Страница 32 из 73
— Я вынужден отрицать это, так как не ссылался на герцога, — возразил Дюма. — Мою пьесу приняли потому, что она понравилась. Совет был очарован.
— Будет лучше, если вы признаете вашу ошибку, друг мой, — посоветовал господин де Броваль. — Правда неизбежно всплывёт. Если ваша пьеса не будет поставлена, это станет доказательством, что совет разоблачил вашу хитрость. Когда это случится, мы найдём, как поступить с человеком, чей обман не удался. Мне будет горько за вашу несчастную мать, живущую лишь на ваш заработок у нас. Но у меня не будет жалости к вам, человеку, который столь наглым и недопустимым образом воспользовался именем герцога.
Дюма на мгновение, содрогнулся от страха при мысли, что лишится места; потом убедил себя, что беспокоиться ему не о чем; члены совета были в восторге от пьесы; ещё до того, как он закончил чтение, актёры стали оспаривать друг у друга роли.
Нодье, услышав от барона Тэйлора самые восторженные похвалы пьесе Дюма, стал приглашать молодого драматурга на свои воскресные обеды. Отныне Дюма часто проводил вечера в прелестной, обставленной в стиле Людовика XV квартире, где госпожа Нодье, сидя напротив мужа, распоряжалась превосходным обедом; Нодье, неистощимый, словно энциклопедия, беседовал с гостями: Ламартином, Альфредом де Виньи, художником Буланже[86], скульптором Бари. После обеда дочь хозяев дома Мари садилась за фортепиано; ковры свёртывали, а на паркетный пол ставили свечи, чтобы пары могли танцевать среди огней и с восхищением любоваться своими причудливыми силуэтами на стенах.
В первый вечер, проведённый Дюма в доме Нодье, его смущало лишь присутствие Виктора Гюго, который больше его был предназначен к тому, чтобы дать первый залп в наступлении романтиков на «Французский театр». Но Виктор Гюго держал себя неотразимо очаровательно.
— Я поспешил бы поздравить вас, — сказал он, — если бы слишком хорошо не знал, какие препятствия вас ожидают. То, что вашу пьесу принял совет, почти ничего не значит.
— Почему?
— Знайте, что есть пьесы, которые были приняты «Французским театром» пятьдесят, даже сто лет назад, но до сих пор не поставлены.
— Но барон Тэйлор настаивает, чтобы мою сыграли немедленно.
— Разумеется. А Пикар[87]?
— Пикар? Кто это?
— Вы никогда не слышали о Пикаре?
— Я знаю, что некий Пикар лет тридцать — сорок назад написал множество пьес, которые сегодня никто уже не читает.
— Пикар ещё жив. Этот косоглазый горбун больше не пишет пьес, но через голову или за спиной барона Тэйлора руководит «Французским театром» по той простой причине, что именно он оценивает литературные достоинства всех пьес. Он притаился во «Французском театре» словно старый паук, опутавший всё своей паутиной. Я удивляюсь, что он ещё не потребовал на прочтение вашу рукопись.
— Наверное, он уже сделал это, — ответил Дюма. — Меня просили принести завтра в театр копию моей пьесы.
— Ага! Вот видите! Горе вам, если Пикар отыщет в ней хоть один неправильный стих, хоть одну бедную рифму, хоть одну не на месте поставленную цезуру! Для него это будет повод отвергнуть пьесу.
— А как же совет?
— Пикар будет бороться против совета, он обратится за поддержкой к Французской Академии и потребует, чтобы она запретила вашу пьесу во имя сохранения чистоты французского языка. Он добьётся от консервативных газет публикации статей, в которых будут ругать государство за то, что оно даёт деньги театру, губящему славу Франции. И дирекцию «Комеди Франсез» напугает возможное уменьшение дотаций; это будет неприятно министерству, и в дело вмешается всё правительство. О, вы ещё не представляете себе всего, что вам угрожает!
Дюма тяжело вздохнул. Его прекрасные мечты таяли, как воск на солнце.
— Вас не обидит, если я попрошу просмотреть вашу рукопись? — спросил Гюго.
— Я буду польщён и нисколько не обижусь! — воскликнул Дюма. — Но необходимо сделать это сегодня ночью, ведь копию моей пьесы в театр я должен отнести завтра.
Виктор Гюго и Альфред де Виньи просидели с Дюма всю ночь, исправляя в его стихах явные погрешности.
— Вас никак не назовёшь лучшим поэтом в мире, — заметил Гюго.
— Да, — согласился Дюма.
— За несколько часов из плохих стихов не сделаешь хорошей поэзии.
— Я тоже так думаю, — скромно подтвердил Дюма.
— Но нет сомнений, что для театра вы писать умеете, — прибавил Гюго не без нотки зависти в голосе.
— Только пьесы я и хочу писать, — сказал Дюма.
Через несколько дней Дюма вызвал к себе Пикар.
— Вы богаты? — спросил он.
— Нет, беден, — ответил Дюма.
— В таком случае, что же побудило вас заняться рискованной профессией литератора?
— Как вам сказать... Я полагаю, вера в свой талант.
— Талант? Этого мало, — возразил Пикар.
— Я честолюбив, я беспрерывно работаю.
— Это похвально, но недостаточно, чтобы жить литературой.
— У меня есть место, которое приносит мне полторы тысячи франков в год, — сказал Дюма.
— Отлично, держитесь за него обеими руками, молодой человек.
— Разумеется, сударь. Так я и намерен поступать. Но почему вы даёте мне подобный совет?
— Потому, что я возвращаю вам вашу пьесу. Помните о том, молодой человек, что хаос — ещё не свобода. Вы поняли меня?
— Да, сударь.
— Что я сказал?
— Вы сказали, что хаос — ещё не свобода.
— Правильно. А сумбур — ещё не гениальность. Инстинкт не значит разум. Анархия — это не сила. И способность уродовать французский язык не свидетельствует о поэтическом даре. И «Французский театр» преследует более возвышенную цель, нежели возбуждать эмоции публики. До свидания, сударь.
Дюма, павший духом, примчался к барону Тэйлору.
— Знаю, всё знаю, — сказал тот. — Пикар против нас, но мы ответим ударом на удар.
Но через несколько дней в бой вступила свежая сила: главный редактор ультраконсервативной газеты «Конститюсьонель».
— Он тоже имеет зуб против моей пьесы? — спросил Тэйлора Дюма.
— Вовсе нет. Но у его любовницы есть друг, писатель-классик по фамилии Бро, врач которого...
— При чём тут врач? — вскричал ошарашенный Дюма. — Что общего у врача с моей пьесой?
— Выслушайте меня, и вы всё поймёте. Этот врач лечит Бро, который одной ногой стоит в могиле, и он считает, что спасти его способна лишь неожиданная радость.
— Ага, понимаю! — воскликнул Дюма. — Бро написал пьесу, и, если её поставят, это и будет неожиданная радость.
— Совершенно верно. Бро действительно тоже написал «Кристину». Вы даже представить себе не можете, как скучна его «Кристина», но с классической точки зрения она безупречна, и Пикар этим доволен. Главный редактор «Конститюсьонель» напечатал передовую статью о роли государственного театра, и в эту кампанию включились герцог Деказ[88] и прочие важные особы... Короче, мой дорогой Дюма, мы окружены.
— Но что же делать? — спросил Дюма.
— Мы должны бороться, — ответил барон Тэйлор, — противопоставить влиянию одних влияние других. Вот если бы герцог Орлеанский смог поддержать вашу пьесу...
— Это невозможно! — воскликнул Дюма. — Меня уже обвиняли в том, будто я воспользовался именем герцога, чтобы мою пьесу приняли.
— Герцог — ваша единственная надежда, — сказал барон Тэйлор.
Встреча Дюма со своим начальником господином де Бровалем, в ходе которой он попросил поддержки герцога Орлеанского, прошла крайне тягостно.
— Не вы ли уверяли меня, что не воспользовались именем герцога? А теперь просите использовать моё влияние, чтобы герцог поддержал вашу пьесу?
— Я вам повторяю, что мою пьесу приняли единогласно. Но сейчас друзья Бро проталкивают его, и необходимо противопоставить им другое влияние.
86
Виньи Альфред де (1797—1863) — французский поэт-романтик, драматург.
Буланже Луи (1806—1867) — французский художник-романтик.
87
Пикар Луи-Бенуа (1769—1828) — французский поэт, автор комедий.
88
Деказ Эли, герцог (1780—1860) — французский государственный деятель. Премьер-министр при короле Карле X.