Страница 51 из 64
— Послушай, Квинт, — спокойно сказал я. — Ты веришь, что над миром трудятся боги. Так пусть же они пользуются какими хотят инструментами.
— Октавиан — это не божественный инструмент, он обыкновенный х... к тому же не очень-то чистый. — Гораций, когда злился, мог быть очень грубым и не выбирал выражений. — Я не хочу иметь с ним никаких дел. А значит, и с его подстилкой Меценатом.
Должно быть, я выглядел совершенно ошарашенным, что и было на самом деле, потому что Гораций немедленно раскаялся. Он смущённо улыбнулся.
— Прости, Публий. Я не то имел в виду. Я знаю, что Меценат твой друг.
— Он ещё и один из самых... образованных людей, которых я когда-либо встречал. А Октавиан запросто может быть обыкновенным х... — я так старательно выговаривал слова, что Гораций засмеялся, — но он — единственная надежда Рима.
— В таком случае — бедный Рим. — Гораций налил себе вина из кувшина, стоявшего рядом.
— Пошли познакомишься с ним, — внезапно предложил я. — Сейчас.
Гораций поперхнулся.
— С Октавианом?
— С Меценатом, — ответил я. — Поверь, он совсем не такой, как ты думаешь.
— Ты имеешь в виду, что он не педик? — ухмыльнулся Гораций.
— При чём здесь это? Я прошу тебя как друга дать моему другу шанс. Можешь ты это сделать?
Он долго смотрел мне в глаза. Затем медленно проговорил:
— Ну, ладно, Публий. Хорошо. Но если он заговорит о политике или начнёт делать какие-нибудь предложения, тогда я уйду. Немедленно, и больше никаких шансов, уйду и не оглянусь. И никогда снова туда не приду. Ты понял?
Я почувствовал, как пересохло у меня в горле, и жадно глотнул вина.
— Он не будет, — сказал я. — Обещаю тебе.
— Но только не прямо сейчас, — подмигнул Гораций. — У меня сегодня свидание с девушкой-сирийкой, я несколько месяцев добивался этого и не променяю его на дюжину Меценатов. Или даже на одну хорошую поэму.
— Уважительная причина, — согласился я. — Я как-нибудь договорюсь.
Мы отправились туда через два дня. Я предупредил Мецената (не сказать, чтобы ему это было нужно) об условиях Горация, и он не обманул моих надежд. Я заметил, улыбнувшись про себя, что Гораций не удосужился сменить тогу и что на ней было пятно от вина на верхней складке. Сам Гораций был так холоден, как будто наносил визит своему злейшему врагу, однако я видел, что он нервничал.
— Не волнуйся, Квинт, — лукаво шепнул я в ожидании, пока раб откроет внушительную парадную дверь. — Он не кусается.
Гораций усмехнулся.
— А если он это сделает, — ответил он, — то подцепит бешенство.
Меценат был в саду, так же как и в нашу первую встречу — но только на этот раз он не играл в мяч, а покойно откинулся на ложе со стопкой восковых табличек и грифелем в руках. На нём была надета простая туника, которую, как я знал, он любил больше всего; он никогда, если была возможность, не носил тогу, отдавая предпочтение греческой одежде, где только возможно. Когда он поднялся с места, чтобы поздороваться с нами, я облегчённо вздохнул, обратив внимание, что он говорит без своего обычного жеманства.
— Гораций! Рад, что ты смог прийти!
Гораций насупился и что-то невнятно пробормотал. Я вздрогнул. Меценат, казалось, ничего не заметил.
— Устраивайтесь поудобнее. Через минуту принесут вино. А пока что мне очень нужна ваша помощь.
— В чём? — Я улёгся на второе ложе. Гораций после некоторого колебания занял третье.
Меценат показал на восковые таблички.
— Кое-что из моей жалкой писанины. Никак не могу справиться. Вожусь уже несколько дней, но получается только хуже.
Это было что-то новенькое. Накануне я провёл с Меценатом несколько часов, а он ни словом не обмолвился, что трудится над стихотворением. Я почуял что-то неладное.
— Тогда давайте послушаем, — предложил я.
Меценат украдкой послал мне улыбку.
— Замечательно. — Он откашлялся и начал:
Я расхохотался. Не смог удержаться. Гораций вытаращил глаза, будто я спятил. Меценат замолчал и посмотрел на меня с потешным выражением удивления на лице.
— Что случилось? — спросил он.
Я едва мог вымолвить слово.
— Это ужасно! — с трудом выдавил я. — Я в жизни такой чуши ещё не слыхал.
Меценат, казалось, пал духом.
— Не очень хорошо, правда? Но я надеялся, что вы поможете мне поправить стихи.
— Тебе никто помочь не в состоянии. Это как одноногая кошка! Самое лучшее, что ты можешь сделать, — это избавить её от страданий.
Я заметил, что Гораций так и застыл с открытым ртом — я потом понял почему. Что бы я ни говорил, но он ожидал, что я буду Меценату льстить и что он за своё покровительство требует полного раболепства и униженной лести. Вместо этого Гораций увидел, что обычно застенчивый Вергилий ругает одного из самых могущественных людей в Риме, и, что более важно, этот вышеупомянутый влиятельный муж смиренно всё это сносит.
Всё это, конечно, с самого начала было подстроено Меценатом.
— Но ты, Гораций, не думаешь, что уже ничем нельзя помочь, не так ли? — Трогательная мольба Мецената была виртуозной. Я чуть было опять не разразился смехом, но это всё бы испортило.
— Ну, — Гораций закашлялся, — начать с того, что размер совершенно неправильный. — Он устроился поудобнее на своём ложе. — Но не так уж всё безнадёжно. Давайте поглядим, что можно сделать, а?
И мы вместе взялись за «стихи» Мецената. К тому времени, как мы закончили, лёд растаял.
Как я потом понял, я ошибался, думая, что Гораций целиком принял всё за чистую монету. Может быть, он и был прямолинеен, но он не был глупцом и прекрасно разгадал намерение Мецената. Но тем не менее, обладая чувством юмора и к тому же будучи добродушным, он оценил уловку и не обиделся.
— Человек, способный поставить себя в дурацкое положение для того, чтобы гость расслабился, — заметил он по дороге домой, — не может быть совсем уж плохим.
— Значит, ты придёшь к нему снова? — нетерпеливо спросил я.
— Пока с уверенностью не могу сказать, — улыбнулся Гораций. — Я мог бы иногда, когда сам захочу, если он примет меня...
— О, он примет тебя, Квинт!
—...но не сейчас. Дай мне время подумать, и я сделаю выбор. У меня ведь тоже гордость есть, ты знаешь.
В конце концов они, конечно, подружились, Меценат и Гораций. Но, несмотря на то, что у него ушло всего девять месяцев, чтобы изменить своё мнение, в то время как у меня — два года, он никогда так и не стал до конца человеком Мецената, не говоря уже об Октавиане. По сей день он так и остался необъезженным конём — готовым сохранять дружелюбные отношения со своими хозяевами, но не желающим продавать свою свободу за горсть бобов.
Гораций — моё выпрямленное отражение. Я завидую ему.
49
Как я вам говорил, битва при Навлохе означала не только конец Секста Помпея, но и гражданским войнам. Однако прежде чем перед последним актом опустится занавес, оставалось сыграть ещё одну короткую сцену, как потом выяснилось, комедийную.
Ведущим актёром стал бывший коллега Октавиана Лепид.
После Навлоха Лепида, вместе с Агриппой, оставили блокировать Мессину[196]. Плиний, заместитель Помпея, предложил сдать город на милость победителя, и хотя Агриппа посоветовал Лепиду подождать Октавиана, тот всё-таки согласился на это предложение. К тому же он соединил свои собственные легионы с легионами Плиния. На следующий день, когда туда из Навлоха прибыл Октавиан, Лепид, требуя восстановления прав триумвира, попытался использовать войска как средство давления.
195
Ниоба — в греческой мифологии жена царя Фив Амфиона. Гордая своими детьми (у неё было семь сыновей и семь дочерей), Ниоба смеялась над богиней Латоной, родившей только двоих — Аполлона и Артемиду. Мстя за мать, Аполлон и Артемида поразили стрелами всех детей Ниобы. От горя Ниоба окаменела и была превращена Зевсом в скалу, источающую слёзы. Образ Ниобы стал символом надменности, а также олицетворением невыразимого страдания.
196
Мессина — современное название греческого города Мессана на северо-восточном побережье Сицилии.