Страница 26 из 57
В настоящее время из двух тысяч пятисот чахоточных, состоящих в тех же больницах, более девятисот выходят крепкими, способными к работе и независимой жизни.
Три доллара в день стоит содержание одного чахоточного в этих больницах. Годовая экономия подскочила уже до восьмисот тысяч долларов с лишком. Но стойте. Это еще не все.
Если расходуя деньги на докторов, рентгенологов, патронажных сестер, туберкулин, шприцы, рентгеновские аппараты и бланки для историй болезни, мы добьемся (что, с научной точки зрения, абсолютно достижимо) выявления всех ранних форм чахотки, еще скрытой, притаившейся, нераспознанной, то мы коренным образом изменим печальный состав населения этих больниц. Если теперь в больницах лечатся восемьдесят процентов больных с умеренно или сильно запущенной формой чахотки, и только двадцать процентов с минимальной формой, то мы сможем эти цифры перевернуть наоборот.
А если мы этого добьемся, то произойдет вот какое замечательное явление…
Срок пребывания чахоточного в больнице сократится с восемнадцати месяцев, как это теперь есть, в среднем… до девяти месяцев! Через девять месяцев они выйдут здоровыми, крепкими, излеченными.
— Но сколько же на это потребуется времени? — спросил я Генри Вогэна, комиссара здравоохранения.
Он недолго раздумывал над ответом. Это может быть сделано, примерно, в пять, на самый худой конец, в десять лет.
А сколько это будет стоить?
Чтобы обзавестись необходимым количеством рентгеновских установок, пленок, врачей, сестер, чтобы пустить полным ходом работу умелых и опытных детройтских борцов со смертью, потребуется не более двухсот тысяч долларов в год.
Короче говоря, одной сто семьдесят пятой части стоимости современного, несущего смерть, военного корабля хватит на год для спасения жизни всех этих чахоточных.
Но к чорту чахоточных!
Забудем о них. Если расходовать двести тысяч долларов в год для выявления ранних форм, чтобы больные оставались в больницах вдвое меньше, чем теперь, то через десять лет налогоплательщики будут уже экономить по миллиону долларов в год.
Но для спасения этих миллионов наша система уже не может истратить пару сот тысяч. И я увидел и понял совершенно отчетливо, что наша уродливая, попеременно лопающаяся и надувающаяся, но идущая к верной гибели система не в состоянии разрешить даже вопросы наживы.
Я теперь ясно увидел врага.
Я понял, что причина народного несчастья заключается в том, что в то время как наука рвется вперед, у наших правителей нехватает уже пенни для спасения долларов, которые для них дороже всех живых мужчин, женщин и детей, вместе взятых.
Глава шестая
БЛАГОСЛОВЕННАЯ ЗАСУХА
Я вернулся на песчаные дюны, после вечера, проведенного с детройтскими туберкулезниками, и долго не мог забыть, как этот вечер весело закончился. После того как Вогэн высчитал, во что обойдется спасение многих миллионов долларов, я высказал мысль, что, пожалуй, не трудно будет мобилизовать эти несколько сот тысяч, требующиеся для экономии миллионов. Мне ответили на это смехом. Это был дружный взрыв смеха, заставивший меня почувствовать себя наивным провинциалом, грудным младенцем и полнейшим простофилей в тайнах экономики. Для меня это была азбучная истина. Задачей этих людей является борьба со смертью — в данном случае, искоренение туберкулеза. Они — специалисты своего дела. Никто этого не отрицает. Виднейшие граждане города нахваливают их во-всю. Эти люди действительно способны искоренить туберкулез, если только…
Детройтские жители тоже, конечно, не возражают, чтобы с ТБ было покончено. Все научные возможности, даже помещения, необходимые для массового исцеления больных, — все налицо. Никаких задержек, никаких помех. Однако же…
Я теперь ясно понял, что эти люди, со всеми своими знаниями, со всей преданностью делу, не в состоянии пустить в ход машину жизни. Они могут добиться, чего угодно, но только не…
Это все равно, как если бы они были специалистами по пшенице и владели в достаточной степени агробиологическими знаниями, чтобы дать пятьдесят бушелей доброй твердой пшеницы на акр[8]. Кругом расстилается безбрежное пространство земли, годной для посева. И они слышат стоны миллионов умирающих от голода людей. А система им говорит: «Нет средств для посева и спасения людей от голодной смерти, которая обойдется нам бесконечно дороже, чем небольшие меры для предотвращения этого».
И грустно было видеть, как знаменитые борцы с ТБ нисколько не возмущались этим оскорбительным отношением к науке, а если и возмущались, то только так, про себя; они не допускали даже мысли, что можно что-нибудь изменить в этой убийственной тирании. И здесь, среди песчаных дюн, для меня стало ясно: эти борцы со смертью совершенно не понимают, что они, именно они должны авторитетно потребовать средств для искоренения ТБ; они должны приказать, чтобы эти деньги были отчеканены, напечатаны, выпущены. Но они только смеялись, и безнадежность, бесстыдный цинизм этого смеха приводили меня в ужас. И я сказал им:
— Клянусь богом, я достану вам эти деньги!
Задыхаясь от смеха, они отвечали:
— Попробуйте, достаньте.
— Но ведь найдется же кто-нибудь из власть имущих, способный понять, что дважды два четыре!
— Попробуйте, заставьте их понять, — получил я в ответ.
Генри Вогэн подсказал мне хорошую мысль. Если бы удалось организовать своеобразное празднество, если бы вместо традиционной рождественской елки в городском зале можно было зажечь гигантский погребальный костер из трупов всех скончавшихся за год в округе Вэйни, тогда, может быть, граждане очнутся и потребуют, чтобы работникам здравоохранения была дана возможность применить свои знания…
Я перебирал в памяти сотни охотников за микробами, исследователей, борцов со смертью, встречавшихся мне за истекшие двадцать пять лет, — многие из них были несравненными специалистами; они были лучшими образцами из всего, что создано человечеством с тех пор, как оно перестало швыряться кокосовыми орехами вместе с павианами в джунглях. Все они были похожи на детройтских борцов с ТБ; все они не понимали, что право требовать, выписывать средства для борьбы со смертью — это их право; и эти средства должны соответствовать только их способности избавлять человечество от смерти и страданий. Но эти люди так покорны, так почтительны! Они унижаются, расшаркиваются, ломают шапки… Как будто должное экономическое вооружение науки может быть делом благотворительности!
Я сказал им, что помогу добыть то, в чем они нуждаются. Но мой план действий был не лучше. Нельзя, конечно, требовать, чтобы правительство специально напечатало доллары для спасения людей от смерти и уничтожения туберкулеза. Это были бы безвалютные деньги! Нужно искать кредитов у частных банкиров, которые отпустят их, конечно, под проценты, а попробуйте-ка на такой заем создать здоровых и крепких детей, будущих мужчин и женщин, без туберкулезного клейма!
Нет, пойду-ка я лучше к какому-нибудь богачу и постараюсь его уговорить, умаслить. Ладно, займемся умасливанием.
Кончалась уже первая половина моего «года мучений», и я начинал понимать, что экономика должна быть человечной или она ничего не стоит. Но вот суждено было разыграться новым волнующим событиям, чтобы вытеснить из моей головы все эти пессимистические размышления и добить последние остатки иллюзий.
Было жаркое майское утро, и яркокрасный кардинал снова радовал нас своими хриплыми трелями, мелькая язычком пламени в молодой зелени буков, и я сидел, по обыкновению устремив взгляд на запад поверх белесоватой синевы озера Мичиган. На всем тридцатимильном пространстве западного горизонта расстилалось коричневатое облако, затемняя чистую линию, которая является одновременно и прямой и кривой, линию, где бледноголубое небо сходится с синей водой. Эта линия настолько величественна, что если смотреть на нее достаточно долго, она может заставить вас забыть и свою и человеческую глупость. Но в это утро линия горизонта отсутствовала. Коричневатое облако поднялось выше, достигло зенита и миновало его. И все вдруг померкло в мутном полусвете; кардинал, трясогузка и золотой подорожник перестали петь. Солнце, хотя и не закрытое облаками, стало таким тусклым, что можно было смотреть на него не отрывая глаз, сквозь желтоватую мглу, которая покрывала все от неба до земли, висела туманом между деревьями, забиралась в комнату, устилая бумагу, на которой я писал, и набивая мне рот песком. Это было первое утро появления пыли, — день, когда добрая почва среднезападной области решила покинуть свои кукурузные и пшеничные поля. Засуха возвращалась к американскому народу. Это облако было приветственным знаменем для правительственных контролеров изобилия, ведущих борьбу за сокращение продукции. Это было как бы голосом самой природы, говорившей нашим начальникам: если вы, в самом деле, хотите сокращения, то вот вам оно, пожалуйста…
8
Бушель — объемная мера жидких и сыпучих тел, равна 36,368 литра.
Акр — 0,405 гектара.