Страница 43 из 185
Этому отсутствию противоположности между буржуазией и пролетариатом и вытекающему отсюда политическому преобладанию мелкой буржуазии следует приписать то обстоятельство, что Баден, собственно говоря, никогда не знал социалистической агитации. Начатки социалистических идей, привнесенные извне либо через посредство рабочих, побывавших в более развитых странах, либо благодаря влиянию французской или немецкой социалистической и коммунистической литературы, не смогли проложить себе здесь дорогу. Красная лента и красное знамя означали в Бадене не что иное, как буржуазную республику, в крайнем случае с небольшой примесью терроризма, и открытые г-ном Струве «шесть бичей человечества»[84], при всей своей невинности даже с буржуазной точки зрения, представляли собой уже самое крайнее из того, что могло найти отклик у массы. Высшим идеалом баденских мелких буржуа и крестьян всегда была небольшая буржуазно-крестьянская республика в том виде, в каком она существует в Швейцарии с 1830 года. Маленькое поле деятельности для маленьких, непритязательных людей, государство в виде несколько расширенной общины, «кантона», маленькая, неподвижная, основанная на ручном труде промышленность, обусловливающая такое же неподвижное и сонливое состояние общества, незначительное богатство и незначительная бедность, сплошное среднее состояние и сплошная посредственность; ни государя, ни цивильного листа, ни постоянного войска, ни сколько-нибудь значительных налогов, ни активного участия в истории, ни внешней политики, — только внутренняя политика, сведенная к местным мелким сплетням и мелким распрям en famille {в семейном кругу. Ред.}; ни крупной промышленности, ни железных дорог, ни мировой торговли, ни социальных столкновений между миллионерами и пролетариями, но тихая, уютная жизнь, полная благочестия и респектабельности, в соответствии с мелочной ограниченностью самодовольных людей, жизнь, не оставляющая следа в истории, — такова тихая Аркадия, которая существует в большей части Швейцарии и которую давно уже мечтали установить у себя баденские мелкие буржуа и крестьяне. И если в моменты самого смелого воодушевления мысль баденского и, скажем, южногерманского мелкого буржуа вообще поднимается до представления о всей Германии в целом, то идеал будущей Германии мерещится ему в образе Швейцарии более крупных масштабов, в образе федеративной республики. Так и г-н Струве в одной своей брошюре[85] уже разделил Германию на 24 кантона с таким же числом глав кантонов и больших и малых советов и даже приложил к брошюре географическую карту с готовыми подразделениями. Если бы Германия когда-нибудь превратилась в подобную Аркадию, то она тем самым опустилась бы до такой низкой ступени, о которой не дают представления даже самые позорные ее времена.
Между тем южногерманские мелкие буржуа уже неоднократно убеждались на опыте, что революция, даже если она происходит под их собственным буржуазно-республиканским знаменем, очень легко может поглотить любезную им тихую Аркадию в водовороте колоссальнейших конфликтов и действительной классовой борьбы. Отсюда страх мелких буржуа не только перед всяким революционным потрясением, но даже перед их собственным идеалом федеративной табачной и пивной республики. Отсюда их увлечение имперской конституцией, которая удовлетворяла, по крайней мере, их ближайшие интересы и, предоставляя императору только право суспенсивного вето, давала им надежду в подходящее время ввести республику законным путем. Отсюда их смятение, когда баденская армия, не спросясь, преподнесла им на блюде уже готовое восстание, отсюда их боязнь распространить восстание за пределы будущего кантона Баден. Ведь пожар мог невзначай охватить также местности, в которых существуют крупная буржуазия и многочисленный пролетариат, местности, где в результате власть могла бы перейти в руки пролетариата, а тогда — горе собственности! Что же делал при этих обстоятельствах г-н Брентано?
Он делал в Бадене для мелкой буржуазии то, что в Рейнской Пруссии сознательно делала сама мелкая буржуазия: он предавал восстание, но спасал мелкую буржуазию.
Брентано предал восстание с самой первой минуты, а отнюдь не своими последними действиями, не своим бегством после поражения на Мурге, как воображали разочарованные в конце концов баденские мелкие буржуа. Как раз теми мероприятиями, которыми больше всего восхищались баденские мещане, а с ними и часть крестьянства и даже ремесленников, движение было предано пруссакам. Именно в результате своего предательства Брентано стал так популярен и крепко привязал к себе мещан, возбудив в них фанатический энтузиазм. Мелкий буржуа не заметил предательства движения, заглядевшись на быстрое восстановление порядка и спокойствия, на кратковременную задержку самого движения; а когда уже было слишком поздно, когда он увидел, что скомпрометирован своим участием в движении и что движение погибает, а вместе с движением и он сам, он стал кричать о предательстве и со всем возмущением обманутого простака обрушился на своего преданнейшего слугу.
Конечно, г-н Брентано тоже был обманут. Он надеялся, что участие в этом движении превратит его в великого человека «умеренной» партии, т. е. как раз мелкой буржуазии, а должен был под покровом ночи позорно бежать от своей собственной партии, от своих лучших друзей, которым внезапно открылась ужасная истина. Он даже надеялся сохранить за собой возможность занять министерский пост при великом герцоге, а в награду за свою мудрость получил пинки от всех партий и потерял возможность играть когда бы то ни было какую-либо роль. Но, конечно, можно быть умнее, чем все вместе взятые мелкие буржуа какого-нибудь немецкого карликового государства, и все-таки стать свидетелем того, как твои лучшие надежды терпят крушение, а самые благородные намерения забрасываются грязью!
С первого дня своего правления г-н Брентано делал все для того, чтобы удержать движение в мещанских рамках, из которых оно почти не пыталось выходить. Под охраной гражданского ополчения Карлсруэ, преданного великому герцогу, — того самого гражданского ополчения, которое еще за день до того сражалось против восставших, — он вступил в помещение палаты сословных представителей[86], чтобы оттуда сдерживать движение. Возвращение в строй дезертировавших солдат происходило с величайшей медлительностью, не быстрее производилась реорганизация батальонов. Зато немедленно вооружили мангеймских разоруженных мещан, о которых все знали, что они не будут сражаться, и которые после сражения при Вагхёйзеле даже присоединились в большинстве своем к драгунскому полку, предавшему Мангейм. О движении на Франкфурт или Штутгарт, о распространении восстания на Нассау или Гессен не было даже речи. Как только подобное предложение вносилось, оно немедленно отвергалось, как это было с предложением Зигеля. Предложение о выпуске бумажных денег было бы расценено как государственное преступление, как коммунистическое предложение. Из Пфальца посылали посла за послом; они сообщали, что Пфальц лишен вооружения, не имеет ни ружей, не говоря уже об артиллерии, ни боевых припасов и нуждается во всем, что необходимо для развития восстания и, в частности, для занятия крепостей Ландау и Гермерсгейма; но от г-на Брентано ничего нельзя было добиться. Пфальц предлагал немедленно учредить общее военное командование и даже объединить обе области под властью единого общего правительства. Но все эти меры оттягивались и тормозились. Единственное, чего Пфальц смог добиться, насколько я знаю, была небольшая денежная поддержка; впоследствии, когда было уже слишком поздно, прибыли восемь орудий с небольшим количеством боевых припасов, без прислуги и запряжки, и, наконец, по прямому приказу Мерославского, один баденский батальон и две мортиры, из которых одна, если память мне не изменяет, сделала один выстрел.
Это затягивание и отклонение необходимейших мероприятий, которые могли бы содействовать распространению восстания, уже означало предательство всего движения. Во внутренних вопросах господствовала та же бездеятельность. Об отмене феодальных повинностей не было и речи; г-н Брентано отлично знал, что среди крестьянства, особенно в Верхнем Бадене, таились более революционные элементы, чем это ему было угодно, и что поэтому он скорее должен был сдерживать их, чем втягивать глубже в движение. Новые чиновники были в большинстве своем креатуры Брентано или совершенно бездарные люди; все старые чиновники, за исключением тех, которые слишком скомпрометировали себя во время реакции последнего года и потому сами дезертировали, остались на своих местах, к великому восхищению всех мирных бюргеров. Даже г-н Струве в последних числах мая счел уместным похвалить «революцию» за то, что все обошлось так тихо и мирно и что почти все чиновники смогли остаться на своих местах. — В остальном г-н Брентано и его агенты действовали в том направлении, чтобы все по возможности вернулось в старую колею, чтобы как можно меньше было беспорядка и возбуждения и чтобы страна поскорее утратила свой революционный облик.