Страница 18 из 112
«Сирота! Она одна среди камней, пыли и горя бесконечных дорог войны...»
Анна вздрогнула. «Глебушка... Его тоже могут... вот так...» Анна два раза делала переливание крови, но девочка была очень слаба.
— Надо как можно скорее эвакуировать ее в тыл,— сказала Анна подполковнику Козлову.
— Утром придет самолет, если для этой девочки наступит утро. Анна Сергеевна, немедленно ложитесь спать, а не то вы завтра свалитесь с ног.
Она и в самом деле очень .устала. Состояние девочки не предвещало ухудшения. Анна оставила дежурную сестру и ушла в свою палатку. Уснула сразу, будто упала в мягкий сугроб.
Вскоре прибежала испуганная сестра:
— Анна Сергеевна, слабеет пульс...
Девочка умирала. Анна поняла это сразу, едва взглянула на раненую. Она косила глаза, глухо стонала, бессильно запрокидывала голову. «Нарастают мозговые явления, — горестно думала Анна. — Видимо, повреждено основание черепа. А это — конец».
Анна сморщила переносье. Закрыла рукой глаза. В душе бурлило сейчас какое-то сложное чувство жалости к девочке и неизбьшной ненависти к тем, кто изувечил этого ребенка.
Анна дала себе слово спасти девочку, будто в ее спасении заключена была великая, уничтожающая врагов сила мести.
Но девочка умерла.
С минуты, когда в борьбе со смертью Анна не смогла отвоевать подобранную на дороге девочку, с той самой минуты Анна поняла, ощутила в своей душе новую силу.
Быть может, с той поры и перестала Анна пугаться ужасного воя немецких бомб с сиренами и спокойно работала даже тогда, когда коллеги бледнели от страха.
Санитарки с таким восхищением рассказывали о ней раненым да наезжающим по делам бойцам, что иные специально приходили смотреть на «смелую докторшу».
Майор Чардынцев сам вывез с поля боя на своем броневичке майора Сухова, тяжело раненного в бедро.
Полк Сухова трое суток сдерживал яростные атаки гитлеровцев. Сухова видали везде: и в батальонах, и у артиллеристов, и у бронебойщиков. В бою он почему-то всегда бывал с непокрытой головой.
Чардыицев остановил броневик у белых палаток госпиталя. Подбежали две санитарки с носилками. Чардындев грубовато отстранил ттх, бережно поднял Сухова к уложил на еосилки.
— В предоперационную, товарищ майор! — сказала девушка в белом халате, показывая, куда нести.
Чардынцев вместе с одной из санитарок принес Сухова в большую палатку.
Вошла невысокая женщина, вся в белом. Лицо ее, как чадрой, было до самых глаз закрыто марлей. Синие ольшие глаза смотрели строго и холодно.
— Я думаю, что вы мне разрешите? — сдержанно опросил Чардьшцев.
— В операционной присутствуют только те, кто участвует в операции, — громко сказала она, стрельнув глазами в молодую девушку, которая привела Чардьшцева. — Товарищ майор, я прошу вас выйти.
Чардынцев смерил ее пристальным, гневным взглядом и, круто повернувшись, вышел из палатки.
— Что вы наделали, Анна Сергеевна? — испуганно проговорила девушка. — Да ведь это же... — от волнения у ней перехватило дыхание, — наш командир дивизии!
— Все равно! — сказала Анна, в душе сама недовольная своим поступком.
Другу Чардынцева, может быть, предстояло умереть под операционным ножом, командир дивизии вынес раненого с поля боя, чтобы быть рядом в эту тяжелую минуту, а она с профессиональной холодностью указала на дверь.
— Все равно! — еще тверже повторила Анна и приступила к операции.
— Столбнячную сыворотку... Кофеин...—говорила она отрывисто.
У Сухова были раздроблены коленный сустав, бедро и голень. Температура поднялась до сорока градусов.
«Ампутация», — пронеслось в мозгу Анны. Сколько раз это страшное слово выбывало в ней острую внутреннюю борьбу! Она делала много сложных операций, уверенно и спокойно работая скальпелем, но когда приходилось браться за узкую, кривую хирургическую пилу, чтобы пилить кость руки или ноги, — что-то тяжелое переворачивалось у нее в груди, оставляя глухую, долго не унимавшуюся боль. Виешнее спокойствие стоило ей больших душевных усилий.
— Приготовьте к ампутации, — сказала Анна сестре, не отрывая взгляда от ноги Сухова. Состояние раненого требовало немедленной ампутации. Совесть Анны могла быть спокойной. Краем глаза она заметила, как побледнело сестра.
Анна с застывшим лицом стояла у стола, судорожно сжимая кулаки.
Трудно было представить Сухова без ноги. Есть люди, похожие на птиц, — порывистые, живые, которых запоминаешь только в движении, точно в полете. Сухов на костылях—это птица, у которой отрезаны крылья.
Анна не нашла в себе силы взять пилу. «А если ты опоздаешь, и он умрет от заражения крови?» — пугала тревожная мысль.
«Если» — едва уловимая усмешка тронула губы. Анна. вспомнила слова старого профессора: «В нашей работе много «если». Не пугайтесь их, но прислушивайтесь к ним. Умейте это делать одновременно».
Анна сделала разрезы, удалила осколки костей. У Сухова стал слабеть пульс.
— Камфору с адреналином. Быстрей!
Сухов застонал. Сначало глухо, потом громче. Анна промыла раны дезинфицирующими растворами и наложила глухую гипсовую повязку... Операция длилась сорок минут.
Анна вышла из палатки неровной, усталой походкой.
У нее дрожали губы. Чардынцев быстро встал. Он глядел на нее в упор, молча спрашивая.
Анна тихо сказала:
— Будеть жить... если... — она посмотрела на него своим особенным полузадумчивым и одновременно уверенным взглядом, — ...организм выдержит борьбу с последствиями потери крови.
— А... ногу? — спросил он, боясь произнести это слово.
— Требуется несколько суток, чтобы ответить на ваш вопрос, — тяжело вздохнув, сказала Анна и села на скамью.
Чардынцев долго, не мигая, смотрел на Анну, потам, кашлянув, спросил:
— Случалось ли вам в сильную грозу или в метель быть одной в лесу или,.скажем, в поле, вдали от
людей?
Она слабо улыбнулась, отрицательно покачала головой.
— Не случалось? А со мной было. Мальчонкой.
Двенадцати лет. Пошел я однажды с приятелем в школу. Школа в соседнем селе была, верст за пять от нас.
В пути застигла нас метель. В небе сбежались тучи, налетел ветер. Закружились снежные воронки, будто закипел снег кругом. Стало вдруг темно, и мы, взявшись за руки, побрели дальше. Метель швыряла в нас анегом, засыпала глаза, слипала ресницы наледью, забивала рот ледяным песком. Мы задыхались и шли, шли вперед. Потом я неожиданно провалился в снежную яму и потерял приятеля. Я кричал изо всех сил: «Фе-дя! Фе-дя-а!» Но ветер забивал рот снегом. Чувствуя, что теряю силы, я испугался и стал неистово креститься. Потом кто-то схватил меня за плечи. Это был Федя. После он рассказывал: «Гляжу — мельница вертится. Ну, думаю, добрались. Подхожу, а это ты руками размахиваешь». Понимаете? Видал он трусость мою, a нe посмеялся. Только тоненько усмехнулся. Умный.
Анна недоумевающе подняла на Чардыицева глаза.
— Почему я все это вам рассказываю? Потому, что майор Сухов и есть тот самый Федя...
— Который в детстве шел с вами в метель?
— Да.
— Он будет жить! — тихо проговорила Анна. Это прозвучало, как обещание. В глазах ее были
решительность и теплота. Чардынцев мял в руках погасшую трубку.
— Благодарю вас! Вы устали, и я не рискую вас больше задерживать. Простите, последний вопрос: вы подобрали, конечно, толковых людей для (наблюдения за Суховым?
— Я буду дежурить сама.
— Что вы?! — испугался Чардынцев. — Не спать сутками?
— Дело теперь идет уже о моем профессиональном престиже. Сон сам не придет: он знает, что не уломает меня.
Чардынцев внимательно посмотрел ей в глаза.
Удовлетворенно подумал: «Характер подходящий!»
Он крепко и бережно пожал руку Анны. Вокруг толпились березы», — высокие, чистые, будто тоже в белых халатах, обрызганных солнцем.
Глава десятая
Сон слипал глаза. Чардынцев до боли потер виски и продолжал изучать карту. Он думал о том, что, решив, очевидно, начать наступление на левом фланге, гитлеровцы не ограничатся этим, а начнут давить и иа других участках дивизии. Но где введут они главные силы?