Страница 50 из 57
И эти основные, спасающие от скрытого голода продукты будут служить главной базой детского питания, составляя, примерно, половину всего дневного пайка; а к этому они должны получать достаточно круп и белого хлеба из цельной муки, вдоволь хорошего мяса, рыбы и кур…
И ущемленные скрытым голодом массы крепко заберут себе в головы эту новую науку — и когда они поймут, что препятствием к реализации плодов этой науки является не недостаток хорошей почвы, солнца, воды, рук и голов, рвущихся к осуществлению этого изобилия, — не организуют ли они тогда делегацию, нечто вроде маленькой комиссии, которая явится к нашим правителям и задаст им несколько простых вопросов?
Предположим, что произойдет разговор начистоту. Правители скажут:
— Добрые граждане, представители миллионов, ныне существующих на пайке, который даже ниже уровня официальной «экономной диэты при нужде», знаете ли вы, что пришлось бы сделать, чтобы выкормить ваших детей крепкими, здоровыми и веселыми? Вам пришлось бы для этого производить вдвое больше молока, в два раза больше лимонов и помидоров, в три раза больше зелени, в восемь раз больше фруктов и овощей, не говоря уж об упятеренном количестве мяса, рыбы, птицы и об утроенном количестве яиц. Понимаете ли вы, товарищи граждане, что пришлось бы значительно расширить молочную индустрию, пополнив ее миллионами коров, а также подумать об увеличении земельной площади для насаждения садов и лимонных рощ, не говоря уж о подыскании новых пастбищ для мясного скота? Принимаете ли вы во внимание тот колоссальный и тяжелый труд, который потребуется для постройки соответствующего количества птицезаводов, и какой массе людей, ныне бездельничающих, придется пачкать руки и обливаться потом при этих новых агрикультурных начинаниях, направленных на борьбу со смертью, за новую, веселую жизнь?
Понимаете ли вы, что нам пришлось бы разрушить всю долговую систему, на которой мы сейчас держимся?
Но скромная делегация скажет в ответ на это следующее:
— Правильно, все это, конечно, очень хлопотно, но идите-ка вы к чорту с вашими возражениями, а дайте теперь нам спросить:
— Не собираетесь ли вы взять на себя труд и беспокойство позаботиться о том, чтобы американцы могли потреблять то, что они в данный момент могут производить?
Не соблаговолите ли вы выкинуть из голов всю вашу модную экономику и уразуметь простую истину: все, чем мы пользуемся, что едим и носим на себе, — все это стоило бы дешево, чертовски дешево, если бы расценивалось только по количеству, затраченной на это физической силы?
Уважаемые начальники, не перегибаете ли вы палку в противоположную сторону? Если энергия, сила производить то, что нам требуется для еды, платья и жилья, теперь беспредельна, как воздух, как солнечный свет, то почему же все это не дешевеет?
Разве вы не знаете, что денег мы не едим и не кроем дома кредитными билетами, а из правительственных займов платья тоже не сошьешь?
Если урожаев нашей почвы хватает вам на то, чтобы их уничтожать и ограничивать, то почему же их нехватает к столу тех, кто голоден?
Если вы, в качестве правительства, распоряжаетесь нашими кредитами и пользуетесь ими для подкупа фермеров, чтобы они не выращивали продуктов, в которых нуждаются наши умирающие с голоду дети…
Тогда, уважаемые сэры, как это ни грустно, но мы боимся, что придется предложить вам убираться отсюда ко всем чертям, подобру поздорову!
Глава десятая
ДЕТИ МОГУТ ЖИТЬ!
Пройдет, конечно, немало времени, прежде чем подобная делегация простых граждан соберется навестить наших одурелых начальников и поставит перед ними свои ясные, трезвые вопросы. В конце концов, процесс умирания от скрытого голода во много раз медленнее, незаметнее и коварнее простого «сосания под ложечкой» при обыкновенном голоде. Наши народные массы находятся в несколько иных условиях, чем были французы перед Великой революцией, чем был русский народ до Ленина. Изнуряющий скрытый голод организуется у нас все более и более искусно, периодически прикрывается дымовой завесой «бумов», и потребуется еще немало сильных слов и разоблачений, чтобы заставить американцев понять свое ужасное положение.
Разговор с одним знакомым летчиком заставляет меня немного устыдиться своих детских разоблачительных потуг, но в то же время он внушает мне спокойствие за простых американских людей, — за то, что они сделают, когда поймут, наконец, как отнимается жизнь у них, у их близких, у их детей. Этот летчик был старшим пилотом на гидроплане, сделавшим несколько лет назад попытку перелета через Тихий океан на Гавайские острова.
Находчивость и отвага, проявленные этим летчиком и его командой, когда они, вследствие нехватки бензина, вынуждены были сесть на воду за тысячу миль от места назначения; их ужасное плавание по океану в продолжение десяти дней, когда все считали их уже погибшими, — эти подвиги ума и сердца наводят на мысль о смелости и расторопности руководителей нашей страны… Какая между ними громадная разница!
Если вдуматься, то это сравнение простых летчиков с нашими вельможными ростовщиками действительно ободряет. Оно утешительно в том смысле, что есть у нас немало таких самоотверженных, умных людей, как эти летчики, — значительно больше, чем корыстолюбцев, живущих за счет нашей умственной и физической энергии, не дающих массам воспользоваться плодами своих рук и мозгов.
Что заставило меня заговорить об этом летчике в конце книги о забытых детях — это овладевшая им холодная ярость, когда он узнал, что может сделать наука для обновления нашей жизни, когда он сопоставил возможные чудеса науки с попиранием этой науки ныне царствующим экономическим режимом. В ясный летний день мы забрались на Зеленую гору, севернее Уэйк-Робина, и я случайно стал рассказывать о некоторых известных мне случаях спасения людей, буквально вырванных из гробовой урны; я рассказал ему о нескольких взрослых и о маленьком мальчике, которые своей ужасной болезнью были обречены сперва на тяжелое маниакальное состояние, потом на длительное прозябание в полном безумии и, наконец, на смерть, которая явилась бы облегчением для их близких.
Замечательно было видеть негодование этого летчика, когда я сказал ему, что на одного спасенного таким образом мужчину, женщину или ребенка приходятся сотни тысяч забытых, сходящих с ума, умирающих. Он понял, что, с одной стороны, невежество, а с другой — пренебрежение к людям, характерное для нашего строя, не дают возможности мастерам науки применить свои знания на пользу тех, кто в них отчаянно нуждается.
Этот летчик — мягкий, благородный человек, которого приятно было бы иметь товарищем в любой борьбе, — но тут он буквально озверел. Он представил себе эту жестокость в применении к себе и к своим близким. Он сказал, что если бы нечто подобное угрожало ему или его близким, если бы он видел, что из-за недостатка средств не может получить спасительную помощь науки, то…
— Я бы разрешил вопрос с помощью винтовки, хотя это, может быть, на меня и непохоже.
Высоко, на склоне Зеленой горы, откуда линия горизонта видна на протяжении восьмидесяти километров, можно собрать в ярчайший фокус все эти любопытные вопросы, — и летчик собрал… То, что он — вполне сознательно — собирался в этом случае сделать, является, конечно, весьма действительным средством… И для обездоленных человеческих масс его можно всячески рекомендовать… Только просветите же их, — дайте миллионам честных, решительных людей, как наши летчики, ученые, инженеры, фермеры, механики, рабочие, увидеть этот скандал сразу, в одно и то же время. Не беспокойтесь, они быстро сойдутся!
Вот почему гнев летчика так воодушевил меня. Я понял, что если все больше и больше мужчин и женщин смогут понять и представить себе новую жизнь, которая откроется благодаря знанию, творимому для нас «бескорыстными», то это знание, в конце концов, сделается новой беспредрассудочной религией для масс.