Страница 142 из 207
— Все понял, господин начальник, — живо ответил Гребенюк и выскользнул за дверь.
Пока Гребенюк находился в доме полицаев, Юра успел обойти почти полдеревни и направился к возу, куда печник уже подкатил колесо.
— Я подниму задок, а ты надень колесо на ось, — обратился печник к Юре и как следует ухватился, поднатужился, но поднять один не смог. А Гребенюк как назло все не шел.
Тогда печник отошел к дому Шульца, взял жердь к, просунув ее под заднюю ось, поднял зад телеги. И только сейчас увидел вышедшего из дверей Гребенюка.
— Паренек! Давай колесо, — скомандовал печник. — Вот так. Теперь загвоздку.
Не прошло и трех минут, как телега стояла на всех четырех колесах.
— Благодарствую, дорогой земляк! — Гребенюк протянул печнику кисет с махоркой. — Это тебе, дорогой друг, на память.
— А ну! — полицай толкнул Гребенюка, от чего тот всем телом рухнул на телегу. Затем сел как следует и спросил полицая:
— Русский?
— Русский.
— Не может быть. Ни дать ни взять вылитый фриц!
— Кто? Повтори! — полицай замахнулся на старика прикладом.
— А разве я плохое сказал? Ты такой же статный и такой же властный, как и он. — Гребенюк показал кнутовищем на обер-фельдфебеля, стоявшего во дворе и смотревшего, как солдат ощипывает обезглавленного гуся.
— Рыжик, садись! Поехали! — Гребенюк крутанул кнутом. Юра ловко вскочил на телегу.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Было глубоко за полночь, когда в окно дома Гребенюка постучали. Вошли двое — рыжеволосый парень-партизан и пожилой седой мужчина, тот самый, за которого фашисты сулили десять тысяч.
Еще с порога, обращаясь к седому, парень отрекомендовал хозяев:
— Это Иван Антонович, Гребенюк Иван Фомич, а это — бывалый боевой разведчик Юра Рыжиков! — и тут же к Юре и Гребенюку: — Знакомьтесь с Дядей Ваней.
Дядя Ваня. Вот он какой. Совершенно обыкновенный человек, среднего роста, даже без бороды. Только во всем его поведении чувствовалась военная собранность и сосредоточенность.
Гребенюк начал докладывать о результатах разведки. Но торопился и потому часто сбивался, перепрыгивая с одного на другое.
Тогда в разговор вступил Юра. Подражая разведчикам бывшего своего полка, сыном которого он был, мальчишка послюнявил карандаш и провел на кромке комендантского приказа извилистую линию:
— Это речка. — Затем прочертил правее речки прямую, — это дорога. А вот здесь — дома, — рисовал он слева от дороги квадратики. И продолжал словами Гребенюка: — Теперь будем танцевать от печки, вот отсюда, — и между первым и вторым нижними квадратиками Юра большим кружком обозначил гнездо аиста: — Первая хата-развалюшка, во второй и третьей — живут солдаты, в одной из них я насчитал одиннадцать фрицев. Дальше — сад. За ним большой дом с белыми наличниками.
— А в нем самый главный фашист, — вставил Гребенюк и сморщился, стремясь вспомнить звание этого фашиста.
— Оберст Шульц, — выручил его Юра.
— При нем двое часовых, — снова включился Гребенюк, — один снаружи, другой во дворе. Там же легковая машина. Рядом, у колодца, живет шкура барабанная — обер-фельдфебель. А у него во дворе овчарка — настоящий волк. Против колодца, справа от дороги, — пулеметные гнезда бойницами направлены в нашу сторону. Потом... — сморщился старик.
— А потом, — помог старику Юра, — опять команда фрицев. А за ними располагается...
Здесь глаза Гребенюка блеснули огнем ненависти, и он перебил Юру:
— Изверг рода человеческого. Если вы их будете бить, то этого предателя в первую очередь! Он, сволочь, из меня чуть было душу не вытряхнул. На свою сторону, подлец, меня склонял. Меня, советского человека. Ско-ти-на!
— А дальше что? — перебил его Дядя Ваня.
— А дальше пусть Юра скажет. В том конце деревни он был.
И Юра обстоятельно доложил обо всем, что видел.
— Большое вам спасибо, друзья мои. — Дядя Ваня крепко пожал руки Гребенюку и Юре. — За такое дело вас следует наградить. Но это в свое время.
Операцию по уничтожению этого «осиного гнезда» Дядя Ваня наметил на первую ночь «покрова Пресвятой богородицы», так как этот престольный праздник справляли не только в Слободке, а и во всех соседних с ней деревнях, что, как он полагал, хорошо знает и Костюк и его полицаи, которые не пропустят, чтобы не поохотиться за самогоном и за всем тем вкусным, что селяне приготовят к празднику. Исхлестанные Костюком, они готовы будут отдать все, только бы спасти свою душу.
Так оно и было. Перед праздником Костюк с полицаями основательно «поработал» окрест Слободки. Результат был потрясающий. Костюк привез на двух грузовиках столько, что хватило бы праздновать всему гарнизону Слободки на целую неделю.
Перво-наперво он одарил оберста Шульца, преподнеся ему целую четверть первача, окорок, связку крестьянской колбасы, самый толстый кусок с розовинкой сала, несколько банок с солеными огурцами и грибами и ведро квашеной капусты с клюквой.
Шульц был восхищен.
— Это прекрасный подарок семье к рождеству, — постучал он волосатым пальцем по румяной кожице сала.
Кроме этого Костюк для поддержания своего авторитета подарил и охране Шульца столько съестного и самогону, что им было чем по-настоящему отпраздновать русский престольный праздник.
Предпраздничная ночь выдалась для партизан на славу. Тьма хоть глаз выколи. Да ко всему тому еще дул пронизывающий шквальный ветер. И если для партизан это было — все нипочем, то для гитлеровцев, несших караульную службу, — гроб с музыкой. Промерзшие до костей, они знобко отбивали негнущимися ногами чечетку и на чем свет стоит проклинали свою судьбу, зная, что там, в Слободке, их однополчане вовсю веселятся, пьют шнапс, жрут сало, яйца, колбасы.
Когда оберст Шульц отошел наконец ко сну, а хмельные солдаты и офицеры приступили ко второму ужину, на Слободку, сняв внешнюю охрану, налетели ударные группы партизанской бригады «Дяди Вани».
Перво-наперво разведчики из бесшумки уложили овчарку и ее хозяина обер-фельдфебеля.
Затем бросились к штабу, где, почуяв неладное, дежурный офицер судорожно крутил ручку обрезанного телефона. На крик командира разведки Трошина «Хенде хох!» он вскинул парабеллум, но пистолет тут же был выбит, и пуля пошла в пол.
— Ключи! — Трошин наганом показал на сейф.
Офицер, что-то бормоча, показал на маленький ящичек на столе.
В остальных домах пир шел вовсю, и никто из пировавших не слышал, что происходило в штабе и в домах начальства. Появление партизан для них было настолько неожиданным, что почти никто не успел схватить оружия. Так же было у полицаев. Костюк, будучи в большом хмелю, мертвецки спал и даже не успел вскочить с кровати, когда распахнулась дверь.
— Пощадите, братцы! Я свой... — только и успел промолвить он.
Труднее всех пришлось группе, атакующей дом Шульца. Ее вел сам комбриг. Охрана оберста встретила партизан огнем еще в огороде, у гумна, ранив двух впереди идущих.
Дядя Ваня, оставив у гумна для демонстрации огня часть группы, сам с другой частью партизан бросился в обход. Прикрываясь изгородью, они достигли дома и там, уничтожив стрелявших гитлеровцев, с гранатами рванулись в сени, но оттуда раздалась автоматная очередь.
— В окна! — скомандовал комбриг.
Зазвенели стекла, затрещали рамы, и в одно мгновение народные мстители оказались в логове Шульца. Но он успел выскочить в сени и палил оттуда из автомата.
— Хенде хох! — гаркнул Дядя Ваня. — Бросай оружие! Лицом к стенке! — хотя в темноте трудно было увидеть, где именно Шульц. Но тут справа в углу что-то тяжело рухнуло, и оттуда послышался хрип: кто-то кого-то душил за горло. Дядя Ваня догадался, в чем дело, и крикнул в темноту: — Крошка! Не насмерть, он нам живой нужен. Живой!
— Порядок! — отозвался партизан, все еще возившийся с Шульцем.
— Веди в хату! — скомандовал Иван Антонович. Но Шульц, забившись за ларь, ни в какую не хотел вылезать. Тогда Крошка, обладавший богатырской силой, что называется, выдернул Шульца из-за ларя и на руках внес в горницу.