Страница 36 из 57
Я готов проклинать себя за то, что три года тому назад зажег ложную надежду в сердцах отцов и матерей несчастных ребят, которые ждут весну с уверенностью, что ревматическая болезнь даст новую вспышку. С глупым бессмысленным фантазерством я рассказывал о великой радости, о чудесном средстве против ревматических вспышек, которое теперь «доступно для каждого». С поэтической точки зрения, это было, конечно, верно. В самом деле, какую цену имеет теплая, синяя вода, в которой купались сердечнобольные дети Кобэрна? Кто платит за устойчивый мягкий климат Порто-Рико? И уж, конечно, нет никакой монополии на жаркое солнце в районе Сан-Хуана. Все это можно иметь совершенно даром. Это — прирожденное, неотъемлемое право всех сердечнобольных и уж во всяком случае всех детей с разрушенными сердцами, не правда ли?
Если бы в ноябре 1933 года в Грэнд-Хэвене, когда у Жанны появились первые характерные симптомы болезни, доктор сразу же распознал нависшую над ней опасность и если бы отец и мать Жанны знали меня тогда и спросили: «Что нам делать, чтобы спасти ребенка?» — не мило ли было бы с моей стороны, — зная, что отец Жанны получает всего двенадцать долларов в неделю на случайной работе, — посоветовать им везти ребенка в Калифорнию, Флориду или Порто-Рико?
Но, может быть, в борьбе с ревматической болезнью сердца все эти бесплатные, «космические силы» тропиков, — как называет их Кобэрн, — не так уж необходимы? Почему же не болеют сердцем воспитанники детских приютов в Англии? Почему здоровы дети обеспеченных людей в наших северных городах, ничего общего не имеющих с тропиками? Совершенно ясно и бесспорно, конечно, что климатические условия тропиков укрощают злобного стрептококка. Но почему же дети из богатых домов в Грэнд-Хэвене не болели ревматизмом, живя в таком же мало тропическом климате, как и наша Жанна?
Многие врачи отмечали, что дети, растущие в плохих, голодных условиях, впоследствии заболевают ревматизмом. И я должен заявить, — к сведению тех, кто еще думает, что миллионы наших безработных бедняков обязаны своим несчастьем собственному неразумию, — что бедность и худоба Жанны и ее братьев и сестер ни в коей мере не зависели от неразумия их матери. Семье Жанны жилось, быть может, чуть-чуть лучше летом 1933 года, когда отец нашел какую-то случайную работу. Но в продолжение двух лет до этого семья из восьми человек получала, примерно, два доллара в неделю от города, два доллара от церкви и два литра молока в день на всю семью. Это было все, на что они жили.
Вполне возможно, — принимая во внимание новости, которые уже поступают с запада, из Сан-Франциско, — что Жанна могла еще быть спасена без посылки ее в Порто-Рико или Флориду, если бы это открытие — о котором я сейчас расскажу — было сделано лет шесть тому назад, если бы оно оказалось абсолютно верным, и если бы Жанна родилась при таком строе, когда население Америки могло бы покупать то, что Америка способна производить.
В Сан-Франциско доктор Рейнгарт со своими помощниками посадили морских свикок на диэту, которая давала им все, что требуется для жизни, роста и веселого настроения; эта диэта была бедна только витамином «C»…
Морских свинок осторожно доводили до предцынготного состояния…
Затем Рейнгарт впрыскивал им крошечные дозы гемолитического стрептококка…
В их суставах и сердцах развивались болезненные явления, которые, по мнению Рейнгарта, вполне соответствуют микроскопической картине изменений в суставах и сердцах детей-ревматиков. Эти научные данные следует, все-таки, признать еще недостаточно твердыми. В Пелхэмском приюте для сердечнобольных детей Кобэрн наблюдал серьезные ревматические вспышки у девочек, которые в течение нескольких месяцев получали диэту, богатую витамином «C» — апельсины, молоко, овощи. Но, с другой стороны, эти девочки не получали такого питания с начала своей жизни. Не похоже ли на то, что этот недокорм, скрытый голод, истощение ребенка в самом начале жизни нарушает его внутренний химизм, отмечает его печатью ревматизма? Нельзя ни утверждать, ни отрицать этого, и мы можем здесь сказать только одно: если дети, живущие даже в северных штатах, отнюдь не тропических, имеют то, что с раннего детства получают дети обеспеченного класса, они очень редко болеют ревматизмом. Это абсолютно бесспорно.
Жизнь, которую рекомендует Рэйли, как гарантию от ревматизма, — сытая жизнь, при которой отпадает нужда в тропиках, конечно, очень хорошая штука. Но как, имея всего пять долларов в неделю на прокорм шести ребят, после того, как вы обеспечили их дорогими витаминными продуктами, — как вам купить для них еще основной пищи, которая сглаживает выступающие ребра и дает мускульную зарядку, — той пищи, которую искры витаминов только разжигают в жизненное пламя?
Мать Жанны была любящей матерью и читала все, что помогало ей растить и воспитывать детей, и они жили бы, конечно, по мудрому рецепту Рэйли, если бы только имели на это средства.
Да, вот в чем загвоздка. Вот что толкало Жанну навстречу ужасу, подкравшемуся к ней в ноябре. Затруднение, которое почти всегда отрицается, смазывается, критикуется, заключалось в простой истине:
«Мужчины и женщины не могут покупать того, что они хотели бы и могли коллективно производить, а не могут потому, что нет денег».
В этом было основное, хотя, можете быть уверены, что ее мать, худая, серьезная, богобоязненная женщина, не ставила так вопроса, когда рассказывала мне историю последнего сердечного припадка маленькой Жанны. Она рассказывала мне ее толково, со всеми подробностями, со стоицизмом, подобающим голландской женщине, и только при самом конце рассказа она встала, отвернулась и утерла глаза уголком старенького платка. Под конец она изменила даже своим религиозным убеждениям, сказав, что стыдно производить на свет детей, если ты не в состоянии их прокормить.
Я никогда не забуду этих слов, которые так гармонировали с маленьким оборвышем, игравшим на чисто вымытом полу, как не забуду кучу гороха, который она чистила, и слабый, но едкий запах аммиака, который так характерен для домов, где многодетные матери не в состоянии обеспечить ребят надлежащим уходом.
Отец Жанны представлял собой прекрасный тип усердного голландского рабочего. Его всюду любили, где бы он ни работал. Когда они начали растить свою шестерку детенышей, они были полны верой в будущее. Потом работа сделалась непостоянной, — то была, то не было…
И вот отец с матерью начали переживать подлинную пытку, организованную существующим строем, — эта пытка много страшнее колесования или auto da fé[11] времен инквизиции, потому что те пытки продолжались только минутами или часами…
Отец с матерью познали горькую муку — смотреть на детей и не знать, чем их завтра накормить. Отец Жанны не мог без слез смотреть на свои руки; каждое утро он все думал и думал, почему этим сильным рукам нечего делать.
Вот она, глубокая истина, высказанная Отто Кармикаелем, мудрецом из Монси. Если бы он видел эти страдания, организованные нашей системой, той самой системой, которая сделала его, Отто, богатым человеком, если бы он своими глазами посмотрел в лицо матери, говорящей, что стыдно рожать на свет детей, хватило ли бы у Отто смелости повторить свой мудрый совет:
— Успокойтесь, мой милый, будьте терпеливы, смотрите на это легче, вы впереди своего времени…
Но оставим это и послушаем рассказ матери о том, что они переживали на исходе «бума», когда Жанна была еще грудным младенцем. Дела шли все хуже и хуже, но даже после того, как совсем не стало работы, нигде и никакой, отец Жанны, как и подобает голландцу, категорически отказывался просить пособия.
(В то время подобная гордость считалась добродетелью, да и теперь еще она восхваляется «Лигой свободы» и почти всеми, кто никогда не испытывал нужды и не видел, как дети от нее умирают).
11
Сожжение на костре.