Страница 55 из 112
согнувшись под пулями, перевязывает раненых,
подбадривает бойцов шуткой или добрым словом...
— Что ж, вам перечить бесполезно, — с притворным
сожалением сказал Чардынцев и ловким движением снял,
гимнастерку...
КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава пер в а я
Шла война, дни и месяцы проносились в тревоге,
заботе о Родине, о заводе, о хлебе насущном. Петр Ипатье-
вич с Марфой Ивановной проглядели, что Наташа как-то
внезапно выросла, превратилась в стройную, тоненькую
девушку с длинными тугими каштановыми косами за
плечами, с отрытым смелым лицом,.на котором под крутым
полукружьем бровей горели черные глаза.
Марфа Ивановна привыкла каждое утро готовить
Наташе завтрак, пока та просматривала приготовленные
накануне уроки, дожидаться ее возвращения из школы с
шумной ватагой подруг, слушать их бесконечные споры и
молча улыбаться тому, как звонкие восклицания и
громкий смех перемежались с таинственным полушопотом.
По вечерам любили старики посидеть всей семьей за
столом, потолковать с дочкой о наиболее интересных
уроках. Наташа рассказывала о разных странах так живо
и занятно, что Петр Ипатьевич иногда не сдерживал
своих чувств и прерывал ее то возгласами удивления, то
гневными словами по адресу «подлой буржуазии».
Однажды, говоря об Америке, Наташа сообщила
интересную подробность: в Нью-Йорке, Чикаго и других
•крупных городах верхние этажи небоскребов часто бывают
закрыты густыми облаками, а в ветреную погоду люди
чувствуют, как все скрипит и шатается, словно на корабле
при шторме.
Петр Ипатьевич задумчиво трогал усы:
— В темноте люди живут, солнца не видят. А то, что
шх шатает, — это не без пользы: можеу, так порастрясет,
224
что ихняя американская душа не вытерпит и завопит:
«Братцы! До каких пор подлую буржуазию терпеть
будем!»
В другой раз, когда Наташа рассказывала о травле
Пушкина циничным и лживым великосветским
Петербургом и о тяжелой семейной драме Александра Сергеевича,
Петр Ипатьевич, качая головой, вздыхал:
— Гляди, до чего несознательная дахмочка! Супруга,
спутник жизни — и такое казенное отношение!
Нет, что-то восхитительное было в этих тихих,
задумчивых вечерах. В теплой и светлой комнате весело журчал
голос Наташи, Старик чинил бредень, степенно и деловито
готовясь к предстоящей рыболовной страде, либо
выпиливал какой-нибудь хитрый ключ для нового замка.
Марфа Ивановна, закончив хлопотливый и нелегкий
труд по несложному своему хозяйству, сидела за столом,
положив перед собой чистые усталые руки и глядела на
Наташу со спокойной и затаенной гордостью.
«Я в ее годы за ткацким станком по четырнадцать
часов в день маялась... вспомнить страшно! Училась грамоте
без году неделю. Расписываться приловчилась, — и науке
конец. А Наташа, вон, подсолнушек еще молоденький, а
говорит, будто золотом по шелку вышивает. Умная!»
Предавалась Марфа Ивановна мечтам-гаданьям —
кем будет их любимая приемная дочка.
«Хорошо бы докторицей пошла. Тонкое это дело и
доброе для людей. Или еще вот артисткой. Красивое занятие!
рывало, посмотришь в театре, ка$ там про жизнь
показывают, радость тебя и слезы душат — до чего сильно сердце
взбудоражат...»
Так зимы сменялись летами. Посаженная у окна
березка (в честь получения квартиры в- новеньком из
светлого кирпича доме — двухэтажном, со стеклянной в
цветной мозаике верандой) уже потянулась вверх, белея в
палисаде мягким негасимым светом, а Наташу все еще
считали маленькой. Младшая — Наденька умерла вскоре
после эвакуации из Ленинграда, и с тех пор все лучи
родительского тепла обратились к Наташе.
Петр Ипатьевич и Марфа Ивановна так полюбили ее,
так привыкли к ее высокому голосу, к лукавым и чистым
глаза^, тревожным заботам о ней, что, им казалось,
жизнь потеряла бы самые богатые краски, уйди от них
Наташа.
Ф-444 — 15 225
Она отвечала старикам столь же горячим чувством.
Смутно помнился гулкий от взрывов и черный от горя
день, когда мать лежала на траве, раскинув руки, а она,
потеряв голос, беззвучно звала: —Мама!.. Мама!..
Отец погиб под Ленинградом в том же первом году
войны. Петр Ипатьевич и Марфа Ивановна стали для
Наташи самыми родными людьми. Марфа Ивановна
старалась все делать сама — Наташенька устает за день:
ученье!
Это обстоятельство служило причиной частых споров.
Наташа говорила, что она не хочет расти белоручкой, что
Марфе Ивановне пора отдохнуть, но старуха только
притворно вздыхала:
«Какая уж тут йомощь, коли в тебе ровно бесенок
сидит. Давеча тарелку расколола, картошку варила —
передержала, и она водянистой стала — в рот не
возьмешь. Мужской у тебя характер, Наташенька».
И все же Наташа не ложилась спать, пока не
постирает нужного на завтра платья, не заштопает чулки, а
утром вставала пораньше — гладить.
Но вот подошли выпускные экзамены. Наташа,
страшно волнуясь, до поздней ночи перечитывала конспекты и
учебники. Потом, забывшись коротким и чутким сном,
вскакивала перед рассветом и снова читала — «на свежую
голову».
На экзаменах, подходя к столу, где сидели
преподаватели, она с трепетом чувствовала, как под ложечкой бился
тошнотный холодок испуга. Постояв в нерешительности,
она вдруг резко протягивала руку — так бросаются в воду,
преодолевая робость! — и вынимала из середины заветный
билетик.
Страх сразу пропадал, и теперь несказанное
любопытство охватывало Наташу, словно в билетике была
написана сама судьба.
Сохраняя выдержку, называла она номер билета и
неторопливо, с достоинством шла на свое место.
И вот тут-то жадно впивалась она глазами в «судьбу».
Но неожиданно приходило разочарование: вопросы
попадались до смешного легкие.
Наташа искренно .полагала, что ей «чертовски везет».
Все предметы она сдала на отлично.
Девочки наперебой поверяли друг друпу свои мечты
и дальнейшие планы.
226
Бе подруга Валя Садовникова решила поступить-в
институт морского флота.
— Через пять лет — штурман! — срывающимся от
счастья голосом «говорила Валя.
Наташа глядела в круглые, всегда чему-то удивленные
глаза подруги и недоверчиво думала:
«Валька —и вдруг штурман! Смешно!»
Наташа вспомнила, что Валя каждую отметку обильно
смачивала слезахми: если двойка — от огорчения, если
тройка или четверка — от радости. Никто не помнил,
чтобы она получила по какому-нибудь предмету пятерку.
Девочки по этому поводу шутливо говорили, что
преподаватели щадят Валю: получив пятерку, она плакала бы
всю неделю...
Многие одноклассницы поступали в педагогический и
медицинский институты.
— Ну, а куда ты? — спрашивали у Наташи.
— Я иду на завод. Хочу быть токарем,— строго
сдвигая подковки бровей, отвечала она подругам.
Мечта эта давно зрела в ее душе. За ужином Петр
Ипатьевич рассказывал о событиях на заводе.
Завод, как большой и очень близкий друг, был
неотъемлемой частью духовного существования всей
семьи.
Всякий раз, приходя с работы, Петр Ипатьевич
приносил какую-нибудь новость. Старался он рассказывать
ее не сразу, приберегая до того момента, когда жена
уберет со стола и он с неторопливой солидностью начнет
скручивать цыгарку.
Но из этих стараний часто ничего не получалось. Едва
перешагнув порог, Петр Ипатьевич начинал
многозначительно улыбаться и, не успев даже умыться, бросал свое
короткое:
— Светлый месяц!
— Что? — спрашивали Марфа Ивановна и Наташа