Гёте

   — Простите меня, ваше превосходительство. Ради Бога, простите меня. Но это всё как обухом по голове...

   — Прошу меня правильно понять, господин Крафт, но, к сожалению, я вынужден прервать нашу встречу. Уже вечер, и герцог ждёт меня с докладом. Прощайте, господин Крафт. Спасибо, что навестили меня. И прошу вас — верьте мне. Не надо отчаиваться, всё будет хорошо. Я верю: всё будет хорошо.

   — Да-да, ваше превосходительство, конечно... Всё будет хорошо... Прощайте, ваше превосходительство! Я буду денно и нощно молиться за вас. Прощайте... и... и... и... Ваше превосходительство, не забудьте, ради Бога, — я надеюсь! Помните, умоляю вас, помните — я надеюсь! Вы единственная моя надежда на земле...

Солнце село. Последние его лучи ещё догорали на верхушках деревьев, но в лесу уже сгущался и начинал постепенно темнеть сырой и серый вечерний сумрак. Гёте долго смотрел в окно, провожая взглядом медленно удаляющуюся спину сутулого долговязого человека, одной рукой тяжело опиравшегося на суковатую палку, а другой придерживавшего какую-то котомочку, перекинутую через плечо. Несомненно, ему было нелегко идти: ноги его передвигались с трудом, шаги были нетверды, и, не знай он, кто был этот человек, он бы, наверное, подумал, что по дороге бредёт какой-то подвыпивший бродяга, поглядывающий, какую же ему выбрать канаву, чтобы без помех завалиться на ночлег... «А где, интересно знать, Крафт собирается ночевать? Ближайший постоялый двор в четырёх вёрстах... Хватит у него сил, чтобы добраться до него? Или послать за ним, пока не поздно, Филиппа? Да и накормить, наверное, надо было бы беднягу. Из головы как-то совсем выскочило спросить, ел он или не ел... А, да ладно. Так — значит, так. Поздно уже возвращать его. К тому же неизвестно ещё, что для него сейчас лучше: отдохнуть, отдышаться на лесной дороге или опять сидеть в доме человека, от каприза которого зависит вся его жизнь... Прощайте, господин Крафт! Доброго вам пути. Я тоже буду молиться за вас. Всё-таки вы наш брат, гений... Или сумасшедший — но это уже кто какие предпочитает слова. И не отчаивайтесь, если вы так и не найдёте никогда то, что вы с такой страстью ищете сейчас. Более того, я мог бы вам заранее сказать, господин Крафт, что ни вы, ни кто другой никогда их не найдёте, эти ваши всепрожигающие слова. Их просто не существует в природе — вот и всё. Но разве это резон, чтобы вам не жить на земле? Нет, не резон... Совсем не резон... Прощайте, прощайте, господин Крафт! Доброго вам пути...»

VI

Было уже темно, и высыпавшие на небе звёзды светились над головой в просветах между деревьями, когда он подошёл к резиденции герцога, спрятавшейся в роще на берегу Ильма, всего в нескольких минутах ходьбы от его дома. Собственно говоря, это пышное название «резиденция» было присвоено небольшому домику, который герцог приказал выстроить здесь, чтобы быть поближе к своему другу и любимцу. Однако в последнее время он жил в этом домике практически постоянно, пытаясь таким образом найти какой-то приемлемый для всех компромисс между своей весьма не тихой манерой жить и необходимостью сохранять хотя бы видимость мира и согласия в августейшей семье. А проще сказать — чтобы поменьше сталкиваться со своей умной, холодной и нелюбимой женой, герцогиней Луизой, вечно устраивавшей ему, особенно наедине, всякие сцены из-за его многочисленных рискованных связей и похождений... О, сколько великолепных вечеров они провели здесь вдвоём с герцогом за дружеской беседой и за стаканом вина... Или в обществе актрис Веймарского театра во главе с прелестнейшей Короной Шрётер. Или, наконец, совсем уж потаённо, когда посетительниц резиденции доставляли сюда под величайшим секретом в закрытой карете, а иной раз и с масками на лицах и закутанными с ног до головы...

Стояла полная тишина, наглухо зашторенные окна в доме почти не пропускали свет, и Гёте, естественно, вздрогнул, когда у самого крыльца в темноте вдруг блеснул штык и чей-то голос хриплым, сдавленным шёпотом окликнул его:

   — Стой! Кто идёт? Пароль!

   — Свои, свои... Пора бы, кажется, научиться и узнавать, — с досадой, преодолевая испуг, проворчал Гёте, никогда не любивший эту нелепую игру взрослых людей в солдатики и никогда не умевший запомнить ни одного пароля.

Часовой, хрустя гравием под ногами, выдвинулся из темноты и, узнав его, молча отдал честь. Дубовая, украшенная тяжёлой резьбой дверь подалась, петли её заскрипели, и он вошёл в маленькую, увешанную оленьими рогами прихожую, из которой другая, открытая, дверь вела прямо в гостиную. Там, в кресле у камина, под двумя ярко горевшими канделябрами, сидел герцог и, подперев голову рукой, смотрел в камин. Перед ним на маленьком столике стояла бутылка вина и рядом с ней — два столовых прибора. Герцог ждал, и ждал, несомненно, его.

   — Ваше высочество...

   — Вольфганг! Наконец-то! Черт побери, где ты пропадаешь целый день? Я даже сам заезжал сегодня днём в канцелярию, но мне сказали, что никто не знает, где ты, и никто тебя не видел со вчерашнего вечера. Гофмаршал даже высказал предположение, что ты, не сказавшись никому, уехал в Иену... Ну, подсаживайся же скорей, старина! И давай-ка, как подобает старым буршам, прежде всего выпьем по глотку доброго вина. А уж потом... А уж потом начнём говорить и о делах...

   — Ваше высочество...

   — Брось, Вольфганг! Что с тобой сегодня? Ты же знаешь, что я этого не люблю... Меня зовут Карл-Август. Карл-Август — надеюсь, ты этого не забыл?

   — Ваше высочество, прежде всего я хотел бы всеподданнейше доложить, что я снимаю все свои возражения против указа о введении смертной казни за детоубийство и что я подписываю этот указ. Обстоятельно взвесив все «за» и «против», я...

   — Вольфганг! Черт! Да неужели?! Подписываешь, согласен? Господи, какая же радость! Какая радость... Уф, как гора с плеч! Дьявол тебя возьми, сам-то ты хоть понимаешь, какую ты тяжесть снял с меня? Понимаешь? О, дорогой мой Вольфганг... Мой самый лучший, самый умный в мире премьер-министр!

Не будучи в силах сдержать восторга, герцог вскочил, отбросил ногой кресло и сгрёб Гёте в свои объятия. Кости господина тайного советника затрещали: герцог был рослый, крупный мужчина, обладавший поистине медвежьей силой, вспыльчивый и экспансивный, и Гёте, пытавшийся некогда тягаться с ним во всех его молодецких забавах, уже давно понял, что лучше всё-таки держаться подальше от его бурных дружеских излияний. Любой, даже самый ласковый его хлопок по плечу означал по меньшей мере нешуточный кровоподтёк на следующее утро, ну а если он всерьёз обнимет кого — считай, одно-два ребра у тебя или треснули, или сломаны, можешь сразу, не сомневаясь, вызывать врача... Удивительно всё же, как причудливо сошлись в этом человеке солдатская грубость, буйство и, с другой стороны, дальновидный ум, понимание человеческой натуры, доброта, терпимость, жажда знаний, стремление сделать как лучше, а не просто восседать на троне, пользуясь своим божественным правом не делать ничего и не думать ни о чём... Редкого размаха человек! И это в двадцать шесть-то лет! Благодарите Бога, жители герцогства Саксен-Веймарского, что судьба дала вам в монархи именно его, а не какое-нибудь сонное жвачное животное, какими издревле славятся столь многие немецкие дворы... Да-да, почтенные обитатели герцогства, благодарите Бога и судьбу, а может быть, хоть немного и меня.

Сдержанно улыбаясь, Гёте высвободился из герцогских объятий, поправил съехавшее набок жабо и обшлага парадного камзола и тихо, глядя снизу вверх в сияющие, брызжущие радостью глаза герцога, сказал:

   — Вот и всё... Вот, собственно говоря, и всё... За этим, Карл-Август, я и торопился к тебе. А теперь налей мне вина. Уверяю тебя, мне это всё далось очень нелегко...

   — Вот и всё? Ты говоришь, Вольфганг, вот и всё? Нет, дорогой мой! Это ещё далеко не всё. Это ещё только начало, я тебе скажу. Теперь-то уж я обломаю всю эту сволочь! Теперь-то они у меня попляшут! К чертям собачьим всех этих шептунов, всех этих мерзавцев, вознамерившихся развести нас с тобой, лишить меня твоей дружбы и твоей помощи! Ну, я им теперь покажу! Что, съели, господа? Получили? Вам нужен этот дурацкий указ? Пожалуйста! Но Гёте был и останется премьер-министром герцогства Саксен-Веймарского и Эйзенахского, он был и останется великим поэтом Германии, нашей вершиной и нашей национальной гордостью! А вам как судил Господь Бог копошиться в вашем дерьме, так и сидите в нём по уши до скончания своих дней, задыхаясь в собственном зловонии! Коптите небо, обжирайтесь, грызите друг друга, но не мешайте нам дело делать! Не мешайте ему и мне! И можете хоть подохнуть от зависти все до одного, но завтра будет спектакль, будет празднество в честь Иоганна Вольфганга фон Гёте! И всё герцогство будет праздновать этот день!