Фронтовые повести

Но, возможно, кто-то сейчас и злорадствует… Наверняка кто-то должен злорадствовать, ведь не влетели же четыре мины в открытую форточку. Не особенно надеясь на успех, Ранкенау тем не менее продолжал внимательно всматриваться в лица и фигуры тех, кто ходил по двору, и когда из столовой вышла женщина в белом переднике, он так и приник лбом к стеклу. Женщина была молода, хорошо сложена. Глядя на ее независимую осанку и решительную походку, Ранкенау подумал, что она способна на многое. Во все времена засылались к врагу миловидные женщины, чтобы шпионить, выслеживать, одурачивать. Порой они добивались многого… Этой девкой из столовой надо непременно заняться.

К концу дня исподволь, не выдавая своих подозрений, Ранкенау разузнал, что молодая женщина принята на работу в столовую после тщательной проверки и что ее отца и двух братьев расстреляли большевики как врагов народа.

Однако, как бы там ни было, у Ранкенау не прошло желание пригласить эту женщину к себе для разговора с глазу на глаз. И он не хотел себе признаться в том, что мотивы для разговора были не совсем служебными.

… И второй день службы начальника гестапо в этом городе не обошелся без сюрприза со стороны партизан.

Ранкенау еще не успел выпить чашку кофе, как прибежал дежурный офицер и доложил о том, что ночью, перед рассветом была взорвана водонапорная башня. Не заходя в канцелярию, Ранкенау поехал на вокзал. О мощности взрыва можно было судить по мелким осколкам кирпича, со страшной силой разбросанного вокруг бывшей бани. Глядя на эти красные острые осколки, Ранкенау невольно поежился, представив, с каким свистом и грохотом они рассеивались.

Молча обойдя место взрыва и выслушав сбивчивые доклады о том, как был снят постовой, и о том, откуда и как могли сюда пробраться партизанские взрывники, Ранкенау приказал собрать перед зданием гестапо всех мужчин города, всех до единого.

Девятнадцатилетний парень, рабочий железнодорожного депо Володя Хомяков, шел по улице родного города и не верил тому, что остался жив, цел, невредим. Немало слышал он о зверствах фашистов, кое-что успел повидать своими глазами, но такого дня в его жизни еще не выпадало. Впрочем, только ли в его жизни? Такого тяжелого дня не выпадало на долю жителей всего города…

Когда всех мужчин собрали перед зданием гестапо, строй оцепили солдаты с автоматами, после чего появился Ранкенау с группой офицеров. Начальник гестапо был при орденах, как будто вышел принимать парад верноподданных. Однако перекошенное яростью лицо Ранкенау говорило о том, что он вышел не для торжественного приема, для расправы. Он медленно пошел вдоль строя, пристально вглядываясь бешеными глазами в лицо каждого рабочего. Возле скуластого высокого парня в белой рубашке — Володя знал его, парень работал истопником в городской бане — Ранкенау остановился. Он о чем-то спросил парня сквозь зубы, и парень, сразу побледнев, что-то ответил. Ранкенау сильно ударил его рукой в белой перчатке, голова парня дернулась, и на белую рубашку закапала кровь.

В гнетущей тишине был только слышен перестук топоров — это солдаты фюрера ставили виселицу на краю площади. Весь город пришел сюда, мужчины стояли в окружении автоматчиков, женщины и дети жались ближе к домам, окружившим площадь.

Когда стих перестук топоров и на виселице закачалась петля, Ранкенау заговорил через переводчика о том, что в городе действуют бандиты и что для спокойной жизни и наведения порядка их необходимо выловить. Он обращается ко всем гражданам города и просит назвать имена этих бандитов, которые вредят великой Германии. Бандиты не могут действовать сами по себе, они вредят в контакте с отсталой частью населения, вот почему все мужчины собраны здесь и не будут отпущены, пока не назовут хотя бы одного бандита.

Время тянулось медленно.

Выбор палачей пал на того же высокого парня в белой рубашке. В чем он был замешан, какими фактами располагало гестапо, люди не знали, но это не помешало Ранкенау дать команду, и парня поволокли к виселице. Толстый переводчик только успел прокричать, что этот парень не желает служить фюреру, что он — партизан, за это приговаривается к смертной казни и впредь так будет со всяким, кто будет действовать во вред великой Германии. Затем Ранкенау прокричал что-то, взметнув руку в сторону виселицы, и переводчик повторил: «Всем поднять глаза и смотреть туда — прямо на виселицу!»

Прошло еще одно тяжелое мгновение, и толпа разом охнула — ноги парня в белой окровавленной рубашке закачались в метре от земли…

Прежде чем отдать приказ разойтись по домам, Ранкенау о чем-то посовещался, затем один из офицеров приказал Володе Хомякову выйти из строя и проследовать в кабинет начальника гестапо.

Володя недоумевал — зачем понадобилось этому извергу вызывать именно его. Причем на глазах у всех рабочих. Пригласили его вежливо, не орали, не ударили. Еще подумают люди, что Володя для фашистов — свой. Уж лучше бы избили.

… В кабинете, куда ввели Володю, сидел только один Ранкенау. Начальник долго рассматривал парня и ни слова не говорил. Володя думал, что, наверное, вот так удав гипнотизирует свою жертву, прежде чем ее проглотить. Затем Ранкенау нажал пуговку звонка, и через минуту появился все тот же фельдфебель-переводчик.

У Володи все еще кружилась голова от увиденного на площади, даже слегка подташнивало. «Надо держаться, — говорил он себе, — не то подумает этот зверь, что я виноват и потому испугался».

Ранкенау закурил, и Володя увидел, что пальцы его рук дрожат. Ранкенау что-то вполголоса сказал фельдфебелю, и тот перевел:

— Господин, пересядьте поближе к столу.

От этого «господин» сердце у Володи застучало пуще прежнего. «Надо держаться, надо держаться! — повторял он про себя. — Тем более, что я на самом деле никогда не был связан с партизанами, и ничего они от меня не узнают, даже если замучают до смерти».

Ранкенау что-то буркнул переводчику, и тот спросил, не хочет ли господин чего-нибудь поесть.

— Спасибо, — хрипло проговорил Володя и откашлялся. — Если можно… я немного воды выпью.

Переводчик налил воды из графина и протянул парню. Володя ухватился за стакан обеими руками, выпил воду залпом и протянул стакан к графину, спрашивая взглядом: «Можно еще?» Второй стакан он выпил медленнее и после этого как будто немного успокоился.

— Спасибо, — сказал он, обращаясь к Ранкенау, и вытер рукавом обильно выступивший на лбу пот.

Дальше разговор пошел без передышки, Володя только успевал вытирать пот с лица, словно для того только и пил воду, чтобы сидеть теперь будто взмыленный… Ранкенау, слегка ощерив в улыбке зубы, сказал, что парень, видимо, плотно пообедал сегодня, так много воды пьет, на что Володя ответил, что вот уже сутки, как ничего не ел, но сейчас у него… нет аппетита.

— Ты давно здесь живешь? Местный или откуда-то приехал? Говори только правду!

Володя ответил, что он в этом городе родился и что его здесь многие старожилы знают.

— В армии служил?

Нет, в армии он не служил, в прошлом году ему исполнилось восемнадцать лет, «но в это время наш город был уже… — Володя замялся, подыскивая слова, — в ваших руках».

— Родственники у тебя есть?

— Только одна мать. Я живу вместе с ней.

— А где братья, сестры?

Володя ответил, что в семье он один, нет у него ни братьев, ни сестер.

— Хорошо, а друзья у тебя есть?

— Какие сейчас друзья… — неопределенно ответил он. — Те, с которыми на улице играл, поразъехались. Война… Кто в армию ушел, кто уехал туда… — он махнул рукой на восток, — эвакуировался.

— Тебя предупреждали — не врать! Не может быть, чтобы молодой парень не имел друзей в родном городе. Если будешь врать, то мы для тебя поставим вторую виселицу на площади!

Володя не кривил душой, друзей у него действительно не было.

— Сейчас в городе очень трудно с питанием. Я вот на станции работаю, и то есть нечего. А другим и подавно. Вот поэтому все ребята разбежались кто куда. Подальше. По деревням. Кто к родственникам, кто к знакомым, в деревне прожить сейчас легче…