Страница 152 из 180
Ваши читатели, наверное, помнят то, что я писал в первом и втором письме. Я рассказал там, как старые, гнилые порядки в Германии были уничтожены французскими армиями между 1792 и 1813 гг.; как Наполеон был свергнут союзом феодалов, т. е. аристократов, и буржуа, т. е. торгового и промышленного среднего класса Европы; как в последующих мирных переговорах германских князей надули их союзники и даже побеждённая Франция; как был выработан Германией Союзный акт и каким образом установился современный политический порядок в Германии; и как Пруссия и Австрия, побуждая мелкие государства давать конституции, сами сделались исключительными хозяевами Германии. Оставляя в стороне Австрию как полуварварскую страну, мы приходим к заключению, что Пруссия представляет именно тот плацдарм, на котором будет решаться будущая судьба Германии.
В последнем нашем письме мы указывали, что прусский король Фридрих-Вильгельм III, избавившись от своего страха перед Наполеоном, провёл несколько счастливых, безмятежных лет, пока ему не представилось новое пугало — «революция». Посмотрим теперь, как «революция» проникла в Германию.
После падения Наполеона, события, которое короли и аристократы того времени, повторяю, полностью отождествляли с поражением французской революции, или просто революции, как они ее называли, — после 1815 г. во всех странах антиреволюционная партия держала в своих руках бразды правления.
Феодальные аристократы правили во всех кабинетах от Лондона до Неаполя, от Лиссабона до С.-Петербурга. Однако буржуазия, которая оплатила расходы по всему этому предприятию и участвовала в нём, также хотела получить свою долю власти. Отнюдь не её интересы выдвигались на первый план реставрированными правительствами. Наоборот, они повсюду пренебрегали интересами буржуазии, более того, совершенно откровенно с ними не считались. Проведение английского хлебного закона в 1815 г. — наиболее яркий пример явления, которое наблюдалось повсюду в Европе. А между тем буржуазия была тогда сильнее, чем когда-либо раньше. За это время торговля и промышленность распространились повсюду и наполнили кошельки богатых буржуа; рост благосостояния буржуазии проявлялся в росте спекуляции, в растущем спросе на предметы комфорта и роскоши. Она не могла продолжать спокойно подчиняться господству класса, чей упадок подготовлялся веками, чьи интересы были противоположны её интересам, чьё кратковременное возвращение к власти было делом её же рук. Борьба между буржуазией и аристократией была неизбежна; она началась почти тотчас же после заключения мира.
Буржуазия, сила которой определяется исключительно деньгами, не может приобрести политическую власть иначе, чем сделав деньги единственным критерием законодательной дееспособности человека. Все феодальные привилегии, все политические монополии минувших веков должны раствориться в одной великой привилегии и монополии денег. Вот почему политическому господству буржуазии свойственно принимать либеральный облик. Буржуазия уничтожает все старые различия между отдельными сословиями, сосуществующими в стране, все основанные на произволе привилегии и льготы; она вынуждена положить принцип выборности в основу управления — в принципе признать равенство, вынуждена освободить печать от оков монархической цензуры, ввести суд присяжных, чтобы освободиться от особого судейского сословия, образующего государство в государстве. Пока речь идёт обо всём этом, буржуа кажутся настоящими демократами. Но буржуазия вводит все эти улучшения лишь постольку, поскольку все прежние индивидуальные и наследственные привилегии заменяются привилегией денег. Так, введением имущественного ценза для права избирать и быть избранным она делает принцип выборности достоянием только своего класса. Принцип равенства снова устраняется посредством сведения его к простому «равенству перед законом», что означает равенство несмотря на неравенство между богатым и бедным, равенство в условиях существующего главного неравенства, что означает, короче говоря, просто называть неравенство равенством. Так, свобода печати является уже сама по себе привилегией буржуазии, ибо печатание требует денег и покупателя для печатного произведения, а покупатели опять-таки должны иметь деньги. Так, суд присяжных является привилегией буржуазии, ибо принимаются надлежащие меры, чтобы в присяжные выбирались только люди «респектабельные».
Я счёл необходимым сделать эти немногие замечания по вопросу о правлении буржуазии, чтобы объяснить два факта. Во-первых, что во всех странах за время между 1815 и 1830 гг. демократические по существу движения рабочего класса были более или менее подчинены либеральному движению буржуазии. Рабочие, хотя они и были более передовые, чем буржуазия, не могли ещё увидеть коренное различие между либерализмом и демократией — между эмансипацией буржуазии и эмансипацией рабочего класса; они не могли уловить разницу между свободой денег и свободой человека, пока деньги не были освобождены политически, пока буржуазия не стала исключительно правящим классом. Поэтому демократы в день Пнтерлоо намеревались подать петицию не только о всеобщем избирательном праве, но также и об отмене хлебного закона; поэтому пролетарии сражались в 1830 г. в Париже и были готовы вступить в бой в 1831 г. в Англии — за политические интересы буржуазии. Во всех странах буржуазия была между 1815 и 1830 гг. наиболее сильной составной частью революционной партии и поэтому руководила ею. Рабочий класс неизбежно является орудием в руках буржуазии, пока буржуазия сама революционна или прогрессивна. Поэтому отдельное движение рабочего класса в подобном случае всегда имеет второстепенное значение. Но с того самого дня, когда буржуазия получает всю полноту политической власти, с того дня, когда все феодальные и аристократические привилегии уничтожаются властью денег, с того дня, когда буржуазия перестаёт быть прогрессивной и революционной и сама уже не движется вперёд, — с этого именно дня движение рабочего класса становится ведущим и превращается в общенациональное движение. Отмените сегодня хлебные законы, и завтра Хартия станет центральным вопросом в Англии, завтра, чартистское движение проявит ту силу, ту энергию, тот энтузиазм и ту настойчивость, которые обеспечат ему успех.
Второй факт, для объяснения которого я решился сделать несколько замечаний о правлении буржуазии, относится исключительно к Германии. Немцы, будучи нацией теоретиков, не искушённых в практических делах, приняли за святые истины лживые и. пошлые фразы французской и английской буржуазии. Немецкая буржуазия была довольна тем, что могла спокойно заниматься своими частными делишками, не выходившими за рамки мелкого предпринимательства. Там, где ей дали конституцию, она кичилась своей свободой, но мало вмешивалась в политические дела государства; там же, где не было конституции, она была рада, что избавлена от беспокойства избирать депутатов и читать их речи. В рабочем классе сказывалось отсутствие того могучего рычага, который в Англии и во Франции пробудил рабочих от спячки, — сказывалось отсутствие развитой промышленности и обусловленного ею господства буржуазии. Рабочие поэтому оставались спокойными. Крестьянство, в тех частях Германии, где современные французские учреждения опять были заменены старым феодальным режимом, чувствовало гнёт, но это недовольство ещё нуждалось в дополнительном стимуле, чтобы прорваться в виде открытого возмущения. Таким образом, революционная партия в Германии с 1815 по 1830 г. состояла только из теоретиков: сторонники её рекрутировались в университетах, она состояла из одних студентов.
В Германии оказалось невозможным восстановить старую систему, существовавшую до 1789 года. Изменившиеся условия принудили правительства изобрести новую систему, специфическую для Германии. Аристократия хотела управлять, но была слишком слаба; буржуазия не имела ни желания управлять, ни достаточной силы для этого; однако та и другая вместе были достаточно сильны, чтобы принудить правительство к некоторым уступкам. Формой правления стала поэтому некая ублюдочная монархия. Конституция в некоторых государствах давала аристократии и буржуазии видимость гарантий; во всех остальных существовало бюрократическое правительство, т. е. такая монархия, которая якобы заботится об интересах буржуазии посредством хорошей администрации, но этой администрацией руководят аристократы, и действия её, поелику возможно, скрыты от глаз общества. В результате образуется особый класс административных правительственных чиновников, в руках которых сосредоточена главная власть и которые противопоставляют себя всем остальным классам. Это — варварская форма буржуазного правления.