Страница 75 из 86
— Всего доброго, Ги. До четверга.
— Клем. — Он поднялся. — Приходи завтра.
— Но здесь нечего делать.
Она прошла в комнату.
— Да? — разочарованно произнёс он. — Найдём что-нибудь.
— Всю корреспонденцию мы разобрали. Теперь нужно ждать ответов Жакоба и Оллендорфа.
— Там есть контракт на издание за границей «Сильна...».
— Всё готово. Ты подписал его утром.
— Ах да. — Ги протянул к ней руки. — Всё равно приходи, ладно?
— Приду, конечно, если хочешь, — ответила она.
— Хочу.
— Ладно. Утром.
— Клем, — сказал он, — ты всегда рядом, когда нужна мне, правда?
Она улыбнулась.
— Раз ты так находишь, хорошо.
— Знаешь, как я нуждаюсь в тебе...
Они стояли вплотную друг к другу.
— Это взаимно, Ги, — сказала она. — Не надо громких слов и объяснений.
— Тем лучше.
Она бросила на него быстрый взгляд. Наступила пауза. Они смотрели друг другу в глаза. На лицо Клементины медленно вернулась улыбка.
— Клем.
Они обнялись. Ги ощутил её прохладные губы, близость её тела.
— Ги, я очень люблю тебя.
Казалось, они возвращаются к прежней страсти, которую утратили и хотят вернуть, но в ней ощущался пыл новизны. Ги вновь увидел, какая Клем весёлая, как верно она чувствует все нюансы отношений. Её переполняет чувственность, представляющая резкий контраст с её безмятежным спокойствием в другой обстановке и поэтому ещё более волнующая. Ему припомнились все проявления любви, которые она выказывала ему в прошлом, её бескорыстность, и он преисполнился к ней ещё большей нежностью и благодарностью. Она ничего не требовала от него, не то что Мари или Эммануэла.
— Клем, — сказал он, — я ни разу не слышал, чтобы ты жаловалась на что-то в жизни.
— Если много жалуешься, то навлекаешь на себя несчастья. Это своего рода возмездие. Жизнь даёт всё лучшее тем, что обладает уверенностью.
На другой день Клем принесла ему письмо от Ноэми Шадри, та предлагала ему приехать к ней в Виши. Ги составлял смету работ по «Милому другу». Это было единственным, к чему он не допускал Клементину.
— Клем, отправь ей ответ, ладно?
— Какого содержания?
— Пошли телеграмму, сообщи, что напишу.
— Хорошо. «Приехать не могу, подробности письмом».
Они довольно поглядели друг другу в глаза, будто заговорщики.
Клем была практичной, добродушной, бесхитростной, гораздо более простой в выражении чувств, чем другие женщины. Долгое время разбирая его корреспонденцию, она относилась к бесконечным письмам ему от женщин с присущей ей весёлой невозмутимостью.
— Взгляни на это, — говорила бывало она. — У неё рента двенадцать тысяч в год, и она хочет иметь шестерых детей, а вступление в брак необязательно.
Она была замечательным другом. Ги не приходилось искать, чем бы развлечь её, но когда он предлагал ей составить ему компанию, она соглашалась, и радость её доставляла ему удовольствие. Они купались, плавали под парусом, выезжали на природу, проводили целые часы в тени садовых деревьев, обсуждали вопросы прививки с Крамуазоном или учили Жако новым оскорбительным приветствиям. Ги учил её стрелять из пистолета, и она оказалась способной ученицей.
— Господи, — восклицал он, — ты уже можешь вызывать на дуэль половину завсегдатаев террасы Тортони!
Она гадала ему на картах и чаинках, и они весело смеялись над её предсказаниями.
Когда глаза у него особенно болели, Клем читала ему вслух, и его всегда выводила из депрессии её наивность, которая подчас приводила к нелепым несдержанным спорам. Но она чувствовала, когда ему хотелось остаться одному, и обставляла свой уход так мягко, что он не ощущал с её стороны никакой нарочитости.
Работа у него продвигалась успешно; он подобрал название для новой книги — «Наше сердце». Брюнетьер, которому Ги изложил её краткий план, настаивал, чтобы он публиковал её в «Ревю де Монд».
— Видела? — Ги протянул Клем последнее письмо Брюнетьера. — Пишет, что гарантирует мне восемнадцать тысяч в год за право первой публикации моих будущих романов. Что скажешь?
Ги поднял глаза на Клем. Ей всегда нравился Виктор Авар, и она радостно смеялась над грубоватыми рассказами в «Жиль Блаз». Одобрит ли она подобное обязательство перед Брюнетьером?
— Ты стоишь как минимум двадцать две тысячи — и Брюнетьер их заплатит, — сказала она. — К тому же о рассказах он речи не ведёт. Рассказы ты можешь публиковать, где захочешь.
— Клем... — Ги обнял её. — Ты просто чудо. Я люблю тебя всем сердцем и разумом! Давай оставим это и поедем на обед к Прекрасной Эрнестине.
— Поехали. Она обещала мне рецепт морского языка по-нормандски, о котором ты говоришь во сне.
— Я во сне разговариваю?
— Вчера ночью ты был с какой-то Марселлой в Фоли-Бержер.
Она засмеялась.
— Господи! Это было, ещё когда я служил в министерстве!
— Значит, ревновать мне не нужно?
— Ревность — у тебя? — Он поцеловал её. — Клем, ты неподражаема.
Неделя шла за неделей. Ги и Клем сближались всё больше. Ги успокоился; парижское напряжение прошло, беспокойство улетучилось. Ночами они лежали, не укрываясь, тёплый ветерок шевелил шторы, донося ароматы сада. Ги забыл о пауках. Он ласково провёл рукой по гладкому изгибу её груди.
— Слышишь, как шумят деревья?
— Слышу.
— Дует западный ветер. Иногда он кажется дыханием земли.
Однажды ночью Ги проснулся. Луна лила на кровать свой зеленоватый свет. Поглядел на Клем. Она спала, протянув одну руку к нему, волосы её красиво разметались по подушке. Он встал, оделся и спустился вниз. Стояла деревенская тишина. Голова у него побаливала, он сел за письменный стол и стал вдыхать из флакона эфир. Сидел долго, узоры лунного света, падавшие сквозь щели в ставнях на стену, постепенно меняли форму и в конце концов исчезли. Тогда он вышел, утреннее небо серело, с моря дул ветерок. Ги пошёл к утёсам.
Вернулся он в седьмом часу. Франсуа в трусах и майке делал зарядку возле своей лодки с надстройкой.
— Доброе утро, месье, — невозмутимо сказал слуга. — Прошу прощения, я не знал, что вы поднялись.
— Доброе утро, мой добрый Франсуа, — ответил Ги. — Укладывай вещи. Мы уезжаем сегодня.
— Хорошо, месье.
— Мадам встала?
— Нет, месье.
— Ладно, Франсуа.
Ги вошёл в дом. Бумагами он решил заняться сам. Собрал рукописи и заметки. Просмотрел письма, счета, лежавшие в ящиках стола, отложил некоторые, чтобы взять с собой. Заглянул Франсуа.
— Месье хочет кофе? Я подумал, перед дорогой...
— Нет, Франсуа, спасибо. Антипирин не забудь.
Потом в дверях появилась Клем, босая, в голубом пеньюаре, всё ещё щурившаяся после сна.
— Ги, привет. — Она улыбнулась, подошла и поцеловала его. — Рано ты поднялся. — Потом потянулась, зевнула. — Я чудесно спала.
Она всегда говорила так, будто ребёнок. Взгляд её упал на сложенные бумаги.
— Я оставила их... — умолкла, выражение лица её внезапно изменилось, словно тело и разум охватил паралич, потом тихо досказала: — ...в таком беспорядке?
— Нет.
Как объяснить ей? Она никогда ничего не просила. С радостью дарила ему любовь и покой. Он безмятежно прожил эти долгие недели. Как объяснить, что побуждает его порывать отношения, которые, как он неожиданно ощутил, связывают его слишком крепко? Благодарность и привычка были её врагами. Сможет ли она понять, что любовь, мир, покой сами навлекли на себя крушение? Он мучительно это сознавал — и всё же нежность и благодарность его не уменьшались.
Дорогая Клем, он не мог причинить ей боль и всё же собирался.
— Клем, — сказал он, — я должен уехать. Извини, надо было сказать тебе.
Она нежно посмотрела на него.
— Понимаю. Когда?
— Сегодня. Хочу успеть на поезд в одиннадцать.
— Понятно. Тогда я должна собрать тебе вещи.