Осколки

ГЕЛЬБУРГ: Этого он не говорил, а я задаю себе вопрос: не слишком ли ты…

СИЛЬВИЯ: Это смешно.

ГЕЛЬБУРГ: В общем, поговори с ним завтра сама.

Пауза. Вновь обращается к ней, берез за руку, открыто показывая, по чему он скучает.

Ты должна поправиться, Сильвия.

СИЛЬВИЯ: (смотрит в его измученное лицо и пытается засмеяться). Что это значит? Я что, умираю? Или как?

ГЕЛЬБУРГ: Как ты можешь так говорить?

СИЛЬВИЯ: Я еще никогда не видела у тебя такого лица.

ГЕЛЬБУРГ: Да нет же, нет! Просто я беспокоюсь за тебя.

СИЛЬВИЯ: И все же мне это непонятно… (Отворачивается, почти плача).

ГЕЛЬБУРГ: …мне всегда было немного непонятно… (вдруг резко)… посмотри-ка на меня!

Она оборачивается к нему. Он опускает взгляд.

Не знаю, что бы я без тебя делал, Сильвия, правда не знаю. Я… (ему страшно трудно говорить)… я люблю тебя.

СИЛЬВИЯ: (равнодушная, смущенная улыбка). Что все это значит?

ГЕЛЬБУРГ: Ты должна выздороветь. Если я что-то делаю не так, я изменю себя. Мы попробуем жить иначе. А ты должна делать, что скажет врач.

СИЛЬВИЯ: Да что я могу? Торчу здесь, а они заявляют: со мной все в порядке.

ГЕЛЬБУРГ: Послушай… Хьюман — очень умный человек…

Он поднимает ее руку, смущенно и с улыбкой целует запястье.

Когда я разговаривал с ним, мне пришла в голову одна мысль. Может, нам стоит сесть втроем и поговорить о… ну, обо всем.

Пауза.

СИЛЬВИЯ: Теперь это уже не важно, Филипп.

ГЕЛЬБУРГ: (смущенно усмехнувшись). Откуда ты знаешь? Может…

СИЛЬВИЯ: Слишком поздно.

ГЕЛЬБУРГ: (с напором, испуганно). Почему? Почему поздно?

СИЛЬВИЯ: Мне странно, что тебя это все еще заботит.

ГЕЛЬБУРГ: Не заботит, просто иногда я думаю об этом.

СИЛЬВИЯ: Слишком поздно, мой дорогой, это не играет уже никакой роли. Уже много лет.

Она забирает руку. Пауза.

ГЕЛЬБУРГ: Ну, хорошо. Но если ты захочешь, то я…

СИЛЬВИЯ: Мы ведь говорили об этом. Из-за этого мы с тобой дважды были у рабби Штайнера. А что изменилось?

ГЕЛЬБУРГ: Тогда я думал: это произойдет само собой. Я был так молод и ничего не смыслил. Это возникло из ничего, и я думал оно так же и исчезнет.

СИЛЬВИЯ: Прости, пожалуйста, Филипп, но оно не возникло «из ничего».

Гельбург молчит, пряча взгляд.

Ты пожалел о том, что женился.

ГЕЛЬБУРГ: Я не «пожалел»…

СИЛЬВИЯ: Нет, пожалел. Но можешь и не стыдиться этого.

Долгая пауза.

ГЕЛЬБУРГ: Я хочу сказать тебе правду: тогда я думал, если мы расстанемся, это меня не убьет. Это я могу подтвердить.

СИЛЬВИЯ: Я всегда это знала.

ГЕЛЬБУРГ: Но уже много лет я не думаю так.

СИЛЬВИЯ: Ну и вот она я. (Раскидывает руки, взгляд в высшей степени ироничен). Вот она я, Филипп!

ГЕЛЬБУРГ: (с болью). Так, как ты это говоришь, звучит не очень-то…

СИЛЬВИЯ: Не очень как? Вот она я, и, надо сказать, уже очень давно.

ГЕЛЬБУРГ: (волна беспомощного гнева). Я пытаюсь тебе что-то сказать!

СИЛЬВИЯ: (теперь с открытой издевкой). Я же тебе сказала: вот она я!

Гельбург делает круг, пока она говорит, не то пытаясь спастись бегством, не то ища новые подступы.

Я здесь ради своей матери, ради Жерома, ради всех, но не ради самой себя. Но я здесь, и здесь я. А ты, наконец-то, захотел об этом поговорить, при том, что я постепенно старею? Как же мне тебе объяснить? Скажи как, и тогда я скажу так, как ты хочешь. Так что же я должна сказать?

ГЕЛЬБУРГ: (с болью и чувством вины). Я хочу, чтобы ты встала.

СИЛЬВИЯ: Я не могу встать.

ГЕЛЬБУРГ: (берет обе ее руки). Ты сможешь. Давай, вставай.

СИЛЬВИЯ: Не могу!

ГЕЛЬБУРГ: Ты сможешь встать, Сильвия. Обопрись на меня и встань на ноги.

Он поднимает ее, потом отпускает ее и делает шаг в сторону. Она рухнула на пол. Он склоняется над ней.

Чего ты хочешь этим добиться? (Встает на колени и орет ей в лицо.) Чего ты хочешь этим добиться, Сильвия?

Она смотрит на него, ошеломленная этой загадкой.

Затемнение.

Скрипач играет, затем свет гаснет.

Сцена третья

Приемная доктора Хьюмана. Он в костюме для верховой езды. Харриет сидит возле письменного стола.

ХАРРИЕТ: Бедная моя сестра. А ведь у них есть все! Но почему это связано с ее головой? Она же парализована.

ХЬЮМАН: Паралич ее невозможно подтвердить. Он протекает не по ее нервным волокнам. Верхняя часть бедер затронута лишь частично, икры тоже. Нет никаких физиологических причин. Мне хотелось бы задать несколько вопросов.

ХАРРИЕТ: Знаете, я очень рада, что ею занимаетесь вы. Мой муж тоже так считает.

ХЬЮМАН: Благодарю вас.

ХАРРИЕТ: Вы, конечно, уже не помните, но какое-то время вы ухаживали за нашей кузиной. Рослин Файн. Она говорила: вы шикарный мужчина.

ХЬЮМАН: Рослин Файн? А когда это было?

ХАРРИЕТ: Высокая рыжеватая блондинка. Она была по-настоящему влюблена.

ХЬЮМАН: (польщенный). Да когда же это было?

ХАРРИЕТ: Нью-Йоркский университет, примерно двадцать пять лет назад. Она на вас молилась. Серьезно! Говорила, что вы были просто сногсшибательны. (Понимающе смеется.) Вы с ней все время ездили плавать на Кони-Айленд.

ХЬЮМАН: (смеется). Ну, передавайте ей от меня привет.

ХАРРИЕТ: Я редко ее вижу. Она живет во Флориде.

ХЬЮМАН: (хочет продолжить прежнюю тему). А сейчас расскажите мне, пожалуйста, про Сильвию… Перед тем, как это случилось, был ли какой-нибудь момент, указывающий на то, что она пережила шок? Что-нибудь, отчего она чувствовала угрозу?

ХАРРИЕТ: (немного подумав, пожимает плечами, качает головой). Тут я должна буду рассказать нечто странное. Иногда она мне кажется… можно сказать… счастливой, но это скорее… как бы… даже не знаю… ну, словно, она этого хотела. Я имею в виду это состояние, в котором она оказалась. Вы не находите?

ХЬЮМАН: Я почти не знал ее прежде. Почему ее так занимают эти нацисты? Она говорила с вами об этом?

ХАРРИЕТ: Всего лишь пару недель. Не понимаю: они ведь в Германии, как она может их так бояться! Это же по другую сторону океана, да ведь?

ХЬЮМАН: Конечно. Но с другой стороны, не совсем. (Пристальный взгляд перед собой, задумчиво качает головой). Она очень восприимчива. И действительно видит перед собой всех этих людей из газет. Для нее все они реальные и живые.

ХАРРИЕТ: (вдруг в слезах). Бедная моя сестра!

ХЬЮМАН: Расскажите мне что-нибудь о Филиппе.

ХАРРИЕТ: О Филиппе? (Пожимает плечами). Филипп есть Филипп.

ХЬЮМАН: Он вам нравится?

ХАРРИЕТ: Ну, он ведь мой зять. Вы имеете в виду как человек?

ХЬЮМАН: Да.

ХАРРИЕТ: (набирается сил, чтобы соврать). Знаете, он может быть очень милым, но вдруг все переворачивается, и он может начать говорить, словно у тебя четыре ноги или два длинных уха. Мужчины, те, конечно, его уважают, но в карты играть они сядут лучше с кем-нибудь еще.