Страница 90 из 207
— Садись-ка лучше, Иван Кузьмич, к комдиву, — сказал Хватов, показав на склонившегося над картой Железнова, — да помоги ему. Глядишь — и сам поучишься!..
Добров бросил на него недовольный взгляд, но смолчал и шагнул к столу.
Если внезапный переход к обороне в момент, когда наступление развивалось так успешно, вызвал удивление у командиров, то у солдат это подняло бурю негодования.
— Чего мы остановились?! Фрица, что ли, испугались?! Он же сам нас боится! Давай вперед! — гудели солдаты, сопровождая каждую фразу смачным фронтовым словцом.
— Выполняй приказ! Начальство знает, что делает, — подкрепляя свои силы таким же послесловием, отвечал им Кочетов. — Политрук придет и все нам разъяснит.
— Нехорошо ты говоришь! — возразил ему новичок, которого бойцы за балагурство прозвали Сорокой.
— А ты еще мало пороху нюхал, чтоб рассуждать, — прикрикнул на него командир отделения Куделин. — Копай, раз тебе приказано!
Кочетов одобрительно поглядел на этого детину. «Орел!» — подумал он про него.
— Окапывайтесь, пулеметчики! Раз велено, значит, надо!
Не переставая гудеть, пулеметчики сбросили полушубки и энергично принялись копать мерзлую, окаменевшую землю, словно ни мороз, ни беспорядочная пальба гитлеровцев на них не действовали. Надо было окопаться до наступления темноты. Поэтому они работали не разгибая спины.
Внезапно над ними низко пролетел самолет. Он сбросил белые листки. Бойцы оторвались от работы и стали подбирать их.
— Стой! Куда вы?! — крикнул Кочетов вдогонку выбежавшим красноармейцам. Кувыркаясь в воздухе, листовки падали на дорогу.
«...Вы окружены... Зря сопротивляетесь... Комиссары и коммунисты ведут вас на гибель... Пока не поздно, переходите к нам...» — читали бойцы в листовках.
Кочетов от досады заскрипел зубами. Он обежал всех солдат, отобрал у них эти бумажки, однако все уже успели прочитать их.
«Неужели это правда?.. — подумал Николай. — Почему же молчат ротный и политрук?.. Почему боятся сказать нам правду?.. Ведь хуже, что мы из листовок об этом узнаем...» Он разорвал листовки на мелкие клочки и втоптал их в снег.
Николаю даже не с кем посоветоваться. Рассудительный Кремнев находился в штабе. Подопригора, как на грех, ушел на патронный пункт, а политрук с ротным — к комбату. Боясь, что листовка повлияла на неустойчивых бойцов, Николай внимательно всматривался в их лица. Он определял их по-своему. Тех, у кого в этот момент был грустный вид, относил к «надежным», а всех, кто не пал духом и у кого на лице появлялась улыбка, брал под подозрение. Особенно не нравился ему вечно ухмыляющийся Сорока. Недоверчиво относился он и к щуплому Григорию, который за последний день стал каким-то странным, совсем сник, отвечал на вопросы невпопад, как будто тронулся рассудком.
— Приглядываться надо к этой трещотке, — кивая в сторону Сороки, наказывал Кочетов угрюмому рослому Куделину, который нравился Николаю своей исполнительностью. — И за Григорием посматривай! Как бы не свихнулся парень.
— Будьте уверены! Если что, так я ему перо вставлю! — молодцевато ответил Куделин. — Можете на меня положиться, товарищ младший лейтенант.
На другой день политрук Попов объяснил, что гитлеровцам действительно удалось перехватить коммуникации, но, стараясь смягчить свои слова и поддержать боевое настроение солдат, он заверил, что позади их дивизии движется целая армия, которая вот-вот прорвется, и тогда дивизия снова двинется вперед.
А между тем все чаще и чаще гитлеровцы сбрасывали с самолетов и засылали в снарядах в расположение дивизии Железнова листовки, которые сулили «благородный прием», призывали сдаваться.
Попов собрал коммунистов и комсомольцев около «норы» Кочетова (так называли его маленькую, вырытую на склоне обрыва землянку).
— Не поддавайтесь, товарищи, фашистской агитации, — говорил Попов. — Не поддавайтесь и другому врагу — унынию и панике... Если голодно — терпите. На посту захочется спать — не спите. Будьте бдительны!.. И помните, что наша сила — в нашей собственной стойкости...
Он сообщил собранию, что парторганизация полка назначила Николая Кочетова парторгом роты.
Смущенный оказанным ему доверием, Николай, запинаясь, так начал свою речь:
— Сами знаете, товарищи, какие дела... Тяжелые дела!.. Так что, товарищи, все зависит от нашей боевой стойкости... А если я что не так, вы меня, товарищи, того, одернете... Ведь сами знаете, в первый раз... А за дело партии себя не пожалею...
Разошлись уже в сумерках. Каждый направился согласно составленному боевому расписанию. Николай и Тарас пошли по траншее проверить, как несут бойцы свою службу. Их встретил Куделин. Он поздравил Кочетова с назначением и сказал, что в этот тяжелый момент хочет вступить в партию.
— Добре! — пробасил Тарас.
— Хорошее дело задумал, — сказал Кочетов. — Пиши заявление. Поддержим.
Став парторгом, Николай почувствовал особую ответственность за состояние и боеспособность своей роты. Проходя с Подопригорой по траншеям и проверяя, как несет службу наряд, он не преминул взглянуть на Сороку и заметил, что тот молчаливо и внимательно вглядывается в сторону вражеских окопов. Вдруг послышался знакомый звук нашего приближающегося транспортного ТБ. Кочетов прислушался и заторопился к своей землянке: оттуда можно было наблюдать за посадкой самолетов.
Сидя ночами на ящике возле своей землянки, Николай проводил немало беспокойных минут, напряженно всматриваясь в темноту, где часто, после того как прошумит в небе мотор самолета, небо озарится вдруг зловещими зарницами разрывов. Тяжело становилось на сердце у Николая, когда за темной стеной леса поднималось высокое яркое пламя взрыва. Может быть, это взорвался самолет, или сгруженные на землю боеприпасы, или взрывчатка?! Николай понимал, что каждый такой взрыв может вызвать у бойцов уныние, посеять сомнение и неуверенность. Ведь они знали, что самолеты доставляют с Большой земли продовольствие и боеприпасы, а в обратный рейс берут с собой раненых.
— Не журись! — успокаивал в таких случаях Николай бойца. — Если что, командующий все самолеты бросит сюда на подмогу!
Он сам верил в эти слова и каждую ночь сторожил, вглядываясь в сторону невидимого ему аэродрома.
Когда же после ярких вспышек огня все еще слышался мерный звук ТБ и потом постепенно стихал, Николай вздыхал с облегчением: «Значит, сел...» — и шел по траншеям, сообщая бойцам о благополучной посадке самолета...
...Дни шли за днями. Они были хуже, чем ночи. Враг неистовствовал: бросал листовки, а потом сразу наваливался артиллерийским огнем на какой-нибудь участок обороны.
«...Скоро снабжение по воздуху прикончится и вас задушит костлявая рука голода, — пугали листовки. — Вы захотите к нам, но тогда будет поздно: мы вас не примем. Если захотите спасти свою жизнь, то предлагаем в течение трех суток сдаться. Иначе будете уничтожены».
— Не может этого быть! — говорил Николай своим бойцам. — Не робейте! Не поддавайтесь врагу! Если враг угрожает, значит, сам напуган.
Об этом говорили коммунисты, комсомольцы и все те, кто верил Николаю. Кочетов старался быть жизнерадостным, он внимательно относился к бойцам, в бою себя на жалел, старался быть примером для своих подчиненных. Он был из таких, про кого в армии говорят: «В работе — муравей, в бою — лев. А если и спит, то одним глазом смотрит...»
Бойцы роты верили Кочетову и старались ему подражать. Четверо коммунистов и небольшая группа комсомольцев были надежной опорой роты.
Лишь один Григорий, как выеденная ржавчиной крупинка, отвалился от коллектива роты. Перепуганный тем, что творилось вокруг, Григорий поверил листовкам и однажды ночью махнул через бруствер. Его тут же схватил за руку давно следивший за ним Куделин.
— Ты куда, к врагу?.. Предатель!..
— Да что ты!.. Просто винтовка за бруствер завалилась... — несвязно пробормотал Григорий.
— Я тебе покажу винтовку!.. Как гада, расстреляю!
Григорий опустился на дно окопа и, ползая перед Куделиным на коленях, загнусавил: