Чандрагупта

которые многое усложнили бы.

Между тем Ракшас ничего не мог понять. Он видел, что Парватешвар обвиняет его в предательстве, и

когда взглянул на печать, стоявшую на письмах, то убедился, что она подлинная. Министру было ясно, что

теперь его заявлениям о лживости Парватешвара никто не поверит: ведь он не смог бы объяснить, каким

образом печать попала к врагу Магадхи. Это для Ракшаса было полной неожиданностью. Мысль о возможном

предательстве хранителя печати он сразу отбросил. Министру это казалось невероятным: ведь он безраздельно

доверял этому человеку. И Ракшас пришел к выводу, что стал жертвой опытного шпиона.

“Если это так, то я потерпел поражение там, где считал себя неуязвимым, — подумал он. — Прямо у

меня на глазах убили моего повелителя и погиб его род, а враг вторгся в Магадху. И вот теперь эти письма…

Кто поверит, если я скажу, что они не мои и я ничего о них не знал? Где доказательства, что я не писал этих

писем? Что будут говорить обо мне теперь? Что станется с моим именем, когда народ узнает, в чем обвиняет

меня Парватешвар?”

С трудом заставив себя успокоиться, министр повернулся к Чандрагупте.

— Царевич, — сказал Ракшас, — раз Парватешвар утверждает и доказывает, что я обращался к нему с

просьбой идти на Паталипутру, то ты должен приказать и меня судить вместе с ним. Парватешвар прав — я

недостоин занимать место судьи. Ты спас великий город, и народ приветствует тебя как освободителя. Если ты

сядешь на трон Магадхи, они признают тебя царем. А сейчас ты должен судить меня вместе с Парватешваром.

Я готов понести любое наказание. Я судил тысячи людей и выносил смертные приговоры. Если судьба

милостива ко мне, пятно позора не ляжет на меня. Если нет — значит, я не должен жить. Ведите меня в тюрьму.

С этими словами Ракшас подошел к Парватешвару и встал рядом с ним. Он теперь был совершенно

спокоен и казался воплощением твердости и решимости. Чандрагупта и Бхагураян думали, что как только

Парватешвар назовет Ракшаса, тот начнет все отрицать и станет просить, чтобы его отпустили, или будет бить

себя в грудь и поносить их. Но они не предполагали, что министр потребует суда над самим собой. Что касается

Чанакьи, то он хорошо понимал, что, если Ракшаса будут судить, сторонники министра сделают все возможное,

чтобы его оправдать, и дело может дойти даже до восстания против нового правителя Магадхи. И хотя брахман

видел, что народ сейчас настроен против Ракшаса, он не придавал этому особого значения, зная непостоянство

толпы.

“Народ похож на море, — рассуждал Чанакья. — Когда он спокоен, то несет вас на своих волнах. А если

бурлит, то может по своей прихоти бросить в пучину или вышвырнуть на берег”.

Чанакья вовсе не хотел открыто судить Ракшаса и тем более выносить ему приговор, ибо стремился

теперь только к одному — сделать министра союзником Чандрагупты и разгромить греков. Ненависть брахмана

к захватчикам питали тяжелые воспоминания. Он видел произвол, чинимый греками в Такшашиле, и хотел

мстить. Чанакья понимал, что, если Ракшас самостоятельно поведет широкое, гласное расследование, все может

со временем открыться. Этого-то он и опасался. Конечно, Ракшаса можно было судить и выслать из Магадхи.

Однако Чанакья предпочитал не делать этого по двум причинам.

“С одной стороны, — размышлял брахман, — если Ракшас будет изгнан, он возненавидит Чандрагупту,

поднимет против него других царей и двинется на Магадху. Он предан Нандам. И теперь, когда этот род погиб,

сочтет своим долгом уничтожить тех, кто погубил его. Для осуществления этого министр сделает все, что в его

силах. Изгнание Ракшаса не принесет пользы, а вред будет огромен. С другой стороны, Чандрагупте нужен

министр, а Бхагураян не подходит для этого”.

Сам Чанакья не хотел занять место Ракшаса. Его снова тянуло в Гималаи, туда, где не было политики и

людских страстей. Но брахман не мог считать свою цель достигнутой до тех пор, пока Ракшас не признает

Чандрагупту преемником Нандов и не согласится служить ему. Чанакья понимал всю трудность своей задачи,

но он всегда говорил, что для него не существует препятствий, и был уверен, что его призвание и состоит в

достижении невозможного. Брахман знал, что ничего не добьется от министра, если обвинит его в убийстве

Нандов и попробует показать ему безвыходность положения. Такими средствами успеха не достигнешь. Чтобы

Ракшас стал союзником, нужен другой путь. И Чанакья искал его.

После того как состоялся допрос Парватешвара, между Чандрагуптой и министром произошел

следующий разговор.

— Министр Ракшас, — сказал юноша, — вы слышали, что тут говорил Парватешвар. Но нам это

представляется невозможным. Вы неспособны на предательство и не могли совершить преступления. Поэтому

не думайте, что мы всему этому верим. Парватешвар ведь не скрывал, что ждет случая захватить Магадху. Нас

никто не убедит, что вы могли быть заодно с ним. И теперь именно вам следует найти бунтовщика и сочинителя

этих писем.

— Царевич, — ответил министр, — ты, конечно, можешь думать всякое, но слова твои мне нравятся. Ты

говоришь, что я не мог пойти на такую низость. Но какая польза от того, что ты так думаешь? Народ будет

считать меня виновным, потому что письма с моей печатью оказались у Парватешвара. Этот прихвостень греков

назвал меня изменником, но обвинение должно быть с меня снято. Я буду считать, что вы верите мне, если

решите открыто вести расследование.

— Министр, — вступил в разговор Бхагураян, который находился тут же, — если мы поведем открытое

расследование, то могут возникнуть всякие осложнения. Лучше всю эту загадочную историю продолжать

держать в тайне, а с Парватешвара взять выкуп и отправить его восвояси. Царевич Чандрагупта станет

махараджей, и мы будем править Магадхой. Ты останешься министром, а я — главным военачальником.

— Подлец! — вскричал Ракшас. — Думаешь, я не понял твоей грязной игры? Как бы не так! Но понял-то

слишком поздно. Не то бы… Да что толку говорить об этом теперь?

Гла в а XXXIV

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Бхагураян некоторое время сидел молча. Он не знал, что ответить министру, хотя понимал, что молчать

нельзя.

— Почему же? — проговорил он. — Можно и сказать. Говорите все начистоту. Договаривайте, раз

начали.

— Что мне говорить, Бхагураян, если ты повернул армию против Нандов и стараешься посадить на

престол какого-то низкорожденного нечестивца. Да, я был слеп. Я решил, что у Магадхи нет сильных врагов. И

я заслужил наказание. Ты, Бхагураян, цареубийца и предатель. Я совершаю тяжкий грех, что говорю с тобой.

Если у вас обоих есть хоть немного смелости, то вы будете судить меня при народе. Когда меня признают

виновным — а это так и будет, — выносите мне любой приговор. А не хотите открыто судить меня, так я пойду

на улицу и во всеуслышание заявлю о том, что произошло.

— Министр, — ответил Бхагураян, — кто мы такие, чтобы судить тебя? Ведь всегда ты выносил

приговоры. Я прошу тебя только об одном: оставь толпу в покое. Народ непостоянен. Никогда нельзя

предвидеть, на чьей стороне он будет.

— Бхагураян, зачем повторять одно и то же? Что такое толпа, мне известно не хуже, чем тебе. Сейчас ты

у власти. Делай что хочешь. Я же хочу, чтобы с меня сняли обвинение. А если докажете мою вину, я готов

понести любое наказание. Милости мне от вас не нужно. Я никогда не соглашусь все скрыть и помогать

Чандрагупте. Об этом и не думайте.

В словах Ракшаса были решимость и вера в свою правоту. Бхагураян и Чандрагупта молчали. В это время

быстро вошел гонец и что-то проговорил на ухо военачальнику.

— Что ты говоришь? — воскликнул тот. — Схвачен человек, который участвовал в убийстве раджи?