Страница 52 из 112
нос, скользнул взглядом по ярко рдевшей правой щеке и
уху Виктора.
Лиза тогда впервые поняла, что они уже не дети. И
впервые Степа зажег в ней искру первой любви.
В их городе был чудесный парк, расположенный на
высокой горе над величавой спокойной рекой.
Лиза любила сидеть по вечерам над самым обрывом,
слушая, как внизу тихо рокочет и вздыхает река, как,
готовясь ко сну, нежно высвистывает в орешнике какая-то
птица.
Робкий поцелуй Степана обжигал ей губы, и Лизе
казалось, что на далеком серебряном лике месяца возникала
тонкая понимающая ухмылка.
За спиной, в парке играл духовой оркестр, летал
звонкий девичий смех и густые басовитые голоса парней.
Здесь, над крутым обрывом, было тихо, темно и
немного страшно. Далеко за рекой, подернутой белесым
туманом, темнел лес. Там еще страшней. Но со Степой она
пошла бы и туда. Вот так всю ночь и шла бы, шла
обнявшись и слушая его песни.
А пел Степан хорошо, ой как хорошо пел! Лиза
слушала песню и, прищурясь, жадно приглядывалась к этой
чудной ночи, будто пила ее, будто хотела вобрать в себя
всю ее красоту.
Почему от неоглядных этих просторов, от леса, тихо
дремлющего вдали, от раскинутых на том берегу стогов,
от этой широкой задумчивой реки так больно и сладостно
ширится грудь и сердце радуется чему-то такому, чего не
высказать никакими словами?
* А Степан поет, будто летит на могучих крыльях:
...Ах ты степь моя, степь широ-окая,
В той степи ночной песню пел ямщик...
Виктор мучительно любил Лизу. Любил давно. Еще
тогда, когда она была длинноногой (вероятно из-за
короткой юбочки) четырехклассницей с аккуратно
заплетенными косичками и такими ясными, лучистыми глазами, что
в них, как на солнце, можно было смотреть, только
прищурясь.
Он твердо решил жениться на Лизе. Воображение
рисовало его выдающимся инженером (все равно каким —
212
лишь бы выдающимся), приехавшим на своем автомобиле
к родителям вместе с красавицей Лизой.
Конечно, Виктор и виду не показывал, что Лиза его
сколько-нибудь интересует. Наоборот, встречая ее на
улице, притворялся чем-то очень занятым, правда, он всегда
при этом приосанивался. В школе Виктор говорил с ней
пренебрежительно-насмешливым тоном, больно дергал ее
за косички, либо прилаживал к ним бумажки с
изображением разных страшилищ. Лиза часто плакала из-за его
проделок, а он тихонечко, углами губ, посмеивался. Это
точно соответствовало девизу, вычитанному им из
купленного на базаре у какого-то прыщавого субъекта флирта
цветов. Орхидея: «Чем меньше женщину мы любим, тем
легче нравимся мы ей, и тем ее вернее губим средь
обольстительных сетей». (Виктора нимало изумило бы, когда б
ему сказали, что эти слова принадлежат Пушкину.) .
Мать Виктора, ординатор городской больницы,
самозабвенно влюбленная в своего «единственного
мальчика», до десятого класса пестовала его, как малое дитя.
— Ты слишком груб с ребенком, —• выговаривала она
мужу, темнолицему высокому мужчине, работавшему
капитаном речного парохода—трамвая «Ударник». — Он
видит от тебя не ласку, а одни попреки.
— С ним надо быть не только грубым, —отвечал отец
Виктора, и лицо его темнело еще больше, — с ним надо
быть лютым. Ты со своей телячьей нежностью превратила
его в самолюбивого барчонка. Погляди, сколько в нем
презрения к людям. Даже отца он называет
«вагоновожатым», «перевозчиком», вкладывая в это какой-то
унизительный смысл. Его надо бросить в котел трудностей,
житейских невзгод и выварить из него сахарин твоих
восторгов.
— Неправда! — вспыхивала она и прижимала к себе
Виктора, который по росту уже обогнал мать. — Наш
мальчик умнее других, поэтому он и видит людские
пороки.
— Сначала надо полюбить людей, а потом искать в
них пороки, — отвечал отец.
— Толстовщина! — бросал Виктор, отстраняясь от
настойчивых ласк матери.
— Видишь? Он уже научился подвешивать ярлычки.
У него уже все карманы набиты ими. Личинка
превратилась в куколку. Скоро из нее выпорхнет такая бабочка,
213
что ты ахнешь, — да поздно будет. И запомни, люди за
это не скажут нам доброго слова!
Кончалось тем, что отец уходил на работу злой,
вконец расстроенный, мать плакала, а Виктор, тайком
вытащив две трехрублевки из пачки денег, лежавшей иа
комоде, отправлялся смотреть футбольный матч либо заходил
в школьный химический кабинет. Здесь допоздна
возилась с кислотами, порошками, колбочками старая
учительница Надежда Васильевна. Виктор был здесь частым
гостем. Химия привлекала его своей таинственностью,
магической силой каких-нибудь нескольких капель
кислоты, выбывавших бурную реакцию в растворе. За этими
бурями в колбе мерещились грозные явления природы —
извержения вулканов, землетрясения, столкновения
планет.
^Впрочем, увлечение химией не мешало Виктору ис-
шльзовать одну странность учительницы. Надежда
Васильевна — маленькая сухонькая старушка страшно
много курила. Открыв пачку «Казбека», она прикуривала от
пламени- спиртовки и, затянувшись, клала папиросу где-
Й1будь на край стола среди хаоса колбочек и трубок.
Виктор слюной гасил папиросу и* клал ее в карман.
Надежда Васильевна доставала новую, опять повторялась
прежняя история.
Таким чертополохом рос Виктор.
Степана он ценил за смелость и твердость характера:
Степка с малых лет был вожаком ребят всей улицы. В
бесчисленных мальчишечьих баталиях росла слава о его
бесстрашии. Виктору было приятно иметь такого
знаменитого друга, ходить с ним по городу, не боясь
подвергнуться нападению представителей враждебного лагеря. Но с
годами привязанность его к Степану перерастала в тайную
неприязнь — пощечина за срезанные у учителя
математики очки засела в сердце острой занозой.
Он много раз приглашал в кино Степана и Лизу (так
никто не догадается о его любви к ней). В темноте зала
он чувствовал тепло лизиного плеча. Слегка кружилась
голова, и не на экране, а в воображении виделись ему
иные картины.
Позднее, уже в десятом классе, Виктор неожиданно
понял, что дружба Степана и Лизы зашла дальше, чем он
предполагал.
Но беспокойное чувство мучило его недолго. Он был
214
уверен, что на самом-то деле она любит его, Виктора, и,
встречаясь со Степаном, лишь скрывает свои истинные
чувства, дразня Виктора.
«Чем меньше женщину мы любим, тем легче...» —
вспоминал Виктор и самодовольно улыбался.
Так подошел последний май их школьной жизни.
Все трое решили поступить в Харьковский
авиационный институт.
Но не черемухой, не цветами усыпала их путь эта
навек памятная десятая весна. Раскаты войны ударили из
края в край. Тучи поднятой взрывами земли нависли над
городом, заслонив все, что было светлого и радостного у
людей.
Лиза вспомнила прощание со Степаном. Они пошли в
парк к любимой скамейке над обрывом. Душистая пена
акаций сбегала к реке. Синий лес из подернутой
полуденным маревом дали глядел сумрачно, будто и ему была
печальна разлука.
Степан и Лиза стояли молча. Слов не было. Крепко
сплелись пальцы их рук.
— Степочка..". — сказала она, превозмогая закипавшие
слезы, — мне не стыдно признаться... один ты у меня!..
Один на всем свете!
Она прижала свою голову к крутой груди Степана. Ей
запомнился частый и гулкий перестук его сердца. Он
заглушил казавшийся теперь далеким и глухим голос
Степана.
— Есть слово одно... простое такое, мужицкое... Но