прусская гражданская и военная бюрократия с давних пор славилась тем, что она с большой помпой празднует триумфы над слабым врагом и с кровожадным наслаждением мстит безоружным. Так поступала она и в Бадене и в Пфальце — доказательством являются расстрелы в Кирхгеймболандене, ночные расстрелы на Фазаньем дворе в Карлсруэ, бесчисленные убийства раненых и сдавшихся неприятелю на всех полях сражения, расправа с теми немногими, которые были захвачены в плен, казни по приговору военнополевых судов во Фрейбурге и Раштатте и, наконец, медленное, тайное и тем более жестокое умерщвление раштаттских узников в результате истязаний, голода, заключения в сырые, переполненные, душные камеры и вызванного всем этим тифа. Вялое ведение войны пруссаками имело, конечно, своей причиной трусость, именно — трусость командиров. Не говоря уж о медлительном, трусливом педантизме наших прусских героев маневров и муштры, который сам по себе делал невозможным какой бы то ни было смелый шаг или быстрое решение, не говоря уж о мелочно-регламентирующих воинских уставах, предназначенных окольным путем предотвратить повторение столь многочисленных позорных поражений, — разве стали бы пруссаки применять этот для нас столь невыносимо скучный, а для них в высшей степени компрометирующий способ ведения войны, если бы они были уверены в своих собственных солдатах? Но в том-то и было все дело. Господа генералы знали, что треть их армии состоит из непокорных полков ландвера, которые после первой же победы повстанческой армии перейдут на ее сторону, что очень скоро вызвало бы также отпадение половины линейных войск и, в частности, всей артиллерии. А что сталось бы в таком случае с династией Гогенцоллернов и их «неослабленной короной»[101], — это должно было быть достаточно ясно каждому.
В Майкаммере, где мне пришлось ожидать новой подводы и охраны до утра 16-го, меня уже снова нагнала армия, рано утром выступившая из Нёйштадта. Еще вчера говорили о походе на Шпейер, теперь, следовательно, от этого плана отказались, и армия пошла прямо к Книлингенскому мосту. В сопровождении пятнадцати парней из Пирмазенса, полудиких крестьян — уроженцев глухих лесов горного Пфальца, я тронулся в путь. Уже неподалеку от Оффенбаха я узнал, что Виллих со всеми своими войсками выступил по направлению к Франквейлеру, местечку, расположенному на северо-западе от Ландау. Итак, я повернул обратно и около полудня прибыл во Франквейлер. Там я не только нашел Виллиха, но снова встретил весь головной отряд пфальцских войск, которые, чтобы не проходить между Ландау и Гермерсгеймом, избрали путь западнее Ландау. В гостинице находилось временное правительство, вместе со своими чиновниками, генеральный штаб и множество праздношатающихся демократов, присоединившихся к тем и к другим. Генерал Шнайде завтракал. Все носились взад и вперед: по гостинице бегали члены временного правительства, командиры и праздношатающиеся; по улицам — солдаты. Постепенно подошла и основная масса армии: г-н Бленкер, г-н Трочинский, г-н Штрассер и все прочие, на боевых конях, во главе своих храбрецов. Неразбериха все усиливалась. Понемногу удалось отправить отдельные отряды дальше, в направлении на Импфлинген и Кандель.
По виду этой армии нельзя было бы подумать, что она находится в отступлении. Беспорядок с самого начала был здесь обычным явлением, и хотя юные воины уже теперь начинали жаловаться на непривычные переходы, это не мешало им распивать вино в трактирах в свое удовольствие, шуметь и грозиться в самом скором времени уничтожить пруссаков. Несмотря на эту уверенность в победе, одного полка кавалерии с несколькими орудиями конной артиллерии было бы достаточно для того, чтобы рассеять на все четыре стороны это веселое общество и совершенно разогнать «рейнско-пфальцскую армию свободы». Для этого потребовалось бы лишь быстрое решение и немного смелости; но ни о том, ни о другом в прусском лагере не было и речи.
На следующее утро мы выступили. В то время как основная масса отступающих направилась к Книлингенскому мосту, Виллих со своим отрядом и батальоном Дреера двинулся в горы против пруссаков. Одна из наших рот, насчитывавшая около пятидесяти гимнастов из Ландау, продвинулась вперед до самых высоких гор, до Иоганнискрёйца. Шиммельпфенниг со своим отрядом все еще стоял на дороге из Пирмазенса в Ландау. Надо было задержать пруссаков и в Хинтер-Вейдентале закрыть им дорогу на Бергцаберн и в долину Лаутера.
Между тем Шиммельпфенниг уже сдал Хинтер-Вейденталь и стоял в Ринтале и Анвейлере. Здесь дорога делает поворот, и как раз в этом месте горы, обрамляющие долину Квейха, образуют как бы ущелье, за которым лежит деревня Ринталь. Это ущелье было занято своего рода полевой охраной. Ночью патрули этой охраны сообщили, что по ним открыли огонь: рано утром бывший гражданский комиссар Вейс из Цвейбрюккена и молодой М. И. Беккер, уроженец Рейнской провинции, принесли известие о приближении пруссаков и потребовали, чтобы были посланы патрули для разведки. Но так как разведка не была предпринята и высоты по обе стороны ущелья не были заняты, то Вейс и Беккер решили на свой страх и риск отправиться в разведку. Когда известия о приближении неприятеля стали поступать все чаще, бойцы Шиммельпфеннига начали баррикадировать проход в ущелье; Виллих приехал, осмотрел позицию, отдал приказ занять высоты и велел убрать совершенно бесполезную баррикаду. После этого он ускакал обратно в Анвейлер за своим отрядом.
Когда мы проходили через Ринталь, мы услышали первые выстрелы. Мы поспешно прошли через деревню и увидели выстроившихся на шоссе бойцов Шиммельпфеннига, в большинстве своем вооруженных косами — лишь у немногих были ружья; некоторые уже вступили в бой. Пруссаки, стреляя на ходу, продвигались к высотам; Шиммельпфенниг преспокойно позволил им завладеть той позицией, которую сам должен был занимать. Еще ни одно ядро не попало в нашу колонну; все они пролетали высоко над нами. Когда ядро со свистом пролетало над бойцами, вооруженными косами, весь строй приходил в волнение и поднимался всеобщий крик.
С трудом пробрались мы мимо этого войска, которое запрудило почти всю дорогу, вносило полный беспорядок и к тому же, со своими косами, не могло принести никакой пользы. Ротные командиры и лейтенанты были так же беспомощны и сбиты с толку, как и сами солдаты. Наши стрелки были посланы вперед — одни вправо, другие влево, на высоты; кроме того, влево были направлены еще две роты для подкрепления стрелков и для обхода пруссаков. Главная колонна осталась стоять в долине. Некоторые стрелки заняли позиции позади развалин баррикады на повороте дороги и стреляли в прусскую колонну, стоявшую в отдалении, на расстоянии нескольких сот шагов. Я с несколькими солдатами пошел налево на гору.
Едва мы взобрались по поросшему кустарником склону, как перед нами открылось свободное поле; с его противоположного, лесистого края прусские стрелки стреляли в нас своими коническими пулями. Я взял еще нескольких волонтеров, которые беспомощно и с некоторой робостью взбирались по склону, расставил их по возможности под прикрытие и стал тщательно осматривать местность. Я не мог двинуться вперед с кучкой солдат через совершенно открытое поле, шириной в 200–250 шагов, пока посланный дальше влево для обхода отряд не достиг фланга пруссаков; мы могли, в лучшем случае, только держаться, так как были и без того очень плохо прикрыты. Впрочем, несмотря на свои ружья с коническими пулями, пруссаки стреляли из рук вон плохо; свыше получаса стояли мы под сильнейшим оружейным огнем почти без всякого прикрытия, а меткие неприятельские стрелки попали только в ствол одного ружья ив полу одной блузы.