Страница 147 из 207
— Хрестианин? — заржал Штырь. — Так на, выпей за христолюбивое воинство русского генерала Власова.
Вдруг Юра сорвался с передка и остановил Гребенюка:
— Дедушка! Не смей! — и чуть было не выпалил: «За этих бандитов пить!» Но, увидев свирепую рожу Штыря и то, что он взялся за пистолет, сказал, что взбрело в голову: — Ему нельзя. У него желудок слабый.
— От самогонки желудку вреда не будет. — И Штырь протянул Фомичу кружку. — Пей!
Гребенюк, перекрестившись, хлебнул глоток, поперхнулся и закатился надрывным кашлем. — Благодарствую, ваше благородие. Не могу, — еле переводя дух, простонал он. — Нутро не приемлет.
— Не, так не пойдет. Если ты, старик, за освобождение России от большевиков, то, вопреки всяким хворям, должен выпить до дна. Пей! Иначе за шею вылью, — гоготал Штырь.
Но тут Мурза подскочил к Гребенюку и, незаметно от Штыря, подмигнул ему, что означало: «немножко», выкрикнул:
— Пей, старина, за успех в наших делах! — А после все, что осталось, залпом выпил сам и пустую кружку повесил на бутылку Штыря.
— Хай Гитлер! — гаркнул Штырь и, не ожидая ответа, скрылся за дверью.
— А этот как попал? — Гребенюк продолжал свой план.
— Этот, дед, добровольно.
— Так что, у вас все добровольцы?
— Ты меня, старик, в одну кучу с ним не вали, — обиделся Мурза.
— А не задумывался ли ты, Лев, над тем, что вот кончится война и ты будешь болтаться на чужбине как неприкаянный — без роду, без племени?..
Мурза нахмурился и отошел от Гребенюка в сторону. Молча прислонился к забору. Вскоре вышел Штырь, сопровождаемый хозяином, и с крыльца скомандовал:
— Гайдамаки! По коням! — и сам сел за возницу.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Выбравшись из грязи деревенской улицы на полевую дорогу, Сонька пошла ходчее, а под гору даже затрусила.
— Ваше благородие! Тише! — кричал Гребенюк, боясь, как бы на ухабе воз не завалился. Но Штырь, свалившись на бок, крепко спал. Подошедший Мурза, брезгливо посмотрев на старшего, вытащил из-под него вожжи и стеганул кобылу.
Только въехали в лес, как Мурза вдруг круто завернул в чащобу.
— Куда? — в один голос закричали и дед и Юра и тут же пустились наперерез, через ельник. Выскочили прямо перед мордой лошади!
— Стой! — Гребенюк остановил Соньку и удивленно смотрел на Мурзу, который зачем-то торопливо обворачивал мешком верхнюю часть дула винтовки. Его глаза горели решимостью.
— Дед, отведи паренька, — прохрипел он. Но никто не тронулся с места. — Да понимаешь ли ты? Отведи! По-человечески прошу, — дрожал его голос. Гребенюк понял, что должно свершиться что-то жуткое, но нужное, и увлек Юру подальше от этого места. Только они вышли к дороге, как там, сзади, раздался странный хлопок, похожий на выстрел за стенкой, затем сдавленный стон и снова такой же хлопок.
— Дедушка! Что это? — трясся Юра.
— Не знаю, Юра. Пойду посмотрю. А ты, на всякий случай, спрячься. — Гребенюк показал на густой ельник. — Черт его знает, что он за человек? Чужая душа — потемки. — Но Юра обхватил старика и не отпустил от себя.
«Раз убил своего, так и нас кокнуть может», — думал Юра и решил бежать. Совсем другое думал Гребенюк. В поступке Мурзы он видел не преступление, а обновление души человеческой и искренне хотел ему помочь. Но это злое время научило его быть осторожным, и с голыми руками он не решился идти к подводе. Подняв здоровенную палку, Фомич пошел было, но его удержал Юра и сунул ему в руки револьвер.
— Наган? — удивился старик. Но расспрашивать не стал, откуда он у Юры. Когда Гребенюк раздвинул ветки последней ели, почти перед носом блеснул ствол винтовки.
— А, это ты? — шумно выдохнул Мурза и опустил ружье. — Все! Веди, старик! — и в этом прозвучало — и радость души и торжество освобождения.
— Вести? Куда? — лицо Гребенюка выражало скорее растерянность, чем радость.
— Как куда? К твоим партизанам.
— К партизанам? — повторил Фомич и удрученно ответил: — Если б я знал...
Лицо Мурзы вдруг болезненно сморщилось, волосы упали на лоб, скулы вздулись, и из груди вырвался вздох, похожий на стон:
— Что ты сделал, старик?.. Веря тебе, я убил человека. А выходит, себя предал... — Мурза заметался — то он хватался за винтовку и бросал злобный взгляд на Фомича, то порывался уйти, вслепую тыкаясь лицом в колючие ветви елей, то, схвативши лоб пятерней, застывал на месте и, наконец, в изнеможении шагнул к Гребенюку. — Что же делать, старина? Подскажи, что?
Иван Фомич по-отцовски обхватил его:
— Успокойся. Возьми себя в руки и держись молодцом. Все будет как надо.
— Как надо? — Мурза недоверчиво глядел на него.
— Дорогой мой Лев, — Гребенюк хлопал его по плечу. — Да это ж лес, лес советский! И там дальше тоже наш лес. Поэтому, не медля, надо засветло, глушью добраться до днепровских лесов. Там глухомань, и наверняка партизан найдем. — И Фомич позвал Юру. — Постой здесь с Сонькой, а мы пойдем посмотрим, куда сворачивать. — Юра безропотно согласился, так как понял то важное, что произошло, и оно породило у него доверие к этому чужому человеку.
За четыре часа, объехав посадкой деревню на бугре, путники перебрались в долгожданный лес. Ища на ночь безопасного пристанища, двинулись малоезженной дорогой. Пожалуй, это была не дорога, а скорее тропа, тянувшаяся между болот, которая и вывела их к островку, густо заросшему ельником и можжевельником. Здесь, под ветвями старой ели, и обосновались на ночлег.
Всю эту промозглую осеннюю ночь Гребенюк и Мурза не сомкнули глаз. Лишь Юра, замаявшийся за день и продрогший, тихо посапывал под мешками и чехлами в малахае Фомича на постели, устроенной из еловых лапок.
Чувствуя по себе, как устал Мурза, Иван Фомич несколько раз предлагал ему:
— Иди, притулись к Юре и вздремни чуток.
Но тот твердил одно: надо скорее пробраться в деревню на бугре и разузнать там о партизанах.
— Уж если идти, так только мне, — возразил Гребенюк.
Перед зарей Фомич поднялся, подпоясался веревкой и, засунув за нее топор, отправился в дорогу. Лес еще спал, лишь беспокойная синичка, порхая с ветки на ветку, попискивала, да где-то поодаль чуть слышно что-то позванивало — цзинь, цзинь... «И что бы это могло быть? — приложил старик ладонь к уху, постоял прислушиваясь и осторожно двинулся на этот непонятный звук.
С каждым его шагом «цзинь» становилось звонче. Увидев женщину, доившую корову, замер. Когда она, закончив доение, взяла ведро в руки, кашлянул. Увидев незнакомца, доярка тоже кашлянула, но два раза и посильнее.
— Доброе утро, молодица!
— Не совсем доброе, — горестно ответила она и хлопнула корову по спине. — Ну, Звездочка, пошла!
— Вы из деревни, что на бугре?
— Нет больше деревни, — глухо ответила молодуха и смахнула слезинку. Из-за ели вышел старик, одетый в рваную одежонку.
— Ступай, ребята скулят, — сказал он женщине, а после обратился к Гребенюку: — Куда же, мил человек, с топором-то путь держишь?
— Да вот хочу пробраться на станцию, а если туда нельзя, то и подальше, в сторону Духовщины. Може, там что есть по плотницкой, — ответил Гребенюк.
— Може, табачок есть?
Фомич достал кисет. Степенно скрутили цигарки, задымили.
Так и состоялось знакомство. Старик назвался Тихоном.
За курением рассказал:
— Ночью прибежал Фонька, наш деревенский парень, — он на станции работает — и поведал, что «чапаевцы», стало быть, партизаны, взорвали на Вопце мост. А тут, в округе Игорьевская, Холм-Жирковский и так до самой Андреевской, «Народный мститель» каждую ночь фрицам дрозда дает. А там, — Тихон махнул рукой в сторону северо-востока, — Фонька сказывал, партизаны «Родины» на перегоне Бахметьево — Любинка на железной дороге тоже мост шарахнули, а потом между Осугой и Помельницами эшелон под откос пустили. А это ведь почти под самым носом начальства — в Андреевском-то их большой штаб... — От цигарки остался маленький окурок, а Тихон, морщась от ожога, все еще затягивался. — На этой ветке, почитай, от Владимирской до самого Дурова, фашистам жарко — здесь партизаны генерала Иовлева нет-нет, да так саданут, что аж самому Гитлеру тошно становится... — Тихон снова скрутил цигарку и, дымя ею, продолжал: — А на Вопце важный мост шарахнули, так там целая дивизия застряла. На погрузку она шла. После этого фрицы устроили такой тарарам и по тревоге весь гарнизон подняли. Фонька всех нас предупредил. Зная, чем все это кончается, мы тут же всем селением поднялись и со скотом и со скарбом — в лес... Эх, Фомич, взял бы я в руки клинок и, как бывало в гражданскую, пошел бы рубать головы всем фашистам подряд. Но, друг, не статья. Постановили, нам, двум старикам, остаться и хозяевать, как видишь, и без кола, и без двора, в такую холодюку и под открытым небом.