Страница 46 из 73
Вот так, как рассказывают, была похоронена сама мысль о дуэли между Гюго и Дюма.
Глава XXIII
ВЕСЬ МИР ЗА ДЕСЯТЬ СУ
Естественно, всё это не приносило удовлетворения юному воспитаннику коллежа Александру. Каждый раз, встречаясь с отцом, он пытался отвести его в сторонку и шёпотом спрашивал:
— Когда ты будешь драться с Касаньяком или Виктором Гюго?
— Драться с Виктором Гюго? Но он мой лучший друг!
— Хорошо, значит, с Касаньяком.
— Уверяю тебя, я займусь им, не беспокойся.
— Ты ведь убьёшь его?
— Очень надеюсь, что нет. Ты ведь не хочешь, чтобы я стал убивать людей, правда?
— Но он очень бы хотел убить тебя, — настаивал Александр.
— Пусть попробует! Он пожалеет, что бросил мне вызов!
После этого разговора Александр объявил своим товарищам, что его отец заставит Касаньяка пожалеть о написанной им статье. Но проходили недели, ничто не подтверждало слов Александра, и опять возобновились самые жестокие, насмешки.
В воскресенье Александр спросил отца:
— Папа, как ты стреляешь с левой руки?
— Совсем плохо, — ответил Дюма.
— Говорят, что Касаньяк одинаково метко стреляет с двух рук. Это правда?
— Я слышал об этом.
— И тебе не страшно? — поинтересовался Александр.
— Страшно мне? Разве ты видел, чтобы мне было страшно?
— Ты ведь не позволишь ему себя убить, да?
— Ничего не бойся. Если до этого дойдёт, я сумею постоять за себя, — ответил Дюма и, растроганный участливостью сына, расцеловал его.
Но снова проходили недели, а так ничего и не случалось. В очередное воскресенье мальчик тихо спросил:
— Скажи, папа, будешь ли ты по-настоящему драться с Касаньяком?
— Пусть тебя это больше не волнует, мой милый. Слава Богу, твоему отцу уже не грозит опасность. Дай-ка я тебя поцелую.
Александр едва сдержал слёзы.
— Но ты же сказал... сказал, что заставишь его пожалеть о том, что он написал, — пробормотал мальчик.
— Я сказал и сделал.
— Ах правда? Как?
— Я послал Касаньяку билеты в ложу на премьеру моей пьесы «Анжела» в театре «Пор-Сен-Мартен». Я попросил одного человека написать ему приглашение и поставить неразборчивую подпись. В записке говорилось: «Дорогой Касаньяк, в ближайший вторник вы, разумеется, присоединитесь к нам в нашей ложе, чтобы освистать пьесу Дюма «Анжела», которая гораздо хуже, чем «Сын эмигранта». Этот бедняга Дюма кончился; он растерял всё своё мастерство». Ты даже не представляешь себе, дорогой мой малыш, как много неудачников, завистников, не оправдавших надежд, озлобленных, ленивцев подстерегают провала людей предприимчивых, чтобы этим извинить, даже оправдать собственную лень... Когда-нибудь ты поймёшь это.
— Он пришёл в театр?
— Конечно! Касаньяк не мог не поддаться искушению меня освистать. Он привёл на премьеру свою невесту, мать и друзей. Все они были готовы меня освистать. Но пьеса имела огромный успех, и, должен признать, Касаньяк вёл себя великолепно. Спектакль захватил его, и он аплодировал вместе со всеми. Какая это была овация! Держу пари, что моя пьеса будет держаться в афише так же долго, как и «Антони». Её уже ставят в Мадриде и Брюсселе. Она обойдёт весь мир.
— Но что ты сделал с Касаньяком?
— Слушай! Когда публика стала вызывать автора, я послал ему в ложу большие ножницы, такие огромные, что их несли три человека; ещё несколько человек были нагружены всеми огромными томами «Зарубежного театра» в издании Ладвока; всё это я сопроводил собственноручно написанным письмом.
Послушай его. «Дорогой Касаньяк, поскольку вы прекрасно знаете, как я пишу мои пользующиеся успехом пьесы, не понимаю, что мешает вам делать то же самое, если не отсутствие у вас ножниц и книг, из которых вы будете вырезать те сцены, какие вам понадобятся. Поэтому теперь вы полностью экипированы для карьеры великого драматурга. Я предлагаю вам сделать то же самое, чем, как вы меня обвиняете, занимаюсь я. Так как в ложу, которую вы занимаете сегодня вечером, вас пригласил я, то с нетерпением ожидаю, что и вы пришлёте мне приглашение на премьеру вашей пьесы, изготовленной с помощью одних ножниц, без чернил и пера». Ну, что ты на это скажешь, мой мальчик?
Александр растерялся, не зная, что отвечать.
— Я думал, ты дрался с ним на дуэли, — пробормотал он.
— Сам посуди, разве меня не вызвали драться на поединке тем оружием, на которое намекала карикатура, то есть ножницами? Посмотрим, способен ли он состряпать пьесу этаким манером. Я знаю, что не способен; никто не может этого!
— Да, понимаю, — сказал Александр, который начал догадываться, какой мастерский выпад сделал отец.
— Дуэль началась! — воскликнул Дюма. — Но Касаньяк даже не станет пытаться сравниться со мной. Чтобы написать пьесу, нужен драматург, не важно, занимается он плагиатом или нет. Ты понимаешь? Ну что я доказал бы, послав ему пулю в сердце? Ничего, лишь то, что стреляю лучше. Но я бросил ему вызов написать пьесу, и это — настоящая дуэль! Свой первый выстрел я сделал моей «Анжелой». И выстрелил метко. Теперь его очередь; посмотрим, способен ли он поразить цель. А ты знаешь, как я подписал своё письмо? Я поставил подпись: Александр Дави-Дюма де ля Пайетри.
— А что сделал Касаньяк?
— Ничего. Он побледнел, прочитав письмо; потом скомкал его и ушёл из театра, оставив в ложе мои презенты.
— Он не взял твои подарки?
— Да. Это означает, что Касаньяк не принимает мой вызов. Он опозорил себя.
— Браво! — закричал маленький Александр.
— Моя трудность заключалась в том, чтобы найти способ отомстить за себя, не убивая Касаньяка. Понимаешь?
— Да.
— Ведь я мог бы убить его, ты же знаешь.
— Конечно, знаю, — согласился восхищенный Александр.
— Я был бы вынужден его пристрелить, чтобы спасти свою шкуру. Я рисковал бы зря потратить свою пулю в дуэли с плохим стрелком, но не в поединке со стрелком отменным. Именно потому, что Касаньяк так мастерски владеет пистолетом, я должен был найти другой способ победить его. Для этого я и написал «Анжелу». Мне был необходим оглушительный успех.
— Это как в сказке, — сказал зачарованный Александр. — Ты заманил его в ловушку!
— Правильно. Он сделал из меня обезьяну с ножницами, но я отплатил ему тем же.
С точки зрения Александра, это был великолепный реванш, но заставить согласиться с этим товарищей по коллежу было трудно.
— Если, твой отец был так уверен, что убьёт Касаньяка, — возражали они, — почему он не вызвал его на дуэль?
— Он не хотел дуэли. Отец уложил бы его первым выстрелом и всю жизнь сожалел бы об этом.
— Твой отец не успел бы этого сделать. Касаньях — самый быстрый и меткий из всех нынешних стрелков.
— А я говорю тебе, что мой отец...
— Брось! Он тебе не отец!
Услышав этот ответ, Александр набросился на одного из своих палачей и дрался с ним до полного изнеможения.
Спустя несколько месяцев на приёме у графини Даш — журналистки, которой автор посвятил «Анжелу», — хозяйка, глядя на маленького Александра, сказала Дюма:
— Сделайте что-нибудь для этого мальчика; ему двенадцать лет, а он выглядит на семь. Он несчастен, глубоко несчастен.
— Что вы выдумываете? — воскликнул Дюма.
— Я лишь говорю, что если вы ничего с ним не сделаете, то скоро потеряете его.
Дюма посмотрел на сына. Александр действительно был слишком мал для своего возраста.
— Поди сюда, Александр, — попросил он. — Как ты себя чувствуешь?
— Очень хорошо, папа.
— Ну что ж, по-моему, тебе необходима перемена в жизни, нужно что-то новое, захватывающее. Я намерен снова поехать в Калабрию и на Сицилию; хочу подняться на Этну, Везувий и Стромболи. Хочешь поехать со мной?
— О да, папа! Конечно!