Страница 73 из 86
— Как ты оказался здесь? — спросила она с тягучим мениль-монтанским говором. — Господи, как нарядился.
И обошла его вокруг, разглядывая.
— Ты прекрасно выглядишь, Мими.
— Да? — Она пригладила волосы, выставила вперёд бедро и, пьяно улыбнувшись, искоса посмотрела на него. — Ты так думаешь?
Она была скверно одета в лиловое, не на неё шитое платье, безобразные туфли, похудела, но от прежней смазливости кое-что сохранилось — глаза, овал лица, густые блестящие пряди зачёсанных назад чёрных волос. Тогда она была юной, теперь ей было около тридцати. Жизнь потрепала её.
— Мими, как живёшь?
— Всё так же, — насмешливо ответила она и повисла на его руке. — Говорят, ты теперь месье, твоё имя появляется в газетах. А я сказала: не знаете вы ничего. Месье Ги де Мопассан — это Прюнье. Я спала с ним в тот же день, когда мы познакомились, в лодке.
И резко, пронзительно засмеялась.
— Эй, Мими!
Мужчина, сидевший за одним из столиков, повёл подбородком, приказывая ей вернуться, — видимо, то был нынешний её любовник.
— А пошёл ты, — отозвалась она. — Уткни нос в стакан. — И снова повернулась к Ги. — Он ведёт себя как муж. Представляешь?
— Несу. Несу.
Появился Сембозель с подносом, на котором стояли стаканы и особое вино. Они сели за стол. На стуле Ги оказалась лужица вина, он вытер её. Аннетта и Мими вели разговор, перекрывая общий шум. Сембозель произносил тосты, за которые пили весьма торжественно. Внезапно откуда ни возьмись появилась маленькая сгорбленная женщина.
— Да ведь это матушка Прюб!
Старая уборщица, приносившая ему воды с гвоздями «для здоровья», захихикала. Она высохла, но глаза её блестели.
— Хо-хо, это месье. Поглядите на него, — посмеивалась она. — Что месье здесь поделывает?
Мими засмеялась тоже. Ги показалось, что старуха не узнает его.
— Я Жозеф Прюнье — помните?
Это лишь прибавило ей веселья.
— Садитесь, матушка! — крикнула Мими. — Бетри, налей ей выпить.
Матушка Прюб, не садясь, тут же схватила стакан, налила себе и выцедила вино.
— Уффф, — выдохнула она. — Мы слышали о нём, правда, Сембозель? Яхта — хо-хо! Поглядите на месье! — И повернулась к Мими. — Спроси, дочка, не приехал ли он взять тебя на свою яхту. Ты была одной из его девочек, так ведь? Попроси месье, и он возьмёт тебя на воздушный шар со своими приятельницами — да, мадам графиня; нет, мадам баронесса. Возьмёте, месье? Почему ты не пошлёшь ему свою визитную карточку? Чтобы он тебя не забывал. За ним бегает много женщин, разве нет? Да, мадам герцогиня! Пошли!
Она с комичной непристойностью дрыгнула ногой и ушла.
Сембозель поспешил предложить новый тост.
Ги улыбнулся.
— Матушка, похоже, в отличной форме.
— Слышал ты, что случилось с Анри? — потёк разговор снова.
Оказалось, что Анри, кривоногий лодочник, продавший им «Лепесток», обнаружил в стене дома, куда переехал, горшок с наполеондорами и ушёл на покой. Са-Ира больше не жила в Аржантее.
— Стала буржуазной, — с отвращением сказала Мими, поднимая стакан. — Вышла за владельца табачной лавки в Кантале.
Мадам Сидони, содержательница местного борделя, запуталась в любовно-политической интриге, и поднялся большой шум, когда мэр обнаружил её висящей в окне четвёртого этажа в одних носках. Эту историю рассказывали долго, с жаром и спорами. Посетителей стало меньше; кто-то заиграл на аккордеоне, сидевшие за столами нестройно затянули песню.
Наконец Ги сказал:
— Аннетта, мне пора уезжать. Где можно найти фиакр?
— Уезжать? Ты останешься здесь.
— Извини. Я... я не могу.
Мими повернулась к нему.
— Что, «Морячок» недостаточно хорош для тебя?
— Не в этом дело, Мими. Мне нужно вернуться в город, так как...
— Нет, в этом матушка Прюб права. Мадам графиня ждёт, да? И у тебя нет времени для друзей, которые знали тебя, когда ты был никем.
— Мими, не говори ерунды.
— Это как понять? — Она поднялась в пьяном негодовании. — Жако!
Мужчина подошёл, сердито глядя на Ги. Это был рабочий средних лет, сухопарый.
— В чём дело? Что он сказал тебе, птичка?
— Чёрт побери! — На кавалера она не обращала внимания.
— Он оскорбил тебя?
Мими яростно напустилась на Ги:
— Ты зазнайка. Грязный зазнайка! Как только появился здесь, так всё осматриваешься, словно тут пахнет дерьмом. Может, и пахнет. Мы дерьмо. Я, Бетри. И матушка Прюб, и все остальные. Но ты ведь не брезговал этим дерьмом в те дни, когда находился среди нас? И вот что я тебе скажу: сейчас от тебя несёт не дерьмом — зазнайством, а оно воняет хуже...
Она закрыла руками лицо и разрыдалась.
— Мими...
Ги не знал, что сказать.
— Отстань!
Сембозель поднялся на ноги.
— Будет, будет тебе...
Послышался грохот.
— Осторожнее, боров неуклюжий!
Аннетта, мастерица отвлекать внимание, свалила со стола бутылку.
— Особое!
За суетой ссора была забыта.
Мими успокоилась и закурила сигарету. «Неужели это правда? — подумал Ги. — Зазнайка — я?» Поглядел на неё, всё ещё хорошенькую, до сих пор любвеобильную и смелую. Не была ли любовь девиц вроде неё, проституток из «Лягушатни», более искренней, чем любовь светских женщин? А теперь они отдалились друг от друга. Он может спустя столько лет приехать сюда вот так, на несколько часов. Но возврата к прошлому быть не может; Мими права. Он потерял связь с ними, с людьми, которых понимал, которых отобразил в своих лучших произведениях. Персонажи романа «Сильна как смерть» получились неубедительными.
— Я приеду на твою чёртову яхту, — сказала Мими. — Вот увидишь.
— Мы отправимся в летний круиз, птичка.
— Ну вот и прекрасно! — улыбнулся ей Сембозель.
— Да.
Она глядела на Ги. Оба они сознавали, что лгут.
— Привет, это зачем — чтобы не узнавали?
Орельен Шолль протиснулся сквозь толпу в кафе Грубера на бульваре Пуассоньер. С ним был Мезруа.
— Глаза, как всегда, побаливают, — ответил Ги. Он был в чёрных очках. Пожал приятелям руки. — В Париже что, собрался весь мир? — продолжал он, когда они сели. — Улицы с рассвета переполнены, тротуары похожи на реки в половодье. Все либо направляются на эту чёртову Выставку, либо возвращаются оттуда.
Париж никогда не бывал таким людным, беспокойно-шумным, душным, несносным. И как будто мало было Выставки! Городские власти устроили ещё череду торжественных открытий: нового вокзала Сен-Лазар, нового здания Сорбонны, монумента Республики, Биржи и даже электрических фонарей в Буа де Булонь!
— Смотрите! — сказал Ги. — Ни единого свободного экипажа, ни один кучер не хочет везти тебя никуда, кроме Выставки или своей конюшни, где он собирается сменить лошадь.
Шолль и Мезруа засмеялись.
— Если захочешь взять фиакр возле клуба, они все заняты разодетыми иностранцами. Столика в ресторане не найти. Пригласишь кого-нибудь на обед — и он соглашается есть только на Эйфелевой башне. Там веселее и можно разговаривать о Буффало Билле с его ковбоями! Это до того весело, что тебя каждый день кто-нибудь приглашает туда!
— Вот именно, мы рассчитываем, что сегодня вечером ты будешь там, — сказал Шолль.
— Нет, серьёзно, вполне можно понять, что человек однажды поднимется туда из любопытства отведать казарменной еды в тамошней жаре, пыли и вони. Можно даже отправиться туда дважды, потолкаться в потной толпе среди запахов чесночной колбасы и винного перегара из трёх сотен ртов да противных испарений с кухни. Но меня поражает желание ужинать там ежевечерне, что становится модным у светского общества. С меня хватит — я уезжаю.
— Браво!
Шолль и Мезруа со смехом зааплодировали.
Ги поднялся и пожал им руки.
— Ешьте свою эйфелевскую колбасу.
Ги пошёл по бульвару. Он был всё ещё слегка расстроен сценой у Казн д’Анверов и её продолжением. С Мари они помирились быстро. На другой день она приехала к нему и спросила, отчего он ушёл.