Страница 188 из 207
На их долю выпала задача эвакуировать раненых в госпитали. За последние сутки в медсанбате их скопилось много.
Вот и сейчас, отправив машину с ранеными в полевой эвакуационный госпиталь, она села в свой «газик» и помчалась к Наташе. Только Ирина Сергеевна показалась там в дверях, как девочка на руках няни всем тельцем подалась вперед, протянула ручонки и радостным голоском протянула: «Мама!» — и повторяла это до тех пор, пока Ирина Сергеевна не взяла ее на руки.
Ефросинья Александровна горестно вздохнула.
— Ефросинья Александровна, чего это вы? — удивленно посмотрела на нее Ирина Сергеевна.
— Да вот о девочке Наташе подумала. Вот Фома Сергеевич женится. А ему жениться, хотя бы вот из-за нее, обязательно надыть. Вот придет в дом мачеха. Да разве она будет так, как вы, ласково с ней обращаться?..
— А почему бы и нет?
Ефросинья Александровна молчала. А Ирина Сергеевна все так же смотрела, ожидая ответа.
— Кто ее знает. Может, и будет, пока свое дите не появится. А появится, и тогда для Наташи все! Не жисть, а сиротская мука. И будет она расти Золушкой...
— Это вы уже напрасно. Ведь не все же плохие мачехи, — перебила ее Ирина Сергеевна. И, прижав к себе девочку, промолвила: — Нет, Наташенька, так не будет. Твой папа хороший-хороший. Он тебя любит и этого не допустит.
— Дай бог, — обронила Ефросинья Александровна и стала собирать на стол.
— Не трудитесь, Ефросинья Александровна, — остановила ее Валентинова. — Я еще с полчасика побуду и поеду. А вечером, это, наверное, будет поздно, приеду ночевать.
Провожать Ирину Сергеевну Ефросинья Александровна с Наташей на руках вышла на улицу. Когда мимо Ефросиньи Александровны проходил военный, хотя чем-то похожий на Хватова, она поворачивала в его сторону Наташу и приговаривала ей, показывая на него: «Папа». Ефросинье Александровне уж очень хотелось, чтобы Наташа, увидев отца, сказала ему долгожданное слово «папа», и она этого добилась.
Хватов приехал, когда уже вечерело. Ефросинья Александровна собиралась кормить Наташу и поднесла ее к отцу, успев шепнуть ей: «папа». И Наташа тут же, глядя на отца, вдруг впервые певуче сказала: «Па-па».
— Ах ты золотце! Папа. Узнала. — И достал из кармана пряник, но Ефросинья Александровна его остановила:
— Не надо. Пусть покушает. А вы помойтесь, одежду почистите, смотри-ка, весь в пыли. А это дите, папа, и к ней надо подходить с чистыми ручками. Да, Наташенька? — И, за нее кивнув головой и бросив Хватову вразумительный взгляд, села с девочкой за стол и стала ее кормить с ложечки.
Фома Сергеевич снял гимнастерку, почистился, помылся и сел за стол против дочери.
— Что ж вы думаете дальше делать с Наташенькой-то? — как бы невзначай обронила Ефросинья Александровна.
Фома Сергеевич встрепенулся:
— Буду просить вас позаботиться о Наташе. А там, видимо, устрою в интернат.
— В интернат? В детдом, значит? Если уж в детдом, то, пока меня ноги держат, пусть будет у меня. А вот что дальше, когда кончится война?
— Возьму к себе.
— А кто ж это за ней ухаживать, растить-то будет?
— Няню найду.
— Няню? — поджала губы Ефросинья Александровна. — Няня-то хорошо, если любящая ребят женщина, а мать еще лучше... Жениться тебе, Фома Сергеевич, надыть, вот что! — Ефросинья Александровна, как бы не придавая значения своим словам, кормила Наташу. — И жену взять вот такую бы, как Ирина Сергеевна. Это была бы и хорошая жена и замечательная мать...
— Я об этом не думал. — Тут Фома Сергеевич сказал неправду. Об этом думал с первого известия о появлении Наташи. И в Ирине Сергеевне видел именно ту женщину, которая, как говорила няня, будет и хорошей женой и замечательной матерью.
Расставшись с Наташей, Фома Сергеевич, как только сел в машину, задремал.
— Товарищ полковник, товарищ полковник, — затеребил его шофер, — проснитесь.
— А? Что такое?
— Сигналит встречная машина. Да это же наша Валентинова.
— Валентинова? — Фома Сергеевич вышел и поднял руку. Вышла и Валентинова...
— К Наташе? — спросил он.
Та ответила:
— К Наташе!
— А я только что от нее. С большим нежеланием уезжал. — Он дотронулся до локтя Ирины Сергеевны, и они, разговаривая, медленно пошагали по дороге. — Каждый раз, как ее вижу, я открываю в ней что-то новое. Представьте, сегодня назвала меня папой. А как с Ваней?
— Из-за боев никак не могла вырваться. Мне ведь еще дня два возить боеприпасы и горючее. А там еще продовольствие, снаряжение. Да другие службы заявки дали. Так что вырвусь только на той неделе. Но я оттуда получаю почти каждую неделю письма. Договорились с сестрой, и она мне пишет, что все идет хорошо. Я же пишу Ване почти каждый день. Ведь каждая моя весточка — ему большая радость.
— Большое спасибо вам, Ирина Сергеевна, за вашу заботу о Наташе. А сейчас, — он взглянул на часы, — идемте назад. Я спешу.
Наташа уже спала. Ирина Сергеевна, выпив кружку молока, стала готовить себе постель. Для этого сдвинула лавки. Но хозяйка ее остановила:
— Ложитесь с Наташенькой. А я по-старушечьи на печку.
Ирина Сергеевна тихонько переместила Наташу к стенке и легла.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Постоялый двор для дел Михаила Макаровича получился что надо.
— Если бы у тебя, Петр Кузьмич, были номера да еще девочки, то ты бы в золоте купался, а мы у тебя с полным наслаждением веселились бы, — со вздохом выразил свое сожаление капитан Груббе. Он недавно прибыл помощником к майору Дитцу, но уже успел завести обширное знакомство.
Михаилу Макаровичу было ясно, что этот, как его называл Рудчук, Сыч заявился к нему неспроста. И, чтобы поскорее вызвать на откровенный разговор, сделал вид, что хочет уйти, и крикнул:
— Зина!
Лида мгновенно появилась в дверях.
Груббе не дал Михаилу Макаровичу даже раскрыть рта, подошел к Лиде и выпроводил ее за дверь.
И сразу заговорил по-русски, бесцеремонно обращаясь к хозяину:
— Присядем. И пока никого нет, поговорим по делу.
Михаил Макарович покорно сел, готовый слушать этого, выдававшего себя за немца, человека. В первые дни его появления Михаил Макарович со свойственной ему прозорливостью определил, что Груббе агент абвера, переодетый в общеармейскую форму офицера. А после установил, что он сын белоэмигранта из Белостока Грубкина.
— Без лишних слов, а прямо начистоту, — продолжал Груббе. — Я предлагаю вам, господин Кудюмов, сотрудничать с нами.
— Как с вами? — удивился Кудюмов. — Так я же вот второй месяц с вами сотрудничаю. Недели три тому назад мы вместе с господином майором Дитцем в Рославль ездили. Там скот для великой Германии отбирали.
— Скот отбирали? — иронически скривил губы Груббе. — Не скот отбирали, а с девками пьянствовали.
Михаил Макарович еще больше раскрыл глаза.
— Пьянствовали? Нехорошо так говорить про начальство да еще вмешивать нас. Я, например, этого сказать не могу. На моих глазах он не пьянствовал. Трезвый пошел к себе в номер спать, трезвый встал. И девок при нем не видел.
— Ну, я просто так, к слову пришлось. Работай с ним, как работал, и виду не подавай, что я сказал... Видишь ли, — Груббе протянул портсигар, — здесь у тебя собираются разные люди и чины. Так ты прислушивайся и присматривайся к ним. А если кто из них вызовет подозрение, запоминай и просигналь мне.
— На это я, ваша светлость, не способен. Человек я православный, по делу — обыкновенный коммерсант, по-русски просто купец, и грех на свою душу принять не могу.
— Балда ты, Петр Кузьмич, а не купец! — вскипел Груббе и вытянулся во весь рост. — Если хочешь спокойно торговать, то должен с нами жить в дружбе. Понял?
— Как не понять, конечно, понял, — раболепно загнусавил Михаил Макарович. — Я бы готов вам служить, но, не сердитесь, просто не могу. И ума на это нет, да и натура не выдержит.
Тогда Груббе решил взять его на испуг. Он прошелся до двери и, скрестив руки на груди, пронизывающе посмотрел на хозяина.