Час двуликого

— К тому же Омар-хаджи из Турции через перевал торопится. Слетается воронье. Кстати, почему таким путем? Виза ушла как положено? Какой резон братцу в горах мордоваться, когда можно с комфортом в вагоне прибыть? Ты с печатями на визе не перемудрил?

— Сам в догадках теряюсь. Печати похожи. Да и кто ему этот нюанс растолкует, что нужна не ревкомовская, а наша печать? Посылаем-то визу туркам впервые... может, просто перетрусил? Рыльце в пуху... а тут Гваридзе с Челокаевым перед этим сгорели при неизвестных обстоятельствах, туда наверняка весть донеслась. Если бы не Федякин, ай да полковник, прямо хоть в генералы за подсказ производи. Предельно непонятный факт. Неужто его превосходительство Дмитрий Якубович порозоветь изволил? Ну-ну. Немой понаблюдать обещал. Ладно, об этом позже, Сейчас все внимание Омару.

— Где будешь брать?

— А там же, около избушки. Та избушка для нас теперь верная примета.

— Своими силами справишься?

— Э-э, нет. Тут я пуганая ворона. У Красюка в ЧОНе взаймы два десятка бойцов выпросил. На всякий случай оцепление вокруг избы сотворим и полсотни костров с керосином. Как работа начнется — иголку в траве приметим, не то что гостя.

Андреев искоса, размягченно поглядывал на Быкова. Думал о том, что на таких мужиках любое дело держится. Кремень мужичок: не сломала каторга, не озлобила, человечность не выжгла. Шагал Быков по жизни упруго и жестко, с чистыми руками и горячим сердцем, от бойца-красногвардейца до начальника ЧК дошагал, и нет ему износу, партийцу, золотой голове. Тяжело здесь, на российской окраине, вдвойне тяжело — контрреволюция тут особая пластается, ибо суть свою враждебную столь искусно с национальной сутью сплавила, что не мечом чекисту впору орудовать, а скальпелем, чтобы одно от другого отделить и дров не наломать. А этот справляется — и рука не дрогнула ни разу. Давно пора в Ростов, в центральный аппарат брать, да вот заменить пока некем, незаменим Быков на данном этапе.

— Владислав Егорыч, зовет ведь шейх, кабана под выстрел сулит.

— Об этом и думать забудь, — жестко сказал Андреев. — Зовет, думаю, потому, что ЧК прощупать накануне дела не терпится.

— И я так думаю, — согласился Быков.

— Времени у него достаточно будет. Лес густой, за каждым дубом по мюриду понатыкано. Не так посмотришь — и все. Хватит с тебя первого раза. Скажи спасибо, что живым тогда со двора шейха выбрался.

— А зачем мне не так смотреть? — удивился Быков. — Я смотреть как полагается привык.

— Все. Об этом хватит. Обезглавить ЧК накануне операции нам никто не позволит.

— Ты погоди, Владислав Егорыч, дай доскажу, — мягко урезонил Быков, — Успокоить его надо сейчас. Читал ведь сам письмо. Встрепенулся шейх. Посуди, Челокаев с группой без вести пропал. Гваридзе не явился. А тут я на приглашение не отзываюсь. А коль еще Омара завтра возьмем...

— Сплюнь! — жестко приказал Андреев. — И по столу постучи.

— Можно, — послушно согласился Быков, старательно исполнил. Начальство — оно всегда знает, когда плюнуть, где постучать.

— И даже если игру от имени Омара чистенько проведем, комар носа не подточит, а все же есть еще одна заноза. Три занозы за последнее время у шейха. Многовато. Свернется Янус, шмыгнет в нору ужом, раскапывай, гадай потом, где он вынырнет.

— А ты другое представь. Если у него все готово, остается только ГПУ обезглавить? Мы войска в боеготовности держим, гарнизоны, ЧОН на ноги подняли, охрану сутками на объектах мордуем, а начальник ЧК сам голову в логово сует. Не суетись, Быков, нам твоя голова еще пригодится.

— Не даешь ты мне высказаться, Владислав. Егорыч, — с досадой сказал Быков. Привстал, заходил по кабинету. — Я же не просто сунусь — нате, кушайте, я со смыслом и подстраховкой сунусь!

— Какой еще подстраховкой?

— Я тут поинтересовался, сколько веденский гарнизон без учений живет, и диву дался. Полгода ведь, с самой весны в покое нежатся, в тире из винтовок попукали, лошадок в речке выкупали, фунт каши за обедом умяли, — чем не жизнь, малина!

— Ну, дальше что?

— Не пора ли размяться? Учение сотворить как полагается: с пальбой и шашками, синие на зеленых идут, гром, треск с «ура» по всей Чечне прокатится. Глядишь, и задумается, кому надо. А самая суть пиротехники сей — пусть она близ Хистир-Юрта полыхнет, в тот самый момент, когда мы с шейхом кабана на мушку брать будем. Испортят, дьяволы, охоту, ну да где наша не пропадала.

— И ты думаешь...

— Уверен. Умный мужик Осман, поймет, что теракт и прочую глупость рядом с гарнизоном затевать — бредовая затея. К тому же я в эти ученья еще один свой аргумент с Гваридзе вплету.

— А если не такой шейх умный, как нам хочется?

— Э-э, нет. Тут меня не сковырнешь. Пронзительный ум в нем, я бы сказал, государственной закваски.

— Ну-ну.

— А я любовь и понимание на охоте к Осману Алиевичу выскажу, втроем мы это сделаем, с Софьюшкой и Аврамовым. А заодно вопрос в лоб шейха воткну: что за напасть на Чечню, зачем толпами через границу прут?

— Штурмом берешь начальство, Быков.

— Это уж как умею, — тонко усмехнулся Быков.

— Да пойми ты, не могу я так сразу этот вопрос решать! Тут думать и думать надо!

— А зачем сразу? — удивился Быков. — Мы с тобой сейчас ко мне заявимся, супруга соорудит нам яишенку, чаек. А потом здесь засядем и думать начнем.

— Нет у нас с тобой времени, Евграф Степаныч, — жестко сказал Андреев, — не отпустил нам его Митцинский. С яишней придется отставить. Скажи мне лучше, как ведет себя Гваридзе. Комнату его супруге неподалеку сняли? Ну-ка пойдем посмотрим.

— Погоди, Владислав Егорыч, очень прошу, погоди. Не надо его сейчас смотреть. Дозревает он, а это состояние чужого глаза не терпит.

— Что, опять индукция?

— Она самая.

— Я ведь прибыл к тебе из-за Гваридзе. Ты не пробовал такой вариант прокрутить: если он дозреет — к Митцинскому его заслать как ни в чем не бывало?

Быков ошеломленно посмотрел на Андреева, хмыкнул, раскатисто засмеялся.

— Сон в руку. Ай-яй-яй, мы с тобой, выходит, к одному делу с разных сторон подбираемся. Теперь вспомнил. Ты думаешь, для чего я Гваридзе во сне просил голодовку продолжить? Для Януса. И байка для него созрела: на перевале Гваридзе бежал от чекистов, прыгнул под кручу и был таков. Неделю по горам скитался, берегся, отощал, оборвался и вот явился для выполнения инспекции. Фактура у грузина теперь в самый раз, не подкопаешься.

Быков привстал, зычно крикнул:

— Коновалов! — Сказал вошедшему часовому: — Значит, так: литр молока, яблоки, гранаты, персики, пеленки и ночной горшок малых размеров. Через час все это — сюда. Повтори.

Коновалов повторил, вышел. Андреев усмехнулся, покачал головой:

— Ох, хитрый ты мужик, Евграф Степаныч. А знаешь, настроился я что-то на твою яишню. За час уложимся?

— Это смотря какой у тебя аппетит, — развел руками Быков. — Ну, двинули, что ли?

Через час они вернулись в ЧК, и Быков пошел на квартиру Гваридзе с молоком, фруктами, пеленками и горшком. Упросил Андреева пока не ходить с ним.

...Сулико качала на руках ребенка. Ввалившиеся огромные, прекрасные глаза ее смотрели в стену. Малыш монотонно, жалобно плакал. Ночью не спали. Давила жуткая тишина, неопределенность... Скреблась под полом крыса. Гваридзе перечитывал письма, ходил от стены к стене, утыкался лбом в шершавую, холодную глину, думал. Нарывом болело, созревало внутри решение.

Вошел Быков, свежий, ладный, влажные пепельные волосы расчесаны на пробор. Свалил свертки на столик, огляделся. Увидел раскрытые письма крестьян на столе.

— Не спалось, значит? Худо, Георгий Давидович. Хотя понять вас можно. Но вам, гражданка Гваридзе, это совсем уж ни к чему. Пропадет молоко — тогда беда. Вы бы сменили пеленки, принес я пять штук на первый случай.

Ждал, пока Сулико пеленала сына, посматривал на обоих цепко, вприщур.

— Ну вот и ладно. Вы его в кровать теперь.

Ребенок слабо, жалобно заблажил. Быков подошел, нагнулся. Вдруг запел — низко, воркующе, на манер колыбельной: