Гёте

   — Ваше высочество... Мне, право, очень тяжело сознавать, что из-за меня вам приходится испытывать на себе такое постоянное давление. И мне кажется... Я давно думаю... Может быть, было бы лучше, если бы для равновесия сил в государстве я в дальнейшем сосредоточился бы на таких областях, как культура, наука, искусство...

   — Равновесие?! Да будь оно проклято, это равновесие! Вот оно где у меня сидит, это твоё равновесие! Вот!.. Не равновесие, а перевес сил — вот что нам нужно! Наших с тобой сил! Я и так уже, Вольфганг, чувствую себя опутанным по рукам и ногам какими-то бесчисленными нитями... Не имеющим сил шевельнуть даже пальцем. Как Гулливер... Даже пальцем, Вольфганг! Не говоря уже рукой или ногой. Нет, Вольфганг, не равновесие. Только не равновесие... Медленное, мётодичное накопление сил и потом — удар! Безошибочный, сокрушительный удар с полной отдачей сил и полной гарантией успеха. Вот наша с тобой тактика, вот наша с тобой стратегия, пока Господь Бог нас не разлучит. Вот что нам нужно, Вольфганг! Именно так, и только так мы с тобой когда-нибудь подомнём их всех под себя. А пока... А пока мы ещё слишком слабы с тобой, Вольфганг. Слишком слабы... О, если бы ты знал, как я боялся, что ты в конце концов из каких-то там высших твоих соображений предашь меня! Если бы ты знал, сколько ночей в последнее время я просидел здесь в одиночестве, думая о нас с тобой! Ты понимаешь весь ужас, всю безвыходность моего положения? Я говорю тебе раз, и другой, и третий, что надо подписать, а ты мне каждый раз в ответ одно и то же: «Не надо, это средневековье, это шаг назад...» И я же вижу, что ты действительно искренне не понимаешь ничего! И более того — не хочешь понимать! И я знаю твоё упрямство... А на меня жмут со всех сторон, и чем дальше, тем больше... Средневековье! Как будто я сам не знаю, что это средневековье. Но у нас с тобой сегодня нет другого выхода, Вольфганг! Нет! И ты и я — мы оба сейчас рабы обстоятельств, мы оба должны или отступиться от всего, или подчиниться им... Да, шаг назад! Но за ним последуют два шага вперёд!.. И в итоге хоть один шаг, но вперёд. Вперёд, и только вперёд! Ты же должен это понимать...

   — Я понимаю, Карл-Август... И я глубоко сожалею, что дал тебе повод к таким тягостным подозрениям. Будь уверен, никогда я тебя не предам, Карл-Август. Никогда! Клянусь. Я был и буду твой верный слуга, твой верный помощник во всех твоих благородных замыслах и начинаниях. И до тех пор, пока я тебе нужен, я буду делать всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе устроить государство. Я верю в твоё великое будущее, герцог! В твоё, а значит, и в моё...

   — Ну вот и прекрасно, Вольфганг! Вот и прекрасно... Будем считать, что инцидент исчерпан. Полностью исчерпан. А теперь садись. Садись поближе. Должен тебе признаться, Вольфганг, что у меня сейчас настроение напиться. Поможешь, а?.. О Господи, какая же гора с плеч! Какая же гора... Всё, Вольфганг! Начинаем праздновать твой день рождения. С этой минуты и герцогство, и его так называемый повелитель живут только одним — тем днём, который в Книге Судеб отмечен как праздник всех людей на земле. Твоё здоровье, дорогой мой премьер-министр! Твоё здоровье, поэт! Твоё здоровье, мой учитель и друг!

Герцог вскинул свой стакан и стоя, в рост, выпил его до дна, всё выше и выше задирая при этом шею с резко выступившим вперёд кадыком. Гёте последовал его примеру. Осушив стакан, герцог вдруг неожиданно, со всего размаху, шваркнул его об пол так, что осколки, брызнувшие от него, разлетелись по дубовому паркету во все углы. Гёте вздрогнул, но, сейчас же овладев собой, улыбнулся.

   — На счастье, Вольфганг... Не пугайся. Больше сегодня бить ничего не будем. Надо же было каким-то образом поставить на всём этом точку или нет?.. Слушай, старина... А всё-таки неприятно, наверное, сознавать себя побеждённым, а? Неприятно, согласись? Да ещё такой мразью, не презирать которую не можем ни я, ни ты...

   — Неприятно, Карл-Август. Признаюсь.

   — Ага! Вот видишь! А я, между прочим, Вольфганг, и об этом подумал. Я и это предусмотрел... Похвали меня, старина! Мне это сейчас очень важно. Знаешь, что я предлагаю? Чтобы они не думали, что они победили? Что мы и впредь будем плясать под их дудку? Я предлагаю одновременно с этим проклятым указом представить в ландтаг и другой, который ты подготовил ещё год назад. Ну, помнишь... О запрете изгонять из храмов и молельных домов матерей внебрачных младенцев. Ты тогда, помнится, тоже много толковал о средневековье. И даже знаешь что? Знаешь что, Вольфганг? Не один этот указ. Если один, то тогда как раз и будет это твоё чёртово равновесие, о котором я уже и слышать не могу. Нет, Вольфганг... Нет, дорогой мой... Мы подсунем им и ещё один указ, тоже, как всем известно, подготовленный тобой. О запрещении пыток и допроса с пристрастием «даже применительно к простым крестьянам и безродным бродягам»... Вот это будет равновесие! Три указа, и в нашу с тобой пользу, Вольфганг, не в их!.. Да-да, господа судейские, да-да, господа чиновники, в нашу с Гёте пользу, не в вашу! Шиш! И извольте утереться, господа! Поищите теперь дураков в другом месте, не здесь!

В этот момент дверь в зал потихоньку отворилась, и в неё осторожно протиснулся невзрачный человек лет сорока, в очках, в тёмном потёртом камзоле и грубых чулках на кривых ногах. Под мышкой у него была папка для бумаг. Гёте узнал его: это был один из секретарей герцога, в ведении которого находились самые секретные дела его канцелярии. Увидев, что герцог не один, что с ним Гёте, человек сделал непроизвольный шаг назад, но было уже поздно: Карл-Август заметил его.

   — А, это ты? В чём дело?

   — Вы... Вы, ваше высочество, приказали представить вам вечером на подпись известное вам распоряжение, с проектом которого вы уже знакомились сегодня днём...

   — А! Порвать! Уничтожить! Бросить в печку! Вместе со всеми черновиками!.. И никогда... Слышишь? Никогда больше не напоминать мне о нём! Предупреждаю — головой отвечаешь, если не уничтожишь всё вплоть до черновиков...

Человек исчез. Похоже, что его появление несколько смутило герцога. Но неловкое молчание за столом длилось недолго. Карл-Август, когда было надо, умел-таки владеть собой.

   — Так что ты думаешь об этих двух указах, Вольфганг? Согласен ты со мной, внесём их тоже в ландтаг? Или нет?

   — О, это прекрасная мысль, ваше высочество... Великолепная мысль! Она недвусмысленно подтверждает общую тенденцию в государстве. И не оставляет никаких сомнений относительно взглядов и дальнейших намерений вашего высочества... Я думаю, что общество по достоинству оценит эти инициативы... Принятие обоих этих постановлений будет, я убеждён, содействовать оздоровлению общего политического климата в стране. И укрепит, несомненно, юридическую базу для назревших структурных реформ в нашем государстве...

   — Да-да, ты прав, Вольфганг. Назревших... Именно назревших...

   — Эти инициативы, ваше высочество, как мне кажется, особенно важны в смысле продолжения процесса выравнивания политических прав и обязанностей всех граждан государства, независимо от их происхождения и имущественного состояния. И соответственно, постепенной ликвидации неоправданных привилегий отдельных слоёв... Думаю, что, отталкиваясь от этих указов, а также ряда других, не менее серьёзных и тоже ждущих своей очереди, мы смогли бы в недалёком будущем осуществить и обе ключевые идеи программы преобразований, намеченной вашим высочеством: установление юридического и фактического равенства сословий и затем — введение прямого прогрессивного налогообложения всех подданных государства без различия источников их доходов...

   — Стоп, стоп, Вольфганг. Погоди. С этим, прошу тебя, погоди. Не заносись. Скажу тебе, я много думал над этими твоими проектами, особенно в последнее время... Заметь, над твоими проектами, не моими. Не надо, не делай из меня дурака! Когда мы с тобой вдвоём, это уж совсем ни к чему... И я пришёл к выводу, что с ними нам с тобой придётся обождать. Я давно хотел побеседовать с тобой подробно об этом, но всё как-то не получалось. Эти идеи прекрасны, они справедливы, более того — они разумны и, судя по всему, сулят весьма многое как в политике, так и во всей жизни государства. Но... Но сейчас они нереальны. Сегодня, пока мы ещё слабы, нам с тобой, Вольфганг, не преодолеть сопротивление тех самых социальных слоёв, положение которых ты намерен подорвать... Кончится тем, что они убьют и тебя и меня. Подложат бомбу в мою карету, или отравят меня, или устроят династический переворот и запрут меня в сумасшедший дом. А тебя пристрелят где-нибудь в лесу. Это нетрудно, зная твою неосторожность... Кстати, когда ты наконец обзаведёшься охраной? Сколько можно тебе об этом говорить?.. Вольфганг, послушай меня... Это вовсе не значит, что я хоть в малейшей степени не согласен с твоими проектами. Я согласен с ними полностью и абсолютно. Абсолютно — заметь! Но... Надо подождать, Вольфганг. Подождать... Не огорчайся, придёт и этому черёд... Мы оба с тобой ещё чертовски молоды, Вольфганг, у нас ещё всё впереди, и когда-нибудь мы их всех скрутим в бараний рог. Терпение, Вольфганг! Терпение... Выдержка, терпение, накопление сил... А пока, прошу тебя, забери ты, ради Бога, оба этих проекта из моей канцелярии. Забери! Слишком уж много о них стали говорить. Думай над ними, улучшай, разрабатывай их дальше, но дома, пожалуйста, дома! Чтобы ни одна канцелярская крыса не знала о них... И конечно же держи меня в курсе твоей работы над ними. Не думай, я сдаваться не намерен! Чего-чего, а этого они от меня не дождутся никогда...