Страница 24 из 92
он шел рядом с Уа. Заливаясь смехом и повторяя слово в слово все, что
говорил Фао, Уа добавил:
— Эах — трус! Эах побежал как заяц.
Он хотел сказать еще что-то, как вдруг Фао зажал ему левой рукой рот,
а правой больно ударил по плечу.
— Молчи! Нельзя! — хрипел он, сжимая ему челюсть. — Нельзя называть.
Услышит — придет ночью! В лес унесет!..
Все кругом разом перестали смеяться и сердито глядели на Уа.
Некоторые трусливо оглядывались назад. Другие торопились описать вокруг
себя черту острием копья. Третьи замахивались на Уа и даже толкали его
кулаками в спину. Уа был обескуражен. Он понял, что поступил
непозволительно неосторожно.
Сколько раз мать говорила ему: «Не называй громко того, кто любит
мед. Назовешь — повстречается где-нибудь, унесет в свою берлогу!..»
И сама она, если доводилось говорить про какого-нибудь сильного
зверя, всегда шептала про него в самое ухо, да еще прикрывалась ладонью:
— Чтобы ветер не подхватил. Ветер подхватит, отнесет слова далеко.
Залетят в лес, а там их услышит тот, кого назвали. Узнает хозяин, придет,
скажет: «Кто меня звал?»
Так говорила мать, и сам Уа сколько раз учил тому же младших. А
тут... Что сделалось с его головой? Как мог он позабыть?
Настоящее имя медведя было «эах». Но вслух говорили вместо этого
«вурр». Это было лишь звукоподражание. Так эах ворчит, когда, забравшись в
берлогу, лижет свою лапу. Звали медведя также «лохматым», или «кто любит
мед», или «кто сосет лапу». Про волка говорили: «кто воет зимой»; про
гигантского оленя — «кто бесится осенью». Слово «хумма» также означало
громкое дыхание мамонта и было ненастоящим его именем. Чем сильнее зверь,
тем страшнее его накликать. Матери с раннего детства внушали это своим
ребятам шлепками и угрозами. Это было основное правило охотничьей
мудрости.
Впрочем, если вовремя спохватиться, дело еще можно поправить. И Фао
сейчас же постарался это сделать. Он наклонился и что-то шепнул Уа на ухо.
Уа кивнул головой.
— Это не Уа тебя звал, — сказал он, обернувшись лицом к лесу. — Звал
тебя мальчик из племени Окуней.
— Вот, — сказал Фао. — Пускай себе пойдет к Окуням. Пускай поищет!
Все засмеялись. Через минуту охотники уже вылезли из оврага и
вступили в поселок. Здесь было шумно и весело. Женщины с радостью
встречали своих защитников. Дети прыгали и суетились. Девушки визжали.
Канда то кружилась, то бегала вокруг землянки и на бегу всплескивала
смуглыми руками.
Жители поселка веселились. Никто не мог устоять на месте. Ноги
приплясывали сами собой. Руки тянулись к рукам, и вот без уговору
составился огромный хоровод, и людской круг завертелся на лужайке.
Крики и хохот перешли в веселую песню про глупого вурра. В хоровод
втолкнули Волчью Ноздрю. На него со смехом накинули медвежью шкуру. Теперь
он должен был изображать самого страшного эаха. Ноздря сейчас же вошел в
свою звериную роль. «Медведь» с ревом бросался на девушек и женщин, а те с
визгом разбегались во все стороны, прятались за кусты и за летние шалаши.
Актер вскоре перестал быть актером. Он в самом деле чувствовал себя
медведем. Да и все окружающие признали это.
Дети плакали от страха и прятались в землянки. Молодые матери
прижимали к себе малышей и боязливо смотрели из-за кустов на то, что
происходило на лужайке.
В это время, подпрыгивая на одной ноге, приковылял к хороводу
Тупу-Тупу. Он махал выхваченным из огня можжевельником. Волосы на его
голове были связаны таким же пучком, как у охотника Ао.
Тупу-Тупу зашел со стороны ветра, чтобы искры и пахучий дым летели на
«зверя». Оглушительный хохот раздался на поляне, когда Волчья Ноздря стал
на четвереньки и уморительно побежал от него по-медвежьи к опушке леса.
Так начался день весенних игр. Сначала играли в медведя, в охоту на
разных зверей и птиц. Потом два охотника — Суоми и Хоху — с деревянными
рогами на голове плясали буйную пляску дерущихся зубров. Они бодались,
толкались и ревели друг на друга, подражая реву диких быков.
Под конец стали играть в ловлю оленей. Мужчины были охотниками,
женщины — дичью. Игра состояла в том, чтобы от лесной опушки загнать
«оленей» в «загон», то есть в промежуток между двумя землянками. «Олени»
старались убежать как можно дальше в лес; «охотники» бегали вслед за ними
и гнали их к условленному месту.
В лесу уже темнело, когда отряд молодежи, в котором находились Ао и
Улла, выследил между кустами кучку спрятавшихся девушек и женщин. Охотники
стали заходить с тыла, чтобы отрезать свою «дичь» от леса. Женщины
заметили их и с визгом бросились в разные стороны. Ао больше других
увлекался игрою. Он быстро обогнул поляну, чтобы забраться поглубже в чащу
леса и перехватить путь убегающим «оленям». Он знал, что сюда побежала
Канда.
Вдруг он заметил темную фигуру коренастого охотника, который прятался
за кустом и, пригнувшись, следил за тем, что делается на луговине.
В это время две девушки, держась за руки, выбежали на середину поляны
и, перешептываясь между собою, со смехом подбежали к кусту. В ту же минуту
из-за него выскочил коренастый охотник и, прежде чем они успели
повернуться, схватил одну из девушек и вскинул ее себе на плечо. Девушка
громко завизжала и стала вырываться из цепких рук.
— Уамма! Уамма! — кричала она, и неподдельный ужас слышался в ее
крике. — Люди, спасите! Тут чужие! Спасите Канду! Уамма! Уамма!
Охотник повернулся и быстро побежал со своей ношей, но не к поселку,
а в глубину леса.
Ао понял, что это не игра, а настоящее похищение.
Кровь бросилась ему в голову. В бешенстве ринулся он наперерез
похитителю, и, прежде чем тот успел сообразить, Ао сунул ему под ноги свое
копье. Толстяк споткнулся и тяжело рухнул на землю.
Освобожденная Канда вихрем помчалась к поселку, а ее похититель со
звериным ревом вскочил на ноги и бросился бежать.
Ао настиг его и ударил копьем в правое плечо. Толстяк завыл раненым
волком.
— О-о! Ой! — вопил он. — Куолу убивают! Куолу!
Куолу! Откуда он взялся?
Тут только Ао сообразил, на кого напал он в сумраке леса. На самого
колдуна!
Но вместо страха у него на уме было только одно бешеное желание еще и
еще раз ударить обидчика Канды. Да и как можно бояться врага, кто бы он ни
был, если тот трусливо убегает с поля битвы!
Все же, услышав имя «Куолу», молодой охотник на миг задержался на
месте, и Куолу успел юркнуть в кусты. С заячьей прытью промчался он к
береговому обрыву, который оказался здесь очень близко. Недолго думая он
кубарем скатился вниз по крутому склону, поднимая целое облако песка и
пыли.
Ао остановился на краю и сверху погрозил копьем беглецу, который
каким-то чудом ухитрился не свернуть себе шею и не переломать ребра.
— Выдра! — крикнул Ао ему вслед самое презрительное слово, какое он
знал.
Что снилось Ао
В эту ночь Ао долго не мог уснуть. Ему казалось, что горячий уголь из
костра влетел ему в грудь. Там что-то загорелось и жжет его огнем. В ушах
все еще раздавался отчаянный крик Канды:
«Уамма! Уамма!»
Кровь кипела в нем, когда он вспоминал Куолу, его звериный вой,
погоню за Куолу и свою неожиданную с ним схватку. Узнал ли его колдун в
вечернем сумраке леса?
В его мозгу вспыхивали и гасли искры. Слов у него не было.
Поздно забылся он тяжелой, беспокойной дремотой. В землянке было
душно и тесно.
Вместе с Черно-бурыми спали двадцать гостей — охотников Красных
Лисиц. Лежали все вповалку на оленьих шкурах.
Под утро ему приснилась Канда.