Страница 202 из 207
— Для чего же вам надо мое признание?
— Чтобы я вам поверил, — душевно промолвил Иван Севостьянович. — Вера Железнова, какой я ее знал, — это олицетворение верности, бесстрашия и подвига. И если вы не Вера, то меня берет сомнение, есть ли в вас эти качества. А для вашего освобождения у меня должна быть полная уверенность во взаимном доверии.
— Для чего?
— Опять же для вашего спасения.
— А вы не допытывайтесь признания и спасайте меня, как бы вы спасаете Веру Железнову. За меня вам наши тоже зачтут.
— Меня волнует не это, а верность. — И Стропилкин вплотную пододвинулся к Вере, крепко сжал ее руки и зашептал ей в самое ухо:
— Представьте себе, я выведу вас на улицу, — а это без крови не обойдется, — что дальше? Гибель?..
— Так что же вы предлагаете? Смерть? Но не здесь в застенке, а на улице?
— Нет, освобождение. Я вас выведу. Там, на улице, нас ваши подхватят, прикроют и уведут. Пока погоня развернется, мы уже будем далеко в лесу. А для этого мне надо связаться с вашими людьми... Но чтобы они мне поверили, — Стропилкин протянул ей блокнот и карандаш, — напишите им несколько слов.
Представив себе, как этот блокнот попадет в руки оберст-лейтенанту, как начнут хватать ее товарищей, Вера отвела блокнот, хотя на случай своего внезапного исчезновения у нее была договоренность со Степаном.
— У меня никого нет.
— Неправда! Зачем же вы, москвичка, дочь комдива Железнова, вдруг, ни с того ни с сего, прогуливаетесь здесь, во фронтовом районе, да еще в таком рубище? Зачем?
— Я ничего писать не буду.
— Не верите? Я понимаю вас: «Стропилкин предатель. Раз он предал Родину, так может и нас предать». Да? Но вы, Вера Яковлевна, своим пребыванием здесь, своей стойкостью вывернули мою душу, сбросили с нее всю страшную дрянь. Спасая вас, я спасаю и себя... — Стропилкин склонился к ее коленям и заплакал.
Его слезы ее окончательно сокрушили, и она решила довериться ему:
— Писать я вам ничего не буду. А если вы действительно решили меня освободить, то я могу навести вас на таких людей, которые мне помогут. Но если, Иван Севостьянович, это провокация, то, поверьте, часом раньше или позже вы погибнете разом со мной.
— Что вы, Вера Яковлевна! — Стропилкин задрожал. — Как вы можете после всего этого обо мне так думать?
— Так вот, слушайте. Завтра рано утром идите той тропой, по какой вы гнались за мной. Там будут работать железнодорожники. Вы не бойтесь, подойдите к ним и попросите прикурить. Они, наверное, вас спросят обо мне.
— А если не спросят?
Вера задумалась. Ей никак не хотелось называть имя Степана.
— Тогда вы сами спросите: нет ли среди вас соседа Юлии Баскаковой? Кто-нибудь из них откликнется: «Я сосед, — скажет он. — В чем дело?» Или что-то в таком духе. Этому человеку вы поведайте свой план и договоритесь с ним, как будете действовать.
— Все понял. Так и сделаю.
— А как я буду знать?
— Я сделаю так, что завтра меня снова сюда пришлют. И тогда я вам скажу все.
— А если не пришлют?
— Жизнью пожертвую, но вас спасу. Только, если вызовут на допрос, не поддавайтесь ни на какие провокации. Верьте! — Стропилкин отошел к двери и, стуча в нее кулаками, вызвал караульного.
Назавтра в первой половине дня Веру вызвали на допрос. Проходя по коридору мимо зеркала, она не узнала себя: бледная, глаза провалились, щеки впали, как у старухи. «Не падай духом! Держись! Ты же коммунистка!» — мысленно прикрикнула на себя Вера, приосанилась и смело пошла к коменданту.
В его кабинете был переводчик, вчерашний капитан и Стропилкин-Вольф.
— Гут морген, фройлейн Вера Яковлевна! — приветствовал ее комендант и показал на стул, рыская глазами то на Стропилкина, то на Веру.
— Не понимаю вас, — пожала плечами Вера. — Не ферштейн.
— Господин оберст-лейтенант приветствует вас, Вера Яковлевна, и предлагает сесть, — подсказал переводчик.
— Что вы приписываете мне какую-то Веру? Когда я Юлия и по отцу Петровна.
Переводчик по-немецки пересказал коменданту возмущение Веры. Тот, поглядывая то на нее, то на Стропилкина, ответил, что лейтенант дословно перевел:
— Бросьте, Железнова, упираться. Иван Вольф все нам рассказал.
Это было для обоих великое испытание, чтобы ни один вздох, ни одно движение лица не выдали взрыв возмущения, у Веры — на Стропилкина, у Стропилкина — на коменданта.
— Ничего он вам сказать такого не мог, хотя уж очень добивался, чтобы я назвалась Железновой. А если и сказал, то, видимо, из-за трусости перед вами. Я еще раз повторяю — я Юлия Баскакова и никакой Веры Железновой не знаю.
— Тогда передадим вас абверу, и там вы поневоле признаетесь, — повторяя слова коменданта, сказал переводчик.
— А какой от этого толк? Все равно я чужое имя на себя не возьму. Лишь на вашей душе будет еще одна невинная жертва.
Ничего не добившись, комендант отправил Веру в камеру.
— Как вы думаете, — обратился комендант к Стропилкину, — есть смысл с ней вести разговор или плюнуть на это и передать ее абверу?
Стропилкин ответил не сразу.
— Как ваше мнение? — не терпелось коменданту.
Стропилкин принял стойку «смирно» и ответил:
— Надо, господин оберст-лейтенант, еще раз попробовать. Отправить ведь никогда не поздно.
— Хорошо. Тогда займитесь. — И комендант перевел взгляд на офицера. — Если он вам доложит, что ничего не получается, связывайтесь с абвером и отправляйте. При всех обстоятельствах мне кажется, что эта Юля важная птица.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
Как только камера потонула в полумраке, так же, как и вчера, вошел Стропилкин.
— Вера Яковлевна, не пугайтесь, это я, Иван Севостьянович, — прошептал он. — Света не просите. Садитесь.
— Вы с оружием?
— Так надо, — Стропилкин сел рядом, положил автомат на топчан. — Теперь слушайте. Как только выскочите из наших дверей, так сразу же бегите направо. У дома, что на углу, вас встретят ваши люди. Если не встретят, то заворачивайте направо, за угол, там, у разрушенного дома, будет стоять грузовик. Так вы прямо в его кабину. А там уже все — вы спасены!
— А вы?
— За меня не беспокойтесь. Я вас здесь у входа прикрою и — на смолокурню. А там болотом — к вашим. Так мы договорились. А теперь давайте немного передохнем да и за дело.
— А как же я выйду на улицу?
— Здесь я вас выведу, как бы на допрос к начальству. Об этом я караульного уже предупредил. А там, в здании, дверь со двора, как раз против выходной двери на улицу. Как только войдем, вы сразу шмыгнете под лестницу. Я пройду к часовому и скажу, что его просит дежурный, а сам встану вместо него. Вот в этот-то момент вы выбегайте на улицу. Выбежите и летите без оглядки, учтите, что для спасения считанные минуты. На счастье — минуточку молчания. — Но он молчать не мог: — Увидя вас, я второй раз родился. И как страстно хочется своей кровью смыть весь тяжелый груз преступления перед Родиной... И я это, Вера, сделаю... А теперь — нам пора. — И он постучал в железную дверь. Дверь распахнулась, и свежим воздухом надежды и бесстрашия обдало Веру. И она, подобно арестантке, заложив руки за спину, первой вышла из подвала и торопливо зашагала по уже серебрившейся заморозком стежке.
— Постойте, я посмотрю. — Стропилкин остановил Веру у черного входа в комендатуру, открыл дверь и, убедившись, что там никого нет, коснулся рукой ее локтя. Вера поняла, переступила порог и мгновенно юркнула под лестницу.
Тот первоначально как бы зашел в основное помещение, но тут же торопливо вышел к постовому у входа:
— Штанге, тебя дежурный вызывает. Иди, а я постою. — И встал вместо него, раскрыл входную дверь и вышел на улицу. Как только Штанге скрылся за дверью коридора, Стропилкин сделал знак: «Беги!» Вера сорвалась с места, вылетела на улицу, осмотрелась и тут же повернула направо и торопливо зашагала к углу. Ее подхватил под локоть Степан и повел к машине.