Страница 44 из 64
Мы вошли и сели за стол. Галл заказал вина и тарелку пикулей.
— Так о чём речь? — спросил он Горация, когда официант ушёл. — Насколько я знаю, мы с вами никогда раньше не встречались, а вы обращаетесь со мной, словно я прижал в углу вашу сестру.
— Вы ведь состоите в земельной комиссии?
— Да, верно. Вместе с несколькими другими людьми.
— Два месяца назад мой отец умер, потеряв своё поместье. Его конфисковали. Вы и ваши приятели.
Повисла тишина. Вернулся официант, поставил тарелку и налил вино.
— Мне очень жаль, — наконец проговорил Галл. — Мне в самом деле жаль. Но не я принимаю решения.
Мне было неловко, за них обоих. Такое, я знал, часто случалось. Рим был наводнён теми, кто в результате реквизиций лишился земли и теперь попал в город, чтобы найти себе работу и, по возможности, возместить потерю. За последние два года при мне к Галлу обращались пять раз. Но он действительно ничего не мог поделать, и это причиняло ему сильную боль.
С другой стороны, я думал, что правильно оценил Горация, несмотря на наше мимолётное знакомство. Он не был жалобщиком, не затаивал обиды и, кроме того, был порядочным человеком. Должно быть, смерть отца задела его так глубоко, что вызвала подобную реакцию. И снова меня поразили параллели между нашими судьбами.
— Мой отец тоже лишился поместья, — сказал я.
Гораций удивлённо поглядел на меня.
— Твой отец? Когда?
— В прошлом году, в декабре. Галл вернул его обратно.
— Это Поллион, — поспешил поправить Галл.
— Вы оба, и я благодарен вам. И всегда буду благодарен. — Я повернулся к Горацию: — Выслушай меня. Я съездил к Галлу в Милан и рассказал, что произошло. Мне нечего было дать ему взамен, никаких прав, кроме...
— Прекрати, Публий, — перебил Галл.
— Никаких прав, кроме дружбы. И Галл сказал, что сделает всё, что в его силах. Никаких условий, никакого подкупа, никаких обещаний. Только дружба.
Я заметил, что Галл заёрзал на своём месте, но, не обращая на это внимания, продолжал. Я сам уже разозлился.
— Он вернул поместье. На это ушёл не один месяц, но он его вернул. Он не виноват в этих конфискациях. Если хочешь кого-нибудь обвинить, вини Октавиана.
Я осёкся. Я говорил на повышенных тонах и только теперь заметил, что на меня смотрят другие посетители. Я почувствовал, что краснею.
Галл буквально затрясся от смеха.
— Ну ты наконец закончил, Публий? — проговорил он. — Если нет, то постарайся заткнуться раньше, чем тебя арестуют за государственную измену. — Он повернулся к Горацию: — Не поймите меня превратно. Я согласен с Цезарем — конфискации необходимы. Но всё равно, это не я делаю. Не лично я. Расскажите поподробнее, и я посмотрю, чем можно помочь.
Гораций покачал головой.
— Нет. Спасибо вам, но нет. Что сделано, то сделано, отца всё равно не вернёшь. Я знаю, что это не ваша вина, правда, и мне жаль, что вёл себя так по-хамски. — Он протянул Галлу руку.
Тот пожал её.
— Извинения приняты, — ответил он. — Но если вы передумаете...
— Не передумаю.
— Ну хорошо. — Галл, я видел, вздохнул с облегчением. — А теперь выпейте вина. Пожалуйста.
Гораций отпил немного, мгновение подержал вино во рту и только после этого проглотил. Улыбнулся.
— Вы правы насчёт вина, — сказал он. — Оно превосходно.
Я отхлебнул из своего кубка и тактично (как я думал) переменил тему разговора.
— Так что ты делаешь в Риме?
— Работаю писцом в финансовом ведомстве. — Гораций взял из тарелки маринованный огурчик и впился в него зубами.
— Я думал, ты учишься в Афинах.
— Я и учился. Пока не разразилась война. Тогда я присоединился к Бруту.
Я совершенно забыл, как некстати может оказаться прямота этого молодого человека. Конечно, в городе были бывшие республиканцы, но они, как правило, не очень-то о себе распространялись или лгали. Вот так прямо признаться, что добровольно служил на стороне проигравших, да ещё бок о бок с одним из руководящей верхушки — это было, мягко говоря, необычно. Однако Галл, похоже, ничего не заметил.
— Вы сражались при Филиппах? — спросил он.
Гораций кивнул и сделал глоток вина.
— Я был в штабе Брута. Хотя сражался не совсем то слово, я бы употребил другое. Бежал, так будет вернее.
Галл рассмеялся.
— Вы, без сомнения, преувеличиваете.
— Совсем нет. Я бросил щит и бежал со всех ног.
Галл посмотрел на Горация, и в его глазах блеснул огонёк.
— «И пускай пропадает щит мой, — он медленно и тщательно выговаривал слова на греческом. — Не хуже ничуть новый могу я добыть»[171].
Мы все засмеялись. Цитата была из раннего греческого поэта-воина Архилоха[172], который тоже (или так, по крайней мере, он говорит) бросил во время битвы свой щит — окончательное бесчестье для солдата, не важно — грека или римлянина. Гораций казался немного смущённым, как будто его уличили во лжи: впоследствии я узнал, что он служил с отличием. Далёкий от того, чтобы бросить свой щит, он спас жизнь своего товарища и вынес его из боя, рискуя собой. Но рассказ об этом никак не вязался бы с его мягкой самоиронией.
Мы заговорили о поэзии. Гораций конечно же слышал о Галле-поэте и восхищался им, хотя и не без критики. Натура не позволяла ему делать язвительных замечаний — качество, как я считаю, столь же необходимое для хорошего критика, как и проницательность и умение судить здраво. Несколько раз я с удовольствием замечал, что Галл морщится и, неохотно соглашаясь, кивает.
Гораций поинтересовался моими стихами, но я не ответил. Чтобы переменить тему, я спросил Горация, как идут дела с Луцилием.
— Я всё ещё подумываю взяться за него, — сказал он. — Всё времени нет. Пока что я озабочен тем, чтобы тело не рассталось с душой.
— Тебе не кажется, что поддерживать первое тебе превосходно удаётся? — лукаво произнёс я.
Он усмехнулся.
— Чего нельзя сказать о втором. Да, Вергилий, я знаю, что становлюсь толстым. Но ничего не могу с этим поделать.
— «Пищи стихам не давай, — процитировал Галл Каллимаха. — Позаботься о стройности Музы своей».
— О, да моя Муза от природы толстая, — возразил Гораций. — Как Клавдия Гемелла. — Клавдия Гемелла была женой одного из виднейших сенаторов. Весьма крупная дама, которая сильно желала, чтобы её считали артистической натурой. Мы засмеялись.
Внезапно Гораций встал.
— Простите, мне надо идти, — сказал он и затем обратился к Галлу: — Спасибо за вино. Было очень приятно познакомиться с вами, сударь.
Мы дали друг другу свои адреса. Поскольку меня долго не будет в Риме, я подробно рассказал ему о вилле близ Неаполя.
— Заходите на днях ко мне, — пригласил его Галл, когда Гораций шёл к двери.
— Спасибо, — ответил Гораций, но я знал, что наверняка он не придёт. Галл мог многое предложить, а если Гораций о чём-либо и печётся, так это о сохранении собственной независимости.
Он и сейчас такой. Это ещё одно его качество, которому я завидую.
43
Вести об Антонии пришли в начале весны, когда вновь открылась навигация. Предыдущие месяцы он провёл не на зимних квартирах со своими войсками в Пергаме, а в Александрии в качестве личного гостя царицы Клеопатры.
Полагаю, что сейчас я впервые упоминаю Клеопатру; и поскольку в дальнейших событиях ей предстоит сыграть важную роль, наверно, мне надо бы немного рассказать о ней. Так же, как и в случае с Антонием, и по тем же причинам, мне это будет нелегко.
Вы, вероятно, знаете, историю о Меланиппе? Меланиппа была родом с Родоса — богатая, знатная и образованная девушка. Она имела несчастье привлечь к себе внимание художника по имени Ификл. Несколько лет он докучал ей, следуя за ней повсюду, посылая любовные записки и дорогие подарки и вообще всячески надоедая. В конце концов она подкупила свою служанку, чтобы та тайно впустила его, когда отца не было дома. Ификл не пытался прибегнуть к силе. Он просто бросился к её ногам и признался в своей вечной любви.
171
Архилох. Пятая элегия. / Пер. В. Вересаева. — Цит. по книге: Парнас: Антология античной лирики. — Москва. — Московский рабочий. — 1980, —С. 66.
172
Архилох (род. в 650 году до н.э.) — древнегреческий поэт-лирик. Сын обедневшего аристократа и рабыни. Вступил наёмником в армию. Погиб в сражении. По языку и технике подражал Гомеру, но решительно выступал против героической трактовки человека и аристократических понятий о чести. Оказал большое влияние на последующее развитие лирики, в первую очередь на римских поэтов Катулла, Луцилия, Горация.