Страница 14 из 29
Майор был не из тех, кто спорит о принципах. Он принимал людей такими, какие они есть, а с кем только ему не приходилось сталкиваться по роду своей гуманной деятельности.
— Ладно, я-то платить не стану, — сказал он. — Вы знаете кого-нибудь еще в Беллаците?
— Никого.
— Подумайте.
— В посольстве есть человек по фамилии Смадж.
— Вот Смаджу ваш счет и отдадут. А эти чеки надо подписать.
Вопреки всем правилам своего воспитания Скотт-Кинг подписал чеки, и они тут же исчезли в ящике стола.
— А мой багаж?
— Багажом мы не занимаемся. Отравитесь сегодня вечером. У меня как раз уходит на побережье небольшая группа. Главный наш пересыльный пункт в Санта-Марии. Оттуда поплывете на пароходе, может, и без особой роскоши, но чего же вы хотите? Вы англичанин, а стало быть, опытный моряк.
Майор нажал кнопку на столе и быстро сказал что-то по-нейтральски секретарю.
— Мой человек о вас позаботится и вас экипирует. По-нейтральски говорите? Нет? Оно, может, и лучше. В нашем деле лучше помалкивать, и должен вас предупредить, что следует соблюдать строжайшую дисциплину. Отныне вы подчиняетесь приказам. Кто нарушает их, никогда не достигает пункта назначения. До свидания и счастливого пути.
Через несколько часов большой и старомодный крытый грузовик уже подпрыгивал на неровностях дороги, ведущей к морю. В кузове, скрючившись в позах, до крайности неудобных, тряслись семь пассажиров, облаченных в рясы сестер-урсулинок. Скотт-Кинг был один из них.
Маленький средиземноморский порт Санта-Мария расположен чуть ли не в самом сердце Европы. Афинская колония, процветавшая здесь во времена Перикла, воздвигла на берегу святилище Посейдона; карфагенские рабы соорудили мол и углубили гавань; римляне провели в город прохладную воду из горных источников; доминиканские монахи возвели здание огромного храма, который и дал городу его нынешнее название; Габсбурги разбили красивую маленькую площадь; один из наполеоновских маршалов сделал город своей военной базой и заложил в нем классический парк. Следы деятельности всех этих наиболее цивилизованных завоевателей еще можно без труда разглядеть в городе, но Скотт-Кинг не увидел ничего в тот рассветный час, когда их грузовик, громыхая по булыжной мостовой, прямым ходом скатился к причалам.
Пересыльный пункт Подземной дороги представлял собой обыкновенный пакгауз; окна были заколочены досками, железная лестница соединяла три просторных этажа, не разделенных внутри перегородками. В пакгаузе имелась только одна дверь, близ которой охранница установила свою огромную железную кровать. По большей части она возлежала на этой кровати, накрывшись одеялом, поверх которого в беспорядке громоздились оружие, табак, еда, а также маленькая подушечка — на ней время от времени она плела кружева с церковными узорами. У нее было лицо рукодельницы времен французского революционного террора.
— Добро пожаловать в Новую Европу, — сказала она, когда семь урсулинок появились в дверях пакгауза.
Людей здесь было битком. За шесть дней, которые Скотт-Кинг провел в пакгаузе, он научился различать отдельные группы, в которые сбивались носители общего языка. Здесь был отряд словенских роялистов и несколько алжирцев, остатки сирийской ассоциации анархистов, десять терпеливых турецких проституток, четыре французских миллионера-петеновца, несколько болгарских террористов, пяток бывших гестаповцев, итальянский маршал авиации со своей свитой, венгерский балет и несколько португальских троцкистов. Группа людей, говорящих по-английски, состояла главным образом из дезертиров английской и американской освободительной армии. В складки одежды у них были зашиты огромные суммы денег, полученных в качестве вознаграждения за долгие месяцы контрабандных перевозок по всем портам Средиземного моря.
Операции по транспортировке начинались, как правило, перед рассветом. Со списком беженцев и пачкой паспортов появлялся офицер, судя по всему, муж их ведьмы-охранницы; он производил перекличку, и новая партия отбывала из пакгауза. Весь долгий день солдаты играли в покер — первая ставка полсотни долларов, дальше она удваивалась. Иногда среди ночи приводили новичков. Общее число беженцев на пересылке оставалось довольно постоянным.
На шестой день назрели какие-то события. Все началось с визита начальника полиции. Он явился при шпаге, в эполетах и что-то выговаривал охраннику по-нейтральски, весьма настойчиво и сердито.
Один из американцев, который за время пребывания в Старом Свете нахватался стольких иностранных языков, что ему позавидовало бы большинство современных дипломатов, объяснил:
— Этот ряженый говорит, что нам надо отсюда выметаться к чертовой матери. Похоже, какой-то новый начальник готовит налет на эту хаверу.
Когда офицер ушел, охранник и его жена стали обсуждать ситуацию.
— Старушенция говорит, чего бы тебе их всех не сдать полиции — получишь вознаграждение. А тип этот ей отвечает, мол, черта с два, скорей всего, повесят — вот и все наше вознаграждение будет. Похоже, теперь вокруг шпиков понатыкано.
Потом появился морской капитан, который говорил по-гречески. Пассажиры Подземки, сгрудившись, слушали, вылавливая из его речи отдельные слова.
— Этот тип может нас вывезти на своем корабле.
— Куда?
— A-а, хоть куда. Деньги его больше волнуют, чем география.
Сделка была заключена. Капитан ушел, и проводник Подземной дороги объяснил каждой языковой группе в отдельности, что у них тут произошли кое-какие изменения в планах.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Главное, чтоб тихо. Все будет в порядке. Мы о вас позаботимся. Попадете куда надо вовремя. А сейчас надо трогаться побыстрей, вот и все.
Когда стемнело, все это странное и послушное сборище было второпях переправлено на борт шхуны. Звери Ноева ковчега и те не поднимались на борт в большем неведении о цели своего путешествия. Суденышко не было рассчитано на такой груз. Пассажиры спустились вниз во мрак трюма; были задраены люки; потом в их дощатую тюрьму донесся звук, который мог быть лишь грохотом выбираемой якорной цепи; заработал вспомогательный двигатель; паруса были подняты; а потом они вышли в открытое море, которое встретило их премерзкой погодой.
Наш рассказ — забавная история, развлекательное чтение в отпуске. Предметом его на худой конец могут быть какие-нибудь неудобства, недомогания или душевные сомнения. Однако неуместно было бы на этих страницах погружаться в те бездны человеческого страдания, отчаянья и душевной муки, которые выпали на долю нашего героя в эти дни его земного существования. Ибо даже для Комической Музы, этой авантюристки в семье небесных сестер, этой беспокойной эпикурейки, которой не чуждо ничто человеческое и которая может затесаться в любую компанию, найти привет у любого порога, — даже для нее существуют запретные области. А потому давайте расстанемся со Скотт-Кингом в открытом море, чтобы снова повстречать нашего героя, уже все претерпевшего и носящего на лице грустные следы этих испытаний, в тот момент, когда корабль его наконец благополучно достиг гавани. Люки были открыты. Скотт-Кинг выбрался на палубу, и лучи августовского солнца показались ему нежаркими и словно неживыми, а ветер Средиземноморья — по-весеннему прохладным. На берегу стояли солдаты; там была колючая проволока, а у трапа их ожидал грузовик. Потом была поездка через пески пустыни, и снова солдаты, и снова колючая проволока. И все это время Скотт-Кинг пребывал в каком-то полусне. Впервые придя в сознание, он обнаружил, что сидит в палатке совершенно голый, а какой-то мужчина в военной форме постукивает линейкой по его колену.
— Послушайте, доктор, а ведь я, пожалуй, его знаю.
Скотт-Кинг поднял голову — лицо говорившего показалось ему смутно знакомым.
— Вы ведь мистер Скотт-Кинг, верно? И как вы затесались в это кодло, сэр?
— Локвуд! Боже правый, вы же были у меня в греческом классе! А где я?
— В лагере подпольной еврейской иммиграции № 64, в Палестине.